Дракон

Солнечный луч смазанным теплым пятном скользнул по раме окна, прыгнул на пол и замер. А затем и вовсе пропал. Мягкие на вид, почти что пушистые, темные облака заслонили собой все видимое небесное пространство. Серая пелена распростерлась до самого горизонта. Массивная туча, чуть ли не черная, грозно сверкнула своими толстыми боками, в которых заискрились и загремели молнии. Собирался дождь. Прохожие люди смотрели в небо, радостно восклицая и приветствуя тучи. Торговцы же были не так довольны: они в спешке сворачивали свои товары и закрывали лавки, таща на горбах свертки и мешки. Птицы стали понемногу снижаться и летать чуть выше человеческих голов. Бай Чжу смотрел в окно равнодушно и отстраненно, подперев рукой голову. С самого утра ему не везло: он проспал больше положенного, поэтому заболела голова; завтракал вяло, неохотно, без аппетита, чуть не забыв принять таблетки. Теперь вот покрапывал дождь, и Бай Чжу не смел даже надеяться на его ближайшее окончание. На небе не было ни намека на просвет — все застелило тучами. Такая непогода явно означала потерю как минимум в один драгоценный день. Можно было выбросить ежедневник с расписанием, в котором черным по белому было указано идти собирать травы на горных тропах. Даже если бы Бай Чжу надел непромокающий плащ, ни Чан Шэн, ни Гуй не выпустили бы его за порог дома мерзнуть и вымазываться грязью. Отпускать Цици одну тоже не хотелось — даже собаку в дождь на улицу не гонят, что уж говорить о ребенке. Горожане уже забыли ощущение холода, поэтому некоторые начали дрожать от промозглого ветра и мелких мокрых капель на плечах, а с полей слышались поздравления: земледелы благодарили Моракса за дождь. Наверное, по привычке. Ведь кого-нибудь, кого угодно, поблагодарить за живительную влагу все же стоило. Бай Чжу тоже слышал их, но даже не шевельнулся, чтобы вознести молитву Мораксу. Моракс был мертв. Пока Бай Чжу глядел в окно и наблюдал, как уверенно дождь набирал силу, в дверь спальни тихонько постучали. Он разрешил войти, и к нему прошла Цици, шелестя талисманом. — Доброе утро, малышка. Мы сегодня не пойдем за травами, там вон дождь, — сказал Бай Чжу, наконец оторвавшись от окна и взглянув на Цици. Она ни капли не расстроилась, но и не обрадовалась. — Передать вам, — сказала она и перебрала ниточку на вельветовом мешочке. — Вам передать. Вечером. Я забыла… Она протянула ему мешочек. Бай Чжу так заинтересовался им, что даже поначалу и не заметил прикрепленной записки. — Золотые глаза. Человек, которого вы ждали. Я забыла имя… Остальные вопросы тут же отпали. Тихий разговор услышала дремлющая Чан Шэн и, прищурив глаза, стала безмолвно и неподвижно наблюдать. Ей было жутко интересно, и только усилием воли она заставила кончик своего хвоста не дрожать от дикого желания разузнать немедленно все подробности. — Ничего страшного, — он хотел было сохранять хладнокровие, но глупая улыбка сама украсила его хмурое лицо. Сдерживать ее было бесполезно. Это был почти рефлекс. — Ты можешь идти, дорогая. Гуй попросил сегодня с утра принести ему список того, что заказывала госпожа Кэ Цин. — Хорошо. Я пойду принесу. Цици ушла, прикрыла за собой дверь. По стеклу задребезжали капли покрупнее. Бай Чжу поднес мешочек к окну и надел на нос очки, чтобы прочитать записку. Размашистая подпись красиво увенчала краешек бумаги, поэтому, глядя на нее, Бай Чжу все никак не мог перестать улыбаться. Все получилось так волшебно, словно они сговорились обменяться любимыми чаями через Цици, но они не виделись и ни слова друг друга не сказали. Это не поражало до глубин души, но заставляло сердце трепетно заволноваться. Непонятно, почему. Бай Чжу разглядывал вельветовый мешочек. Он еще не успел его открыть, однако уже почувствовал благородный запах