Прелести героизма

Сегодня небо не было таким чистым и безоблачным, как обычно. Осень прикрыла его мягкой серостью, укутала в мрачную пасмурность, видимо, надолго, потому что в последнюю неделю солнце даже на минуту не показывалось и не обещало. Зато воздух до сих пор ещё тёплый, а ветра слабые, не пронизывающие, так что пока можно ходить почти налегке. Тем не менее, надолго такая приятная погода не задержится. Жёлто-красный пёстрый сентябрь закончится, потемнеет, станет неуютным и промозглым, спрячется под завесой частых дождей, переходя в октябрь, а затем и в ноябрь, а там до зимы рукой падать. Последние тёплые дни решили провести на пикнике, потому что ну действительно, когда ещё выдастся такая возможность? Расстелили покрывало. Большое такое, при чём для подобных вылазок самое типичное - белое, в красную клетку. Поставили целых три корзинки с едой, которую наготовила Флаки, принесли каких-то книжек. Дружелюбное здесь население, милое. Все друг с другом общаются хорошо, вот и сейчас разговоры рекой текут, смех раздаётся, некоторые играют. Атмосфера веселья ощущается так явно, проникает, казалось бы, в каждого, озаряя его душу светом, таким, что и солнце не нужно. Флиппи хотел бы проникнуться этим так же, как и все остальные. Правда хотел бы. Флиппи сидит, спиной к дереву прижавшись. Дерево высокое, с тонким изящным стволом, ветвистое, на нём ещё почти все листья целы, хотя и продолжают падать. Но это не похоже на падение, скорее на плавный танец в воздухе, медленный, красивый. Каждый лист не скоро достигает земли, опустившись в жухлую траву, поддерживаемый ещё и игривым ветерком. Флиппи наблюдает за этим, улыбается слабо. Успокаивают такие вещи - плавные, изящные. Красивые. И лучше уж ему не отвлекаться, так и довольствоваться одним созерцанием, не портя отдых другим. Потому он здесь чужой, он здесь не к месту, не к слову. Тут все кругом расслабляются, все спокойны, не ожидают никаких бед, забыв о работе и тревогах. Флиппи в форме. Флиппи никогда не снимает формы. Все вокруг друг друга знают, наверное, с детства, им легко заводить беседу. Флиппи не знает никого. Он знает их имена, что-то о том, как они себя ведут, но не знает, о чём с ними говорить. У них хобби, у них интересы. У Флиппи ничего, кроме знаний о том, как на сырых брёвнах костёр развести, как окопы рыть, укрытия в чистом поле искать, без сил с тыжёлым оружием управляться и прочего такого нет ничего. Война сожрала его, выжгла и обглодала. Его и сотни таких же мальчишек, которым едва шестнадцать-семнадцать исполнилось, а были кто и младше. Тогда, когда он, когда они только на пороге бытия стояли, неопределившиеся ни в том, чем хотели бы заниматься, куда идти, что строить. Война пришла и смяла всё это, ни оставив ничего, кроме себя. Кроме провонявших потом казарм, переполненных лазаретов, кроме сражений. Запах пороха и крови заменил все остальные ароматы, они перестали существовать. Снимать форму было сродни тому чтобы сбросить собственную кожу и стать другим человеком, ощущалось так странно, неправильно. Под широкими солдатскими вещами тонкие щиколотки и запястья, узкие плечи, как будто уже и не свои. Не было чего-то такого прочного, устоявшегося, как у взрослых, что отправились с ними на фронт, за что можно зацепиться, к чему можно вернуться после того, как закончится этот ужас скотобойни. У Флиппи не было этого, даже дома, куда вернуться, где кто-то бы ждал. Тогда он отправился так далеко, насколько мог, в те места, где о той войне даже не слышали, а если и слышали, то воспринимали как что-то далёкое и абстрактное, не имеющей ни формы ни кошмарных последствий. Но здесь он был ни к месту. Он до конца даже не верил, что война всё-таки закончится. Он жил её, впитал её в себя так глубоко, что теперь уже не выдрать никакими силами. Хоть стреляйся. Трудно думать, что хочешь сделать в жизни, если постоянно умом там, в огне, в стратегических планах и напряжении. Он отводит взгляд вниз вслед за пятнистым листиком, упавшим к его ногам. Смотрит и видит армейские сапоги на шнуровке, хорошие, на зависть бы всем солдатам в прошлом, видит камуфляжную ткань заправленных в них штанов. Но разве может он снять их, разве может так глупо подставить себя под внезапный удар, оказавшись неготовым из-за собственной доверчивости этим мирным местам? Флиппи глаза закрывает, вдох глубокий делает и выдыхает медленно, руки в замок сцепляет, беспокойно пальцами двигает. Он надеется, что это не слишком заметно. Его тревога, его движения нервные. Нельзя о таком думать, нельзя абсолютно, и он считает в уме овец, пытаясь