До завтра

Школа Сашке понравилась. И Федор Иванович — строгий, но справедливый классный руководитель «Б» класса, чем-то неуловимо напоминающий прапорщика Шматко из старого сериала «Солдаты». И физкультура на свежем воздухе. И даже одноклассники — безбашенные распиздяи. Все, кроме одного — компанейского и разбитного Жизневского — двоечника, кумира всех девчонок и лидера всех пацанов, сидевшего за одной партой с тихим, стеснительным и часто витающим в облаках отличником Горошко. Сашка посмотрел на часы. До конца урока оставалось 15 минут. Он взял линейку и вместо ответа нарисовал очередной додекаэдр. А потом его заштриховал. На этот раз слева-направо. Может, если получить двойку за четвертную контрольную по алгебре, Федор Иванович решит, что над новеньким нужно организовать шефство какого-нибудь ответственного и умного человека? И посадит его с Горошко. С Сережей… Вот что этот Жизневский там ему опять на ухо шепчет?!.. *** Эта школа нравилась Сереже Горошко не больше всех предыдущих, то есть нисколько. В каждой из которых, из-за частых переездов, происходило одно и то же — его принимали за ботана и принимались задирать, принимая отстраненную нелюдимость за стеснительную робость, а то и трусость. Попробуй справиться с целым сплоченным давним знакомством классом, один в поле нигде не воин, кроме как в героических эпосах. По счастью самым удивительным образом всякий раз с ним происходило одно и то же — его очень вовремя брал под крыло какой-нибудь местный авторитет. Да пускай себе списывает, жалко, что ли. Лишь бы в личное пространство не лез. Чем рано или поздно начинал грешить каждый, а этот, в этом году, в особенности. Чуть ли не заваливается на него вот прямщас, чуть губами мочку уха не щекочет. Что Сережа, положа руку на сердце, не мог назвать неприятным, однако и приятно это ему не было нисколько. Такая вот еще одна странность. — Ну че ты, дава-ай! — продолжал горячо шептать Тиша, стараясь настоять на своем. — Научу тебя парочке приемчиков, ну! — Спасибо, ты мне в тот раз чуть руку не оторвал, — чуть отодвинулся Сережа, но Жизневского это не остановило до тех пор, пока на него раздраженно не прикрикнул классный руководитель, уже до этого раздраконенный новеньким, вдруг слившим намечающийся правильным ответ, так порадовавший учительскую душеньку. Сережа впервые присмотрелся к Саше, вроде так его звали, внимательнее, и как-то так получилось что прямиком впечатался в направленный прямо на него взгляд. От которого по всему телу прокатилась жаром волна, а голова внезапно пошла кругом. Ощущение было самым странным, что Сережа Горошко испытывал за всю свою жизнь, и без сомнения самым приятным, настолько, что даже чуть ли стыдно от него почему-то стало. Сережа почувствовал как томный жар заливает под взглядом этого Саши щеки, и сперва опустил взгляд, спрятался в себе и только потом понял, что ничего хуже и придумать бы было невозможно, долго поломав над решением голову. Ему страшно захотелось снова смело и запросто посмотреть ему прямо в глаза, и увидеть в них что-то такое поразительно близкое, мгновенно нашедшее в нем отклик, но… Он и не смог найти в себе на это сил, да и смелости тоже, если на то пошло, впервые в жизни. Продолжалось все считанные секунды, не минуты даже. А потом прошло так же внезапно, как нагрянуло каким-то солнечным ударом. Только что было буквально физически отчетливое ощущение, потрясшее всего его неким зарождением сверх-новой, и вот уже куда-то в никуда сплыло. Оставив по себе терпко-сладкое послевкусие и… неутоленную жажду, полуоформившееся желанием его повторения. *** Глаза у Сережи были серые. Черт его знает, как Сашка умудрился рассмотреть на таком расстоянии. Но казалось, он даже сережины ресницы мог бы пересчитать в этот миг. Тот самый, когда Сережа посмотрел на Сашку впервые. Именно «на», а не сквозь, как в тот раз, когда Федор Иванович сказал: «Познакомьтесь, у нас в классе новенький». Глаза у Серёжи были серые. И такие глубокие, что все океаны мира завистливо вздыхали, неизменно отставая по количеству потопленных в бездне кораблей. Их взгляды пересеклись всего на секунду. А потом Сережа отвел глаза. Только этой секунды