винограда. Страшно было представить, какой вкусный сбор таился внутри. Чан Шэн выждала некоторое время с ухода Цици и, сонно щурясь и зевнув для пущей убедительности, поздоровалась. Бай Чжу услышал ее не сразу. Все его внимание углубилось в его собственные мысли, которым он самозабвенно и совсем легко улыбался. Чан Шэн делала вид, что ей совсем не интересно, но сама одним взглядом пыталась изучить то, что держал Бай Чжу в руках. С подушки это было неудобно, поэтому она подползла чуть ближе к краю кровати. Что-то золотое блеснуло в пальцах ее друга, и у нее загорелись глаза. Ей захотелось обвить его шею и расспросить обо всем, что он думает по поводу этой щекочущей ситуации, но опешила — Бай Чжу вдруг рассмеялся. Сначала тихо, но его хихиканье стало набирать силу. Ему перестало хватать воздуха в груди. — Ты представляешь! — сказал он, отдышавшись. — Я ничего не понимаю! Я всего лишь хотел испытать на нем огненную воду с экстрактом пылающих цветов! Мне не нравится то, что происходит. Зачем он дарит это мне? Зачем я дарю? Зачем он приходит каждый день? Чан Шэн посмотрела на него с сочувствием и сожалением. От смеха в его голосе не осталось ни искорки, он весь поник и склонился над мешочком с чаем, словно тот мог дать ему ответ на интересующие вопросы. Его мучило непонимание, которое так быстро и слишком резко сменило радость. Теперь ему хотелось запереть этот злополучный чай под несколькими печатями и забыть обо всем, что горело в его душе ужасно ярким пламенем. — Дорогой… — голос Чан Шэн в звонкой тишине прозвучал слишком тихо. Капли оголтело барабанили по крышам и навесам, задевали колокольчики на дверях. Буря набирала силу. Чан Шэн не придумала, что сказать, и совсем позабыла, как говорить, когда Бай Чжу посмотрел на нее. В его глазах теплилась надежда на то, что его, как маленького мальчика, научат, что ему объяснят то, что он чувствовал и что его тревожило. Он не мог до конца изложить собственные мысли, далеко не каждое чувство поддавалось объяснению. Чан Шэн собралась с силами и вдохнула: — Это ведь не плохо, это очень даже хорошо. Ты рад его видеть, он не причиняет тебе хлопот, это здорово. Но Бай Чжу не поддержал ее энтузиазма и опустил голову. Он снова глядел на мешочек чая и на записку, к нему приложенную, а мысли ворочались внутри черепа, как клубок беспокойных змей. Непричесанный и растрепанный после сна, Бай Чжу вздохнул, чувствуя тяжесть в груди. Ему хотелось бухнуться обратно в кровать и уснуть, потеряться во сне, не чувствовать сознания. Легкая дрожь прошлась по плечам, потому что из окна повеяло холодным ветром. Чан Шэн не смогла сдержать любовного порыва и забралась по его ногам, чтобы устроиться на плечах. Он погладил ее по голове. Бай Чжу нравились ее специфические объятия, он всегда в них утешался. Пусть медленно, но верно. Только в голове промелькнула мысль, что ее объятия — единственные, которые он готов терпеть, и его снова передернуло. — Может, я вообще все надумал? Он не относится ко мне как-то по-особенному, а я нафантазировал… Скажи, как тебе кажется? Как это видится со стороны? — Сколько раз я тебе говорила — доверяй своему чутью и своим мыслям! Ты все никак не запомнишь, — она ласково убрала прядь волос с его лица и ткнулась мордочкой в его щеку, беспокойство стало отступать. — Вы проводите много времени вместе, так что естественно, что вы относитесь друг к другу особенно. Он хороший человек, нет ничего дурного в том, что вы сближаетесь. Ну же, дорогой, ободрись. Пойдем одеваться. Бай Чжу помолчал, потом набрал в грудь воздуха, но так ничего из себя и не выдавил. — Мне что-то не хочется, — просипел он, чуть погодя. — Останусь дома сегодня. — Так я не спрашивала! Я сказала «пойдем». Нам много нужно сегодня сделать. Бай Чжу не смог с ней