успокоится. Для волнений нет причин, всё хорошо. Это всё его проклятый разум, так и оставшийся охваченный вечной войной. Когда Флиппи открывает глаза, он уже не один. Рядом подсаживается супергерой местного разлива. Флиппи вздрагивает, поражённый - как он мог не услышать приближение?! Но быстро понимает - подлетел, конечно. Чертила бля-я-я-а-, кхм. На загорелом лице всё та же служащая маской повязка, ярко-красная, с развевающимися ленточками. Волосы голубые, глаза голубые, пронзительные, и куртка голубая, и спортивные штаны тоже. Слишком много голубого, но Флиппи не возражает. Ему этот цвет искренне нравится, цвет ясного неба, которого так не хватает в последнее время. ⸺ Привет, ⸺ улыбается Сплендид, ⸺ Ну что, хорошо проводишь время? Я заметил, ты всё один сидишь, не болтаешь ни с кем. Не ешь даже! А ведь у Флаки восхитительные пироженки там, и сэндвичи... Всё же в порядке, да? Флиппи улыбается в ответ. Неловко. Может, несколько натянуто, но лучше он сейчас не может. Потому что не всё в порядке. И потому что Сплендид ему не особо нравится. Со своей сверкающей белозубой улыбкой, от которой веет чем-то Голливудским и фальшивым, и со своим псевдогеройством, что никому ещё по-настоящему не помогло. А ведь он умел летать. Флиппи хочется спросить: "Где ты со своими сверхспособностями да желанием всех спасать был когда на фронте обстрелы устраивали, когда вовсю война кипела и бурлила, почему ты не помогал там, тогда?". Нет, Флиппи понимает, Сплендид ничего такого делать не обязан и вообще с той трагедией и не знаком. Это не была его страна. Там не было его близких, его идеалов. Флиппи понимает, но на уровне идиотских эмоций принять не может. В любом случае, он считает, что может о ком угодно что угодно думать до тех пор, пока держит то в себе, справедливые эти мысли или нет. Он не хочет беспокоиться ещё и об этом. ⸺ Привет, да, всё хорошо. Спасибо за беспокойство, наверное, просто, ну, ⸺ Флиппи голову рукой чешет в неудобстве, чуть набок фуражку сдвигая, ⸺ Не голоден и как-то не в настроении для бесед сегодня. И не то чтобы он не хотел, просто понимает, что не сможет сказать чего-то интересного, чего-то, о чём говорят обычные гражданские с абсолютно не родных ему земель. Хорошо, что Сплендида он видит довольно редко, счёт буквально на разы, и тот не знает что в таком "не настроении" он всё время. Тем не менее... ⸺ Нонсенс, ⸺ говорит Сплендид, хмурится, а затем встаёт, ⸺ Подожди-ка, я мигом. Флиппи растерянно смотрит на то, как Сплендид бежит к корзинкам и возвращается с набранной едой, опять усаживается рядом, раскладывая печенья, пироженные и бутерброды на скатерти, ещё и бутылку колы утащил. Флиппи смотрит и отстранённо удивляется тому, как Нутти всё это ещё не проглотил. ⸺ Флаки отвлекает, как может. Для него специальная ещё одна корзинка, полная таких твёрдых конфет, которые прокусить невозможно, а сосать крайне долго, вот он и занят, ⸺ отвечают ему с усмешкой и Флиппи смущается. Он сказал это вслух. Нужно лучше следить за собой, не то такое ляпнуть можно, чёрт возьми. Флиппи робко берёт печенье, благодарит, хотя и не хотел подобных забот. Сплендид отмахивается, сам берётся за бутерброд с ветчиной, устраиваясь поудобней. Флиппи к себе колени подтягивает, Сплендид коленями в стороны сидит. Откусывает кусок большой, и начинает рассказывать о том, как прошла у него неделя. История не какая-то исключительная, а повествуется эмоционально, но это нормально, без раздражающих наигранных излишков, приправленная юмором щедро, она словно бы уютная. Обычная, нормальная, как нормальные гражданские разговоры, но и как разговоры военных в моменты особенного спокойствия. Флиппи слушает, хихикает местами, радуется, что монолог Сплендида самодостаточен, не требующий активного вмешательства и рассказчик довольствуется только его реакцией. Флиппи нравится слушать, Сплендиду нравится говорить. Много говорить, так, что немногие готовы вот так слушать, и он, вдохновлённый вниманием, совсем теряется, рассыпается в разветвившихся рассуждениях. Напряжение покидает тело Флиппи, выветривается с каждым словом, с каждой удачной шуткой. Он думает, у Сплендида приятный голос. Он думает, долго так может сидеть и слушать. Он думает, а нельзя ли найти себе место где-то так, в каком-нибудь разговоре, в чьих-нибудь мыслях. Нет, это всё наверное, глупости, а Сплендиду до него дело нет, это их, может, первый и последний такой разговор, но сейчас это не важно, сейчас он может жить и наслаждаться им. А потом... А потом что-нибудь будет, конечно, но это не точно, а значит и не важно.