оказалось достаточно, чтобы Саша свои отвести уже не смог. Если бы он был девчонкой-поэтессой, кажется, прямо сейчас написал бы длинные романтичные стихи, пытаясь высказать странные ощущения, рванувшие в разные стороны из солнечного сплетения, плеснувшие горячим в лицо и разогнавшие пульс до сотни ударов в минуту. Отчего-то стихи лучше всего подходят, чтобы облечь в слова все непонятное и притягательное. Неловимое чувство… узнавания? Необъяснимое ощущение близости. Какая там кроличья нора, помилуйте! Целый мир в одном лишь взгляде. Неизведанная Вселенная, затерянная в водоворотах завитых спиралями галактик и россыпях незнакомых солнц… Высокие своды и стрельчатые окна, за которыми виднеется усыпанный яркими звёздами небосклон… Витая рукоять шпаги в ладони и неуклонная решимость в груди, отзывающаяся в сознании четкими символами, складывающимися в понятия «долг», «честь» и «благородство». Они так подходили Серёже. Оправдывая деликатную отстраненность и сдержанное изящество движений. Отражаясь в глазах манящими загадкой искрами… «Отблески Этерны…» — неожиданно вспомнил Сашка начатую позавчера книгу. И вздрогнул невольно, когда что-то говоривший Федор Иванович потерял терпение и повысил голос: — Ты меня вообще слушаешь, Другов?! — Я слушаю Вас, милорд. — кивнул головой Сашка и прикусил губу, озадаченный тем, что неосознанно ляпнул. Класс грохнул хохотом. Не злорадно-издевательски, а дружно и искренне. Своего учителя 9 «Б» любил. Но и посмеяться на контрольной тоже был непрочь. Федор Иванович огорчённо всплеснул руками и сердито прикрикнул: — Вот только ещё одного шута мне здесь не хватало! Жизневский отвернулся наконец от Серёжи, прищурился и смерил Сашку оценивающим взглядом, словно раздумывая, стоит ли ещё понаблюдать за любопытным явлением или лучше прямо сегодня избавиться от этого выскочки, пытающегося, кажется, претендовать на его место дежурного клоуна и вечного заводилы во всяких каверзах. Пронзительно заверещал школьный звонок. — Успокоились все! Дубин, собери контрольные. Завтра вместе посмеемся, когда проверю. — раздраженно сказал Федор Иванович и махнул рукой, выпроваживая учеников из класса. Сашка собирал вещи как можно медленнее. И плевать ему было на Тихона, который мог ждать за дверью с предложением «поговорить по-мужски» после уроков. Страшнее было встретить недоумевающий взгляд Серёжи, увидеть в нем… непонимание? равнодушие? На следующую пару Сашка, конечно же, опоздал. *** Зачем-то пряча улыбку, не покидающую его лица с ответа Саши классному, над которым Сережа от души расхохотался так же, как все, и все-таки словно по особенному как-то, потому, что отчего-то потрясающе радостно было ему самому, непонятно с чего бы вдруг; Горошко постарался покинуть помещение одним из первых. Как если бы боялся столкнуться с этим Друговым в дверях, лицом к лицу. Да с чего бы?! Ну, покраснел, как девчонка, подумаешь, со всеми так бывает, ну очи долу опустил, как тургеневская барышня какая-то, мать ее, что, конечно, уже хуже, но что такого прямо особенного. Однако на следующем уроке, ничего другого вокруг не замечая, не видя и не слыша, Сережа ждал Сашиного появления совершенно буквально затаив дыхание. Прежде всего не понимая как он мог не замечать его раньше?! Да Сашка Другов одним только своим ростом привлекает к себе внимание в любой толпе, а он ведь еще и такой красавчик, а голос у него какой, заслушаться же! Интересно, он поет? В группе какой-нибудь. Отпадно поет, наверняка! Интересно, а Саша… — Чего?! — громким шепотом, разозлившись, выкрикнул он, наконец выдернутый настырным Жизневским из увлекших его фантазий, в конце концов обращая внимание на его все более раздраженные тычки. Здорово, нахрена он ему списывать дает, чтобы тот сам его задирал вместо остальных?! Вот из-за таких погружений в себя, уносящих его прочь от окружающего мира, он даже Сашу умудрился раньше не заметить… Чего Тихону было от него надо, узнать он так и не успел. Потому что, будто услышав, как о нем не говорят даже, а думают, тот зашел в класс самым последним, сильно опоздав к началу урока. И они моментально столкнулись с ним взглядами снова. И Сережа ему улыбнулся. Ничего не