спорить, поэтому поднялся со своего нагретого места. *** Чжун Ли сонно разлепил глаза, когда сквозь сон различил постукивание капель в оконное стекло. Серая пелена на небе не давала солнцу проклюнуться. Не было привычных зазывал и их криков — никто не хотел мокнуть под дождем. Лишь несколько детей играли и приветствовали непогоду, но их возгласы были умеренно громкими, терпимыми. Чжун Ли удержался от того, чтобы накрыть голову подушкой. Он безразлично взглянул в окно, но ничего там не увидел, кроме силуэтов детей, поэтому снова устроился, чтобы додремать. Быть человеком ему очень нравилось. Ему в голову забрался один соблазнительный образ, который впору было бы смаковать на языке, как редчайшее лакомство: Бай Чжу мог бы отдыхать сейчас так же. Он наверняка лежал в постели, разморенный хорошим сном, и нежился под одеялом, наслаждаясь долгожданной дождевой прохладой. От этого по-домашнему уютного образа сердце Чжун Ли необъяснимо укололо тоской. Он смял руками подушку, на которой лежал, воображая человеческое тепло и мягкость человеческой кожи. От Бай Чжу обычно пахло туманными цветами, морозно-колко, поэтому Чжун Ли представил, будто от подушки тоже исходил этот запах. Не помогло — сердце затрепетало еще сильнее. Быть человеком, как оказалось, не так уж и легко. — Мо-о-о-ракс, — вкрадчиво позвали его из угла комнаты, и Чжун Ли, чуть не пойманный с постыдными мечтами, привстал, отчетливо ощущая, что ему не показалось чужое присутствие. Он ясно различал границы своих снов и реальности, полной прохлады дождливого утра. И то, что звало его, точно было реальным, притаилось в его спальне и ждало, пока он проснется. Чжун Ли в нетерпении провел языком по ряду острых зубов. Рука уже дрогнула, чтобы призвать копье. Он так и не подал голоса в ответ и стал выжидать, ощетинившись, поэтому нечто из угла не вытерпело и вынесло свой вердикт: — Долго спишь! Давай вставай! Теплые эфирные ветра обласкали лицо сонного Чжун Ли и завертели в воздухе его длинные распущенные волосы. Он мгновенно расслабился, как будто втянул когти и клыки. Ему все стало понятно, и он усмехнулся, утробно рыкнув. Его глаза засияли золотым, он потянулся, чтобы зажечь светильник. Беспокойство пропало не бесследно — неприятный осадок где-то на самом дне сознания осел и неприятно давил. Чжун Ли еще не до конца проснулся. — Барбатос, тебе не идет быть страшилкой из сказок. Выходи. Из самого темного угла в комнате на свет вышел неудавшийся темный дух — Венти стоял перед Чжун Ли, ничуть не смущенный своей выходкой. Казалось, что он был даже доволен тем, что смог побеспокоить сонного Моракса. Его личико просияло от удовлетворения шалостью. — И за что ты так меня напугал? Кто разрешал тебе являться, когда я в таком неподобающем виде? — напускной строгости в голосе Чжун Ли было достаточно, чтобы испугать человека, но Венти только присел в кресло, которое ему никто не предлагал, и многозначительно посмотрел на Чжун Ли. — Я не думал, что ты так напугаешься! — Ты буквально бесшумно появился у моей кровати, пока я спал! — Ну, не знаю насчет шестого чувства у людей, но не думал, что ты перестаешь чувствовать мое присутствие. Может, ты еще и поседел? Чжун Ли не нашелся с ответом. Провокации не то чтобы ставили его в тупик, просто он предпочитал пропускать их мимо ушей. Барбатос был больно озорным и легким на подъем, но теперь, будто устав с долгой дороги, зевал в кресле и вертел в пальцах карандаш. Он махнул рукой, предоставив Чжун Ли возможность привести себя в порядок, и Чжун Ли не преминул ею воспользоваться. Его непрошеный гость развлекал себя тем, что, наклонившись к светильнику, что-то сочинял на клочке бумаги, будто у себя дома. Как Чжун Ли тогда показалось, неловкая заминка с великим Мораксом его и вдохновила — это обещало перерасти в очередную песенку, которой Венти мог бы заработать себе на стаканчик спиртного. Чжун Ли было не привыкать — он знал, что о нем поют в Мондштадте. Запахнув домашнее легкое ханьфу, он поежился от непривычного холода и отвлекся на пейзаж в окне. Все было такое серое и монотонно-одинаковое, такое спокойное и прекрасное, что Чжун Ли понял, — ему самому стало легче дышать. — Как тебе мой подарок? — Венти добро улыбнулся и прищурился. — Так это ты пригнал нам тучи? — А кто ж еще? Ох и намучился я с ними. Их то не соберешь в одну кучу, то толком не распределишь по небу. И ведь их нужно обдавать только холодными потоками! А ты еще месяц назад мне писал, что у вас страшная жара. Разве ты не должен меня поблагодарить, а? — Должен и поблагодарю, — добродушно хмыкнул Чжун Ли. — Только, может, чуть позже. — Моракс не помнит доброты! Это даже для изобличающей частушки слишком, — хихикнул Венти в ладонь. Чжун Ли ужасно не понравилось то, как его назвали, словно что-то внутри отозвалось на имя и отторгнуло его. Рука неосторожно дрогнула, пока он закалывал волосы у зеркала. — Итак, условимся сначала, что я теперь ношу другое имя, будь добр называть меня Чжун Ли. И я буду называть тебя иначе. — Ладно, господин педант, — вздохнул Венти и неожиданно всплеснул руками. — Серьезно, мы говорим об обязательствах, когда к тебе приходит старый друг? Это уже крайняя степень закостенелости! Пойдем уже праздновать! — Далеко мы все равно не уйдем, — Чжун Ли многозначительно поглядел на окно, за которым царствовала непогода. Венти как-то неосторожно и неловко ойкнул, замялся и хихикнул. Из него лезла радость от долгожданной встречи, и это было прекрасно видно. Он улыбался, щурил глаза и не мог прекратить смеяться украдкой. Чжун Ли находил отклик подобных чувств и в себе, однако сдерживал слепой восторг и продолжал одеваться. Венти занимался своими делами. Кусок бумаги в его руках быстро превратился в исписанный лоскуток, больше похожий на фантик. Чжун Ли осторожно постарался заглянуть в него, но так, чтобы не показать своей заинтересованности и чтобы не возбудить в Венти ненужных активных порывов, но у него так и не получилось ничего рассмотреть. Не попалось на глаза даже хоть сколько-нибудь различимо читаемого слова. Долго любопытствовать было нельзя, поэтому Чжун Ли, не удовлетворив своего интереса, отвернулся и стал застегивать пуговицы фрака. Венти же сначала увлек себя написанием песенки, затем ему это надоело. Он уставился на Чжун Ли, подперев руку головой и всем своим существом выражая негостеприимному хозяину скуку. Чжун Ли слишком ответственно подходил к своему внешнему виду и выводил каждую деталь до идеала. Венти долго недоумевал. Когда Чжун Ли начал застегивать пуговицы, чаша терпения переполнилась. Венти поднялся с кресла, встал поближе к Чжун Ли и стал поправлять берет на своей голове то в одну сторону, то в другую, нарочно дул губы, а потом даже спросил: — Как ты думаешь, лучше сдвинуть на пару миллиметров влево или вправо? Или, может, остановиться на миллиметре? Чжун Ли не оценил. И продолжил медленно и методично приводить в порядок фрак. Когда же он соизволил наконец возвестить о своей готовности, Венти почувствовал, как пружина, которую он сдерживал уже несколько минут, вырвалась из-под его контроля и совсем сорвалась — он схватил Чжун Ли за руку и потащил его на кухню. Дождь все еще щедро поливал владения гео архонта, поэтому никто не решался выглянуть на улицу, кроме детей, которые по-прежнему веселились. Чжун Ли мигом достал жареные орехи и бобы, достал пару бутылок османтусового вина, Венти тоже постарался и щелкнул пальцами — в его руках тут же возникла бутылка, обвязанная яркой ленточкой. — Еще подарочек — держи одуванчиковое вино. Ох и избаловал