Прелести героизма

Флиппи больше не ходит в библиотеку. Точнее, больше там не читает, не остаётся. Тихо приходит, быстро берёт книги и возвращается домой, стараясь не попадаться никому на глаза. С каждым днём стремление к изоляции нарастает, и он не может понять почему, только тревожно оглядывается по сторонам всё время, опасаясь подойти к кому-то, опасаясь задержаться в людном месте слишком долго. Напряжение с ним постоянно, плетётся настойчивой тенью, прилипшей намертво к подошвам армейских сапог, чуть выше голени заканчивающихся. Флиппи прячется, но Сплендид его всё равно находит. Зачем? Флиппи не понимает, но идёт за ним следом в парк, принимая приглашение, и слушает, слушает, слушает. Сплендид много говорит о себе. Это хорошо, это безопасно. Флиппи может скрыться в этом, отстраниться от самого себя, своих страхов, своих печальных историй прошлого, душу выжирающих изо дня в день. Сплендид рассказывает что-то из случаев на работе, про неудачи и удачи геройства, про бесячего Сплендора и про папарацци. Он упивается длинными монологами, в красочные детали вдаётся, никогда не требуя чего-то в ответ. Флиппи думает, ему без разницы, кто перед ним, лишь бы слушал, а лучше Флиппи он пока, видимо, не нашёл. О многом, наверное, можно было бы узнать из телевизора, только телевизор Флиппи не смотрит. Он слишком громкий, слишком непредсказуемый. Опасный. Один раз он увидел рекламу одного фильма, странную такую рекламу, и фильм тоже странный. О войне. С экрана внезапно на него взглянуло дуло ружья, загремели выстрелы, в горящем небе осколки снарядов, и некуда укрыться, некуда бежать. Ужас сковал тогда тело, заморозил будто - не двинуться, не вздохнуть, только пискнуть что-то невнятное, задыхаясь от паники. Паника густая, в ней утонуть легко так. Словно внутри не крови литр, а концентрированного страха, он тонет в своём же теле, не способный контролировать хоть что-нибудь. В ушах до сих грохот смертельных орудий, а перед глазами пелена, мутная завеса дыма, газа, которого наглотаешься, а потом выжженные ошмётки лёгких выкашливать мучительно, горло ногтями разрывая. Вокруг только враги, враги, не люди - звери, и сам ты тоже зверь, движимый лишь инстинктом в этом непроглядном кошмаре, сплетённом из боли и кровожадной тяги. Убить, растерзать, на части, до мясного месива, ведь нет на свете картины более радостной, чем вид вопящего врага, охваченного огнём, с простреленным позвоночником, с раздробленными костями... Флиппи не помнил, что было потом. Он снова очнулся, снова был дома, стоял посреди комнаты, испачканный в чём-то таком красном, липком, а потом очнулся снова, очнулся в кресле перед телевизором. Чистый. Ничего не произошло, всё было в порядке. Телевизор он отдал Джигглс. И так проходят недели. Сплендид заходит почти регулярно, не каждый день, но хотя бы через два, через три. Избранным местом стал парк, не сдающий своих позиций. Там спокойно, красиво. Листья с деревьев продолжают падать, плавно оставляя их всё более тусклыми, обнажёнными. Скоро не за чем станет им прятать крючковатость и уродства на поросшей мхом коре. Небо остаётся плавать в серости, отказываясь показать солнца хотя бы лучик, широкое и пустое. Холодает постепенно, как воздух медленно теряет в градусах, а пейзаж в яркости тона. Ветер всё лучше способен забраться под куртку, дабы продрать до костей, но Флиппи всё равно пока носит ничего сверху формы. Когда действительно настанет холодное время, тогда он и достанет пальто, а сейчас ему и так хорошо, несмотря на странный взгляд Сплендида, смешанный то ли с беспокойством, то ли ему просто мерещится. Флиппи склоняются ко второму, в конце концов, часто ему что-то мерещится кажется. В любом внезапном звуке, в любой неосторожной улыбке. Да и Сплендиду дела до него нет, не такому сияющему, значительному персонажу этого театра жизни. Сплендид ему, похоже, нравится. Есть что-то привлекательное в его ненаигранном артистизме, в увлечённости, даже в сосредоточенности на самом стене. Бывшее раздражение как-то рассеялось, растворилось, а может, он просто снова приспособился, дабы получать удовольствие от всего, что имеет. Ведь имеет он немного. Нет, всё-таки Сплендид - это не то, что он имеет, разумеется. Скорее, тот имеет его. Как лёгкую забаву, может, как аккомпанемент. Флиппи это, впрочем, устраивает полностью. Он не хочет и не умеет быть кем-то большим, чем исполняющий какие-то конкретные функции под чьим-то началом, будь то защита охваченной агонией родины или податливое выслушание что громких речей псевдопатриотичных пропагандистов, что любые разговоры. Иногда Сплендид приносит им кофе в стаканчиках или покупает круассанов в