сумел с собой поделать, просто так вышло, само собой, просто не мог он не улыбнуться ему, Саше, Саше Другову, просто очень-очень уж сильно ему этого захотелось, никакими силами и возражениями неудержимо! А Сашка Другов улыбнулся ему в ответ!.. С ума сойти! Почему-то… Кажется, Другов бы так и стоял на одном месте до конца света, кажется, что он, Сережа, еще бы секунда-другая, и к нему подошел, зачем, для чего, у него лучше не спрашивать, он без малейшего понятия; но тут их обоих вернул на землю учитель, недовольным голосом поинтересовавшийся у ученика позволено ли ему будет начать урок. Даже странно, что на этот раз Саша не срезал того ожидаемым всеми остроумным ответом, а просто молча занял свое место. Как жаль, что так далеко от него! Его и не видно теперь совсем… Краешек затылка и все. Не переглянуться хотя бы. Не улыбнуться друг другу еще разок… Сбоку обиженно засопело и только тогда Горошко вспомнил про Тихона, перед которым ему стало неудобно. Тот все это время чего-то воодушевленно рассказывал ему, старательно пихался, а на него ноль внимания, которое ему так хотелось к себе привлечь. — Ладно, давай. — вздохнул Сережа, нехотя отрываясь взглядом от кусочка Саши, уцелевшего в пределах его видимости. — Покажешь мне после уроков этот твой прием еще раз? — Покажу. — неожиданно зло процедил Жизневский, так, что Горошко даже удивленно уставился на него во все глаза, прекратив пялиться в Сашину сторону. Но Тиша уже сам смотрел в другую. Сережа вздохнул. Передернул плечами. И расплылся в улыбке обратно, чувствуя себя самым счастливым идиотом на свете, и что о нем могут думать в этот момент другие ему было сугубо фиолетово. Потому что Саша Другов улыбнулся ему! *** Вы когда-нибудь получали мешком по голове? Звучит угрожающе. Сашке до сих пор тоже так казалось. Ну, а если получить по голове мешком счастья? Именно это он и почувствовал, увидев так неожиданно теплую серёжину улыбку. Как будто шагнул в темноту, ожидая удара из засады — а ему на голову обрушился целый мешок ослепительно сияющего счастья… Оглушил, обездвижил, сбил дыхание и сердцебиение — только не больно стало, а невероятно радостно. И неудержимо поползли вверх уголки губ, и расцвела на них ответная улыбка — словно бы сама по себе, минуя рассудок, логику, причины и мотивации, прямиком из души. Или, может быть, из сердца. И время замерло, подтверждая истертую, но вечную истину о том, что «счастливые часов не наблюдают»… Правда, ненадолго. Учитель истории Евгений Михайлович Стрелков то ли не знал, что такое счастье, то ли считал, что в будний учебный день счастливыми быть неуместно. Спрашивать Сашка благоразумно не стал, а, подчиняясь недовольному голосу и взгляду, сел на свое место. И, едва открыв учебник, поплыл… Сидел, не понимая ни слова, как будто ровные строчки параграфа были напечатаны каким-нибудь хангылем, а не старой доброй кириллицей, и перебирал, словно ценнейшие сокровища несколько мимолётных секунд, озаривших пасмурный осенний день светом сережиной улыбки. Ему, Сашке, адресованной! Или… не ему? Может ли быть такое, что Сережа в этот момент, к примеру, слушал другого человека — кого, конечно же, как не соседа своего Жизневского, который веселые байки травил, как дышал! — и именно в ответ на его слова и улыбнулся? А Сашка просто случайно оказался на траектории его взгляда? Да нет! Ну, он же посмотрел сначала, а потом улыбнулся. Ведь так? Именно ему! И взгляда не отвел на этот раз. А смотрел… целых несколько бесконечных секунд. Серыми своими бездонными глазами, в которых сияло отсутствующее за окном солнце. Для него сияло, для Сашки. Ведь правда, для него?.. — Для тех, кто к третьему уроку так и не проснулся, повторяю: открыли тетради и начали заполнять таблицу на странице 47, Другов! — раздался практически над ухом пронзительный голос Евгения Михайловича, сочившийся нарастающим неудовольствием, и Сашка вздрогнул, торопливо хватая ручку и увлеченно делая вид, что заполняет чёртову таблицу, а сам всеми силами старался не повернуться. Назад через левое плечо, к последней парте второго ряда — туда, где отличник Сергей Горошко, наверное, свою таблицу давно заполнил и, может быть, сейчас