я тебя, открыть-то хоть можешь? — хитренько спросил он и отправил орех в рот. — Смогу, — спокойно ответил Чжун Ли, и у Венти чуть пар из ушей не пошел. Ему стоило больших усилий, чтобы удержать себя от желания запустить в затылок Чжун Ли пару орехов. Когда же они наконец уселись, то память, полная хорошего и плохого, потекла рекой, как потекло вино в две чашки. Они, не стесняясь, предались воспоминаниям, которые унесли их далеко-далеко, где не было дождя и не было жары: там, где они оказались, царили блаженство и тихая туманная нега. В горах Ли Юэ всегда было спокойно, поэтому архонты охотно принимали приглашение Моракса встречаться чаще всего именно там. Они собирались за большим столом, каменные ножки которого грозили изойти трещинами под весом всевозможных гостинцев и яств. Теснилось множество бутылок, которые, впрочем, быстро опустошались и заменялись новыми и полными. Чашки гремели друг о друга, ударяясь по несколько раз при каждом новом тосте. Деталь вставала за деталью в старые, уже потускневшие и выцветшие образы. Чужой смех и чужие улыбки почти забылись, а место истерло свои старые границы. На пике высокой горы, куда не ступали простые смертные, сидели божества и предавались веселью. Вино, совсем как сейчас, лилось рекой и наполняло несколько чашек, чтобы истории и радостные приветствия не умолкали. Все недопонимания исправлялись глотком хорошего, выдержанного напитка. Самые смелые и отчаянные архонты принимались после вина за огненную воду и становились еще веселее, а все последствия хмельного разгула принимали на себя их смертные воплощения. И все тогда казалось лучше, и целый мир сужался до одного стола для семерых властителей мира. Именно там оказались два скромных человека, носившие обычные человеческие имена, и привела их туда память. Чжун Ли почему-то выцепил в череде воспоминаний о собраниях одно, имевшее одно разительное отличие, и посмотрел на Венти, который по памяти рассказывал старую-старую скороговорку. Моракс однажды чуть не сломал язык, попытавшись ее повторить, а Барбатос, услышав его неловкую потугу, чуть не умер со смеху. Чжун Ли не стал прерывать его, только молча углубился в недра своих воспоминаний, и пред ним встала картинка: снова большой стол, и снова все те же гости. С первым исключением. Госпожа Макото привела сестру, и все радушно пригласили ее присоединиться к пиршеству. Они были одним целым, и Моракс, признаться честно, с первого взгляда испугался их перепутать, однако вскоре он понял, что близнецы совершенно по-разному общались и держали себя. Казалось, все это ощутили, но никто не высказал Эи никакого неуважения. Если Макото была непринужденной и ласковой, то при взгляде на Эи чувствовался кремниевый стержень, словно воткнутый ей в спину. Чжун Ли стало грустно. Нелюдимая Эи осталась в Иназуме, а два ее единственных знакомых теперь вспоминали былые деньки без нее. Не то чтобы ей требовалась компания, просто что-то новое внутри Чжун Ли толкало его поступить по новой морали, по велению новой совести. Венти окончил скороговорку и уже собирался открыть рот, чтобы пошутить о медлительности Чжун Ли, но его прервали: — Нужно встретиться с Эи. Давненько ее не видели. А ведь, между прочим, там, у нее, — Чжун Ли махнул рукой куда-то, предположительно, в сторону моря, — сейчас происходят удивительные вещи. — Из-за этих удивительных вещей ей некогда будет с нами встречаться. Но ничего, уж мы-то выкроим время, остальное будет за ней. Нужно будет ей написать. Если она вообще еще просматривает почту… Снова повисла тишина, по которой били только дождевые капли. Хмель горячил кровь, поэтому Чжун Ли перестал ежиться. Он оглядел свою кухоньку и опустил голову, приглаживая волосы. Раньше никакое количество вина не могло помутить божественный