ларьке. Не слушает, хочет ли этого Флиппи, просто вручает с улыбкой, как само собой разумеющееся. Это не так. Это не само собой разумеющееся. Лишнее, непонятное. Странный жест не ясно чего, может, какой-то обычай этих мест? Флиппи, если честно, предпочёл бы коньяку глоток или шнапса, но ничего. Он и за такое умеет быть благодарным. У них порядок, обычай взаимного безразличия. Их не связывает ничего, кроме односторонних пространных бесед, не имеющих конкретного смысла. Слова, слова, слова и осень. Теперь Сплендид носит шарф, такой же красный, как его нелепая маска на лице, чьё назначение Флиппи понять так, видимо, и не суждено, потому что глупый кусочек ткани совершенно ничего не скрывает, тонкий и бесполезный. К тому же супергерой личность скрывать и не пытается. Постоянно ходит в маске, снимая её, дай Бог если в душе хотя бы. Атрибут моды, этакое соблюдение супергеройского этикета. Ещё такое соблюдение - пришитая буква "С" к некоторым его голубым кофтам. Наивно как-то, возможно, по-детски, но глядя на это, Флиппи, даже если старается, не может раздражиться. Сначала это забавляет, позже начинает казаться милым, ещё позже очаровательным. У Сплендида вообще много кофт. Все разных оттенков синего, по большей части голубые, но с изюминками, с разными деталями. Есть ли у него одежда другого цвета, если не считать шарф - неизвестно. Куртка у него такая же синяя, как всё остальное. Мороз начинает слегка кусаться, показывая зубки. Флиппи и Сплендид стоят возле озера, хлеб уткам отщипывают. Сплендид со своим куском быстро справляется, неаккуратно, большими ломтями накидав его в воду, и смотрит на Флиппи, губы прикусывает. Неожиданно, абсолютно себе несвойственно молчит. Флиппи это не нравится, Флиппи это неудобно и неловко. Привычный шаблон почему-то подорвался, расслоился, стал нарушенным. Почему? Неизвестность больше всего напрягает. Он ему надоел, наскучил? Он замыслил что-то? С самого начала здесь было что-то, не так ли? Иначе зачем бы ему водиться с кем-то подобным? А внешне Флиппи спокоен, внешне Флиппи улыбается безмятежно. В кармане у него нож, в другом кармане лопатка заточенная. Сплендид может быть супергероем, конечно... Сплендид с себя шарф снимает, надевает на Флиппи, завязывает бантиком. Флиппи стоит растерянно, хлеб выронив. Стоит и смотрит в глаза напротив, благо они роста примерно одного. Глаза эти такие чистые, такие кристально-ясные, в них будто свет преломляется, всё вокруг озаряя. ⸺ Ты бы потеплее одевался, а то видишь как холодает, ⸺ ворчит. За руку берёт, разглядывает, ⸺ И перчатки бы хоть нормальные носил, а то пальцы же мёрзнут. Давай, одну руку я погрею, другую в карман спрячь, ⸺ улыбается. Флиппи бы хотел, чтобы его намерения такие же ясные были, ка его глаза. Так как с этого дня ничего уже не ясно. Этот день какой-то переломный, особенный. Что-то в них неуловимо меняется, а Флиппи понять никак не может, что и почему. Сплендид задаёт теперь вопросы. Как прошёл твой день, Флиппи? Чем занимаешься в свободное время? Что читаешь? Это не так уж и много, но Флиппи теряется, не готовый, не ожидавший. Центр внимания смещается как-то резко, неправильно, так, что голову кружит немного. И не то чтобы Флиппи нечего было сказать, дело в том, насколько что будет приемлемым, насколько будет уместным, в конце концов, интересным. Непривычная обстановка сделала его беспомощным в попытках какой-нибудь коммуникации, а отступать, убегать - трусливо и нелепо, нелепей, чем повязка Сплендида с развевающимися ленточками. Он говорит, что день прошёл хорошо. Без подробностей, без углублений и без эмоций особо, поверхностно, но так, чтобы впечатления того, что он скрывает что-то не оставалось. Отвечает неуверенно, больше про книги, чем про что-то ещё. Эта тема тоже безопасна, хороша и успокаивает. Он начинает рассказ и уже не беспокоится, что об этом кто думает и кому это кроме него нужно. Рассказывает про жизненный цикл бабочек, о том, как они прекрасны, как отличаются друг от друга, рассказывает про сюжеты сказок, повестей, где нет насилия или плохого конца, погружается в выдуманные миры с головой, но игнорирует свой, закрывает на реальность глаза, о себе слова выбирае тщательно, выбирает слова скудные, такие, что и не описывают практически ничего, зато сколько всего про мир литературы! Красноречие в нём, оказывается, ещё не умерло, погребённое под нажитой чёрствостью и деловитой скупостью, не приемлющей ветвистых размышлений. Слушает теперь Сплендид. Затаив дыхание, внимательно, понимающе. И к следующей прогулке читает что-то от какого-нибудь любимого автора Флиппи, и тоже что-нибудь говорит. Сплендид, вообще-то, читать не любит, но...