тоже вспоминал те самые несколько секунд… Ведь может же такое быть? Сашка пятый раз попытался вчитаться в абзац параграфа и передёрнул плечами, будто надоедливую муху сгоняя. Хотя какие в октябре мухи? Между лопатками точкой лазерного прицела явственно ощущался пристальный взгляд. Не серёжин, точно. Спину жгло, а не грело. И ему не надо было поворачиваться, чтобы догадаться: Тихон Жизневский сейчас явно смотрит не в учебник или серёжину тетрадь и думает вовсе не о Карибском кризисе и выводе ядерного вооружения США с территорий Италии и Турции… Да и пошёл он к дьяволу! По-мужски так по-мужски. Поговорим — где наша не пропадала. Ещё посмотрим, чье кунг-фу сильнее! А глядеть исподлобья он тоже умел. И даже сверху вниз. Благо, рост позволял плюнуть противнику на макушку, даже такому высокому, как Тихон. Таблицу в конце концов Сашка заполнил. Процентов на 45. Так и сдал. Интересно, сколько раз за день нужно проебываться перед педагогами, чтобы провидение сочло, что с тебя на сегодня достаточно?.. Последней парой у них стояла литература. А так как Яна Вадимовна была девушкой не только красивой и умной, как все филологи, но ещё и увлеченной и доброй, как редкий учитель от Бога, Сашка решил, что вот теперь-то можно облегченно выдохнуть. И зря. Яна Вадимовна приготовила для них сюрприз. Она решила организовать в школе театральный кружок… *** Когда он поймал Сашин взгляд, это было, как если бы сбылось то, о чем Сережа не знал до этого момента, что мечтал больше всего взятого вместе и помноженного на триллион. Когда Саша ему улыбнулся, это стало будто все вокруг обернулось чудесной сказкой и ему было подарено исполнение второго невообразимого желания, о каких мечтать нет никакого смысла, потому что не в сказке живем, а в единственной возможной реальности. А тут еще Янка! Как любя прозвали литературшу, что называется «своего чувака». Которую недавно чуть не уволили за что-то в соцсетях, тоже за купальник, наверное, или даже без него, слухи во всяком случае ходили про 18+. Чему теперь можно было порадоваться еще раз за одно это удивительное и потрясающее сегодня, когда та, тоже как в сказке, третьим желанием, огорошила всех, с Сережи начиная, намерением создать драмкружок. Он даже на пару секунд про Другова думать забыл, про его губы, такие они крупные, сочные, мягкие (откуда только в голову налетели такие сравнения), которым так шла его улыбка (лучше и не думать, какая, а то первое приходящее на ум слово — обворожительная). Он ведь… хотел стать театральным артистом! Актеры — это в кино, чепуха это, а вот Театр, непременно с заглавной буквы — это совсем другое дело и играют там, точней, действительно по-настоящему живут, совсем другие люди — Артисты! Он… мечтал об этом… Старательно учась вовсе не тому, к чему лежала душа, а чтобы стать тем, кем хотели, чтоб он был, его родители. Всю свою жизнь. Так это ж его жизнь, нет? Это не им, а ему ею всю свою жизнь жить, давясь, плюясь, глотая сдавившим горлом невкусное вместо того, что хочется! Ладно, это еще не скоро будет, трудный разговор с предками, а про здесь и сейчас им знать не обязательно. И можно попробовать… Превратиться в кого угодно другого, потому что собой Сереже до ломоты в зубах быть не нравилось. Но что поделать, приходилось, вариантов нет. А дальше произошло такое, что рассказывать и то дольше. Сережа совершенно думать забыл о прежней тайной мечте, потому что ее целиком затмила новая, еще более секретная, если совсем честно. Почему так — хрен знает. Сашка Другов вдруг полностью, всем корпусом, развернулся назад, к нему, и Сережа чуть под землю вместе с партой не провалился, по ощущениям взмыв с этой самой партой ввысь, где не птицы с самолетами, а лишь спутники летают! Сереже сначала показалось, что тот сперва посмотрел не на него, а на доставалу Жизневского, отчего вдруг (сплошные «Вдруг» этим удивительным днем, с самого поразительного утра) так больно кольнуло страшно похолодевшее сердце. Но нет, на него Саша смотрел, именно на него, прямиком на него, прямо на глазах у всех! Откуда-то из далекой-далекой галактики донесся Янкин погрустневший голос: — Что, никто? Совсем-совсем никого? Давайте, ребята, не