рассудок. В воле и распоряжении Чжун Ли было его самочувствие, так что он способен был вывести весь алкоголь из своего тела по щелчку пальцев. Теперь это было немыслимо, и три медленно выпитые бутылки давали о себе знать. Венти медленно водил пальцем по краю пустой чашки. На них давило безмолвие. — Ну, а как у тебя сейчас дела? Что-нибудь интересное происходит? — Происходит… Привыкать к человеческому телу труднее, чем я думал! Чжун Ли завел страстную тираду о неудобстве различных нужд и потребностей обычного человеческого организма. У каждого аспекта жизнедеятельности так или иначе он вывел и плюсы, и минусы. Например, спать Чжун Ли ужасно нравилось, но страшно не нравилось видеть кошмары каждую ночь или нуждаться в ежедневном сне. Он посетовал на прежние времена, когда человек только-только создавался — хотелось бы ему внести некоторые правки в его развитии! Из подобных мелочей складывалось единое впечатление и единое восприятие собственного тела, которым Чжун Ли еще не до конца овладел. Венти только прыснул. — Знаешь, что необычно чувствовать? Голод! Это ж как так получается? Раньше мы могли не есть веками или съесть несколько бочек вкусностей за раз, а теперь следить приходится: мало не есть, много не есть. Не уследишь, коль зазеваешь. А зевать тоже приходится, — Чжун Ли пустился в рассуждения. Венти окончательно утратил концентрацию на воспоминаниях и потерял нить разговора. Он только слушал и изредка поддакивал. — Да. Да, да. — Кроме того, так странно ощущать волнение. Это просто невероятно! Как может человека изнутри потрясывать простая эмоция? Не страх, но и не восхищение, а что-то из их слияния… Я этим восхищен, — закончил Чжун Ли и сделал глоток вина из новой бутылки, чтобы смочить горло. — Где же ты успел так поволноваться, что тебя затрясло? — Венти уже расправился с полной чашкой и внимательно поглядел на лицо Чжун Ли. — От волнения морщины появляются, имей в виду. Чжун Ли не ответил и сомкнул губы, а Венти, понаблюдав за ним, сначала улыбнулся, а потом рассмеялся. — Не расстраивайся так! Думаю, тебе даже полезнее будет приобрести морщины. Так будет убедительнее. Сколько годков я прибавил Чжун Ли, а? Получается, лет десять? Чжун Ли застыл. Вино застряло в глотке. Пальцы сдавили чашку. Его укололо что-то, похожее на совесть в самое чувствительное место. В сознании, помутненном алкоголем, возник образ до больного знакомый: всегда и во всем подозрительный и мнительный Бай Чжу так же, как и все остальные, оставался во власти чар Барбатоса. Чжун Ли в его памяти был обычным жителем Ли Юэ, который жил здесь давным-давно, который уезжал на некоторое время путешествовать, который вернулся в родной город. Чжун Ли для остальных существовал всегда, чтобы к Мораксу не было вопросов, и все это получилось благодаря помощи старого друга. — Неужели никто не заподозрил до сих пор, что Чжун Ли до прошлого года не существовало в этом городе? Ох, и хорошо же я тогда постарался с этой иллюзией! Ну, а если кто-то вспомнит, что ты не жил тут ни дня, то ты их как-нибудь уболтаешь. Я в тебе не сомневаюсь. — Да. Спасибо за тот раз. Никто действительно не вспомнил. Надеюсь, и не вспомнит, — понуро сказал Чжун Ли и одним глотком выпил все оставшееся в чашке вино. И больше не сказал о прошлом в тот вечер ни слова. Снова над старыми друзьями повисла тишина. По мановению руки Венти пред ним явилась его лира, украшенная резными цветами и драгоценными камнями, которые выбирал лично Чжун Ли. Он узнал их, и на сердце стало немного легче. Легкое движение пальцев — и струны тончайше затрепетали, выдавая звук. Венти ловил эти звуки и складывал в мелодию. Чжун Ли закрыл глаза, и музыка вновь унесла его из Ли Юэ на край света, где он бывал тысячу лет назад среди цветов и добрых товарищей.