стесняйтесь! Будет здорово, вот увидите! Саша Другов смотрел на него как будто спал наяву, и Сережа мог поклясться на стопке «Войны и мира», что в точности так же глядел на него сам, чувствовал-то он себя точно словно во сне. В этом самом полусне он и сказал: — Я… Обращаясь к нему! Ни малейшего представления не имея, что говорить дальше! Или… побаиваясь что-то сказать, додумать до конца, хотя бы. — Я тоже… — зеркальным эхом ответил Саша, и Сережка чуть кавайной лужицей не стек под парту от его бархатно-густого голоса. — О! Замечательно! — приняла это на свой счет обрадованная донельзя Янка и вдруг осеклась на полуслове, как-то странновато на них вытаращившись, словно не вполне уверенная в то том, что она видит. — И я! — гаркнул вдруг (да сколько таких «вдруг» должно еще за сегодня произойти?!) Жизневский. — Я тоже хочу! Класс привычно заржал, что Тихону, похоже, не особо понравилось на этот раз. Сережа почувствовал, что опять краснеет, но расстроиться из-за этого не успел, увидев как окрасились пунцовым щеки Саша, отчего он вновь почувствовал себя самым-самым счастливым человеком на земле, заодно восторженно умилившись тому как это ему к лицу, самым потрясающим образом. Да что с ним такое творится? Что за восторги, что еще за умиление вообще, какие-то непонятные телячьи нежности?! Начали поднимать руки и «якать» некоторые другие, почуявшие дразнящий ноздри запах новой шалости. Этот урок был последним и Сережа Горошко так поторопился свалить из класса поскорей, что половину вещей там позабыл. А чего бежал? А ХЗ! Пришлось возвращаться. Хорошо, что он в плохие приметы не верит. — Аняяя… — донеслось до него из-за не полностью прикрытой двери, стучаться в которую тут же деликатно расхотелось, чтобы не помешать явно частному звонку кому-то близкому. — У меня тут прямо в классе… Что было сказано дальше, Сережа не разобрал, что-то похожее на окрик «СЛыШь», но определенно не то же самое. Да фиг с ними, с учебниками-тетрадками, кому они сдались, чтобы спереть такую огромную ценность. Ни к чему человека напрасно смущать своим не вовремя появлением. Сережа ушел вторично, решительно не помня, как уходил в прошлый раз, после чего, приходя в себя, отсиживался под лестницей, где старшеклассники, из самых безбашенных, втихаря покуривали зимой. Почему он не подождал после литературы Сашу?! Он же сам заговорить с ним хотел! А что если тот теперь на него обиделся? А не наплевать ли ему на это? А нисколько, в том-то и штука, фиг его знает почему, хотя они с ним не знакомы вовсе, по сути! А Сашка его почему не подождал?.. Пока он хрен знает где, зачем и почему заныкался, безуспешно стараясь привести растрепанные мысли в относительный порядок. Сколько он не озирался на крыльце, нигде Сашку Другова не увидел. От все тех же мыслей, тяжелыми тучами затянувших всю былую искристо сияющую радость на душе, Сережу отвлекло вполне земное, резко вернувшее его из витания где-то в вышине на прозаичную землю. Захватом сзади, сдавившим горло в сгибе локтя и завернувшим руку за спину так, что захрустели суставы, если вообще не кость на этот раз. — Вот как надо. — прошипел ему в ухо сосед по парте, угораздило же с которым его связаться. Было так больно, что Сережа бы непременно заорал, если бы от этой самой боли полностью не перехватило дыхание. А потом все закончилось еще внезапней, чем началось. И он знал, почему вдруг его отпустил проклятый захват, еще до того, как смог оглянуться. Просто где-то в сердце узнал это, ощутил, понял, называйте как хотите. Сашка его все-таки дождался после школы… Ничего другое не имело никакого значения! *** Сашка ждал. Уже около часа стоял он под деревом слева от школьного крыльца и смотрел на двери, подаваясь вперёд на каждое их скрипение, в каждом вышедшем ученике ожидая увидеть Серёжу… А его все не было. Сашка чуть сдвинулся вправо, так, чтобы толстый дубовый ствол перекрыл обзор из окна, у которого сидела вахтерша и нашарил на дне рюкзака полупустую пачку L&M. Ему надо было подумать, а сигареты всегда помогали собраться с мыслями… Только сейчас это, кажется, не работало. Мысли метались в голове бешеными белками и перескакивали с пятого на десятое без остановки, крутясь, тем не менее, вокруг одного и того же. Вокруг Серёжи, естественно. Что он хотел сказать? Тогда, когда их взгляды скрестились, угрожая спалить к чертям кабинет литературы, одноклассников, /включая угрюмо-настороженного Жизневского/ и Яну Вадимовну, полную здорового творческого энтузиазма и креативных идей. Когда его губы разомкнулись и короткое, но такое весомое «я…», обращенное лично к Сашке — впервые! — сорвалось с них, пронзая пространство и словно возвращаясь сквозь время некогда прозвучавшими признаниями… «Я… тебя знаю»? «Я… тебя помню»? «Я… тебя лю…»? Сашка вздрогнул и торопливо затянулся наполовину сгоревшей сигаретой. А сам он? Зачем повернулся, словно ощутив внезапно холод за спиной и желая убедиться, что источник тепла все ещё там. Все ещё рядом. Все ещё смотрит. Что сам-то хотел сказать этим практически неосознанно слетевшим в ответ «Я тоже…»? Сашка не знал. Но очень хотел узнать. И потому ждал. Чтобы подойти близко-близко, посмотреть в глаза и улыбнуться. Снова. А потом шагать рядом по засыпанным листвой бульварам и говорить ни о чем, и молчать о том, чего не объяснить словами, и смеяться над одним и тем же — не потому что смешно, а просто потому что щекотно в солнечном сплетении. И касаться локтями невзначай. И снимать с плеча слетевшую с березы паутинку. И забирать портфель, чтобы нести до самого дома. Хотя…портфель, это уже лишнее. Сережа ведь не принцесса на горошине, невзирая на всю свою красоту и обманчивую хрупкость. Он Рыцарь. Воин, способный бороться с целым миром за то, что ему по-настоящему дорого. Портфель Сережа точно не одобрит… Бессвязные мысли вылетели из головы разом, и осталась всего одна. Но снова о том же. Сашка дождался. Увидев озирающегося по сторонам Серёжу, он торопливо затушил о ствол догоревший до фильтра окурок /прости наше русское варварство, Гринпис! / и шагнул к крыльцу, открывая рот, чтобы привлечь к себе внимание. Однако вместо имени, ставшего вдруг в одночасье самым красивым и желанным словом на свете, вырвался из горла хриплый рык, и лёгкие шаги сорвались на бег при виде подлого нападения со спины, на шутку совсем не похожего и явно причинившего Серёже нешуточную же боль. Потерявшим управление БТРом взлетел Сашка на ступени и всем весом снёс распустившего руки Жизневского, впечатывая его в колонну, поддерживающую козырек с болтающимся на ветру триколором любимой Отчизны. Стукнул затылком о белёный столб и тревожно обернулся, с трудом сдерживая неистовое желание броситься к Сережке, подхватить его на руки и утащить в тихое безлюдное место, чтобы убедиться в целости и сохранности. Только… за такое ведь можно и по шее огрести. Настоящие Рыцари, увы, слишком горды для того, чтобы их таскали на руках, пока они живы… Сережа, кажется, был в порядке. Почти. Стоял, пронзая Тихона растерянно-сердитым взглядом и растирал пострадавшую руку. А потом неосознанно коснулся шеи, слегка поморщившись, и Сашку накрыло окончательно. Он стиснул зубы и, саданув коленом поддых пинающегося и матерящегося Тихона, повалился вместе с ним на истоптанные сотнями ног плиты, молча и яростно принимая и возвращая удары, чтобы кулаками донести то, что словами через рот он все равно бы не понял. Что можно сказать тому, кто походя, из прихоти пинком сбивает тянущийся к солнцу бутон, стискивает в кулаке опустившуюся на ладонь бабочку, ломает крылья доверчиво севшей на плечо птице? С такими не о чем говорить. Алая пелена застилала глаза, а в ушах боевым барабаном рокотал пульс, и, наверное, поэтому Сашка не сразу услышал настойчивый мужской голос, требовательно призывающий к порядку: — Это ещё что такое?! А ну-ка, прекратите! Что вы тут устроили, извольте объяснить?! Тяжело дышащие Сашка и Тихон нехотя расцепились и, меряя друг друга горящими взглядами, поднялись. Только вот ответить ничего не успели. — Олег Борисович… — шагнул вперед так и не ушедший, оказывается, Сережа. — Олег Борисович, здравствуйте! А мы тут… репетируем! — громом среди ясного неба, а точнее, гласом Митрандира на рассвете пятого дня, раздался звонкий и весёлый голос Яны Вадимовны /едва ли не сначала сцены наблюдавшей за разворачивающимся жизненным спектаклем столь увлеченно, что даже педагогические установки дали сбой/. — Вот, пьесу из школьной жизни решили поставить, знаете! А какая школьная жизнь без здорового соперничества, лю… дружбы и не…допонимания? Убедительно играют мои мальчики, правда же, Олег Борисович? Сколько экспрессии! Какая достоверность! Уверена, на сцене их ждёт великое будущее! Если шеи друг другу не посворачивают. — шепнула она в сторону. В сторону Серёжи — совершенно случайно, видимо. Или нет. Судя по тому, что она ему ещё и украдкой подмигнула. И он, согласно кивнул, надевая на растерянно-встревоженное лицо самую безмятежную из имеющихся в арсенале истинного Артиста масок: — Ре…петируем, Олег Борисович. И хотя преображение дуэли в современных реалиях можно назвать скорее регрессом кодекса чести, чем его эволюцией, такой ее вариант тоже имеет право на существование. Человек без страстей, без борьбы за собственные принципы становится овощем оранжерейным. А поголовная обломовщина приводит общество к деградации, вы же знаете! — Знаю, Сережа. — дружелюбно улыбнулся подобревший разом директор и ласково посмотрел на любимого некогда ученика. /Даже к слабому запаху сигарет принюхиваться подозрительно перестал, пытаясь выяснить, показалось ему или Жизневский опять курил на территории учебного заведения/. — Мы ведь с тобой не раз это обсуждали в ущерб иным темам, предусмотренным поурочными планами ГОРОО и Министерством образования. Скучаю я, признаться, по этим беседам. Жаль, что историю у вас больше вести не довелось… — Вот жжёт Серёжка! — пихнула Сашку в бок Яна Вадимовна и торопливо закивала в ответ на замечания и предложения Олега Борисовича, уходя вслед за ним в школу обсудить нужды и чаяния будущего театра. — Уверен, что с таким энтузиазмом — вашим и ваших ребят — драмкружок ждёт большое будущее! Но вы все же как-нибудь менее натурально репетируйте, Яна Вадимовна! Не хотелось бы объяснять незыблемость основ сценического мастерства возмущенным синяками родителям и преодолевать профессиональный скепсис инспектора по делам несовершеннолетних. Так что Вы говорите, нужно для постановки? С костюмами, я так понимаю, проблем не предвидится, современная же пьеса… А декорации? Судьба будущих артистов была предрешена. И неважно, что совсем иное имели они в виду, говоря друг другу те таинственные фразы. «Я…» и «Я тоже…». Три коротких слова, слетевших с губ лёгким порывом ветра, соединили их друг с другом невидимыми узами крепче мифрила или вибраниума — и творческими, как оказалось, в том числе… Но, как водится в любой увлекательной истории, третья сторона имела на ситуацию свою точку зрения. Тихон Жизневский был против. Тихон Жизневский был встревожен и зол. Тихон Жизневский бесился и переходил границы. Хотя, кажется, и он весьма смутно представлял, что конкретно хотел выразить, выкрикивая в запале не менее загадочную, хоть и чуть более длинную фразу «Я тоже хочу!»… *** «Да! Так ему! Врежь ему, Сашка! Так ему и надо!». — орал Сережа внутри себя со злым, веселым задором, мало чего соображая на тот момент, и тут же, так же молча, сбивчиво шептал потрясенно-благодарное, — Еще никто и никогда… для меня… за меня… так просто, а не за списать домашку…», — и тут же кричал от восторга во все легкие, счастливо смеясь при этом, хлопая в ладоши, подпрыгивая на месте, в действительности продолжая стоять без малейшего движения, — «Саша, Сашка, спасибо тебе, спасибо!». — и все так же в полнейшем онемении что физическом, что словесном, от самого натурального, до конца не прошедшего шока, из-за всего разом с ним случившегося, громадно хорошего и плохого, как будто пел и словно летел, и единственная мысль была словом, а слово было именем, — «Сашка!..». Все случилось буквально только что, а он уже крайне смутно мог припомнить, как не просто давным-давно, а не лично с ним вовсе произошедшее, как он попытался поскорей объяснить все директору, чтобы Сашке Другову еще и не влетело за то, что он заступился за него. Плевать, что кто-нибудь непременно бы расценил это как стукачество, Жизневский в первую очередь, он же его просто приемчикам своим замечательным хотел научить, на что получил от него согласие, ага, ну-ну, так все и было, конечно! Еще более туманно вспоминался данный директору на автопилоте ответ, из-под маски, которая теперь растаяла на лице, за дальнейшей ненадобностью. Когда он оказался с Сашей лицом к лицу, так близко… Так близко!.. Глаза в глаза, и до лица только протяни руку… И даже такого естественного «Спасибо» нет никаких сил произнести… Сколько они так стояли, и сколько бы стояли еще, не заговори Саша первым, сказать невозможно. Потрясенный Сережа Горошко мог бы так простоять до скончания недавно начавшегося века, просто любуясь им, жадно напитываясь его красотой, внешней и внутренней, как если бы был перетрескавшейся от безжалостной засухи пустыней, над которой внезапно и щедро пролился дождь, о котором в этих краях лишь слагались легенды, в которые никто на самом деле не верил. — Больно? — спросил Саша, чуть касаясь пальцами его ладони, так бережно и ласково, с такой нежностью, что у Сережи едва не хлынули слезы. Как же тепло и уютно стало на душе от этого прикосновения! Как горячо на сердце! Да он весь точно окунулся с головой в огонь, но огонь этот больно не делал нисколько, только приятно… С ума сойти как приятно! — Можешь пальцами пошевелить? Сережа так и сделал, как ему было сказано, зачарованно глядя ему прямо в глаза, чего он делать наоборот не стал — даже не подумал забирать из его ладони свою руку, что было логичнее некуда, но чего делать не хотелось совершенно! Совсем чуточку сжались Сашины пальцы, почти неощутимо, но ноги подкосились все равно, чувство, что сильней, чем от жесткого удушающего захвата, голова так точно закружилась гораздо больше. И он все так же не мог сказать вслух ни единого слова! Саша мгновение заметно поколебался, отчего холодно ухнуло в пятки сердце, молясь короткой отчаянной молитвой «Только бы не выпустил!», но и тот даже не подумал сделать этого. Так и не отпустив его руки, Сашка наклонился и поднял с крыльца свалившуюся с Сережиного плеча здоровенную сумку, чемодан на лямке, который можно было носить и за ручку, как портфель. Именно это Саша и сделал. — Поцелуйтесь еще. — грянул громом с неба полный кипучего яда голос, про обладателя которого Саша с Сережей забыли настолько, что невольно вздрогнули, как если бы вдруг с ними заговорил холодильник. Или если бы их застукали с поличным на месте совершения самого страшного из всех возможных преступлений. Не сговариваясь, синхронно повернувшись в одну сторону, они, точно не узнавая, воззрились на Жизневского, колюче таращащегося на них во все налитые кровью глаза. Под одним из которых медленно, но верно, сочно наливался спело-сливовым оттенком честно заслуженный фингал. Руки Тихона были сжаты в кулаки, которые теперь он распускать как-то не торопился. В Сережиной душе взметнулось такой силы отвращение к бывшему более-менее другу, хотя какие они были друзья, никогда и не были, что с побледневших губ так же непроизвольно, как все остальное этим удивительным днем, сорвался презрительный смешок. А потом он сперва сделал то, что потом понял, что делает. Положил Саше на плечо свободную левую руку, привстал на цыпочки, весь вытянулся и прижался губами к его губам, все еще приоткрытым, продолжающим переводить затрудненное после яростной драки дыхание. Это было… Тогда — был еще не огонь, тогда — это еще не было до безумия приятно, это стало сейчас, СЕЙЧАС!.. — Спасибо, Саш. — совсем тихо произнес вновь светло улыбающийся Сережа, уже вообще ничего не соображая, кроме грянувшего откровения, что, оказывается, вот этого самого ему и хотелось с того самого момента, как они столкнулись взглядами, после той Сашиной шуточки про милорда, привлекшей к нему его внимание. Извиниться?! Наврать, что он это не всерьез, что это такая шутка?! Ну уж нет… А если Сашка решит, что он это исключительно назло Тихону?! Пускай чего хочет, то и думает… Как и другие, кто мог сейчас на них смотреть. Сережа в ужасе ждал чего угодно, кроме того, что Сашка улыбнется ему ошарашено, но все так же тепло, и первым начнет сходить со ступенек, увлекая его за собой, за руку, которую так и не отпустил. Ему это просто снится, да?! Пожалуйста, скажите, что да! Нет! Только этого не говорите! Пожалуйста!