Всё зелёное

Никита Бабушка встретила нас сурово. Она пребывала не в духе и ничуть не удивилась тому, что мы вернулись, не предупредив. С утра они с Аллочкой, дятловской мамой, успели поругаться из-за ремонта, который, пока нас не было, затеяли в нашей комнате. Потом Аллочка с папой уехали в Леруа Мерлен выбирать обои, а бабушка осталась «заведённая». Кровати в нашей комнате поставили в угол торцом и накрыли прозрачной плёнкой, письменный стол был сдвинут на середину. Пол застелили газетами, и я, наконец, понял, для чего они в наше время нужны. — Где же мы будем спать? — ахнул Дятел, когда всё это увидел. — Откуда я знаю? — фыркнула бабушка. — Мы вас не ждали. Если она злилась, под горячую руку попадали все. — Нормальные же были обои, — я оглядел ободранные стены. — Нормальные? — бабушка воинственно вытаращилась на меня. — Ещё один! Это в моей молодости они были нормальные. А сейчас превратились в труху и рассадник тараканов. — Я ни одного не видел, — сообщил Дятел. — Не думаю, что тараканы могут жить за обоями. — Не думает он! Весь в мать! — накинулась на него бабушка. — А я одного прямо у тебя над кроватью прибила. — А…а…а, — словно догадавшись о чём-то протянул Дятел. — Это он, наверное, к моей тумбочке подбирался. За Сникерсами охотился. — За какими Сникерсами? — бабушка нахмурилась. Дятел растерянно огляделся. — Твоя тумбочка в моей комнате, — настороженно подсказала бабушка, и мы с ней вслед за ним отправились в её комнату. Тумбочки стояли вряд под окном. Дятел с горделивым видом выдвинул ящик своей и продемонстрировал нам три недоеденных Сникерса. — Вот. Стратегические запасы на чёрный день. — Ну всё, — сказал я. — Теперь тараканы переселятся в эту комнату. Бабушка всплеснула руками и, невзирая на слёзные мольбы Дятла, отнесла шоколадки на кухню и выбросила в мусорное ведро. После чего сразу завела дежурную нотацию. — Ну, что же это за наказание такое! Стараешься для вас, стараешься и никакой благодарности. Дай вам волю, вы и в свинарнике будете жить. — Между прочим, — попытался сопротивляться Дятел, — свиньи — самые чистоплотные животные. Они валяются в грязи, чтобы охладиться в жару и защититься от насекомых. А ещё они никогда не какают, где едят. Ты знала? — Ваня! — бабушка угрожающе наставила на него палец. — Предупреждаю. Ещё одно слово, и ты меня доведёшь. Скажи, Никита, как вы провели время? — Хорошо провели. Работали. — Отрадно слышать, что работать вам понравилось. Ещё Цицерон говорил, что тела юношей закаляются трудом. Так что с этого дня закаляться вы начнёте вот в этих стенах. Поработали на «дядю» и хватит. Бегом переодеваться. Готовьтесь обои клеить. — Теперь будем работать на «бабушку», — хихикнул Дятел. После лагеря он определённо осмелел. Но с бабушкой такое не прокатывало. Она тут же отвесила ему лёгкий подзатыльник, от которого его кудряшки весело подпрыгнули, и мы послушно отправились в ванную. Горячей воды не оказалось. Пришлось мыться под ледяной, но мне это даже пошло на пользу — взбодрился и посвежел. Зато Дятел верещал, как поросёнок, и бабушка всё же вломилась к нему с подогретым тазиком и ковшиком. Все эти недели, пока мы были в лагере, я частенько мечтал о возвращении в нормальные бытовые условия. Так, чтобы и вода из-под крана текла, а не ведром из бочки, и чтобы на завтрак горячие ароматные бутерброды, а не заветренная колбаса, и своя мягкая, приятно пахнущая чистым бельём кровать, и пара часов покоя за ноутом, а не отбой и подъём по команде Трифонова. Но не тут-то было. Папа с Аллочкой нам тоже не обрадовались. Аллочка выглядела заплаканной и обиженной, папа взмокший от пота, красный и злой. Как только они вошли, сразу погнал нас носить из машины рулоны, клей и валики. Аллочка с бабушкой напряжённо не разговаривали, папа переругивался с обеими, и мы, перетаскав всё по-тихому и стараясь не привлекать внимание, засели в ремонтируемой комнате в ожидании новых указаний. С дороги доносился гул машин, наверху тявкала соседская собака, по ту сторону стены шумел холодильник. Мы снова были дома. Я устроился на полу, где у меня раньше стояла кровать. Дятел уселся на подоконнике, упёрся лбом в стекло и, глядя на улицу, трагичным голосом произнес: — Ты был прав, когда не хотел брать меня с собой. Всё-всё самое плохое, что случилось за это время, сделал я. Глупо, наверное, просить прощения. Если что-то сломано и уже не исправишь, никакое прощение не поможет. Вчера я решил, что просто уйду и домой больше не вернусь. Пусть со мной что-то случится, пусть я погибну в пути. От голода или бандитов — не важно, в любом случае, это будет справедливо и заслужено. Наказание, которого я стою. Но потом вспомнил про маму. Как она убивалась, когда погиб папа, и получалось, что если я уйду, то сделаю плохо ещё и ей, и бабушке, и папе. Снова сделаю плохо. Но, к счастью, всё обошлось. Это удивительно и немного даже волшебно. Казалось, ещё немного и из его встревоженных голубых девичьих глаз потекут слёзы, но я отлично знал, как Дятел умеет строить жалостливые лица. — Ладно, хватит причитать, — одернул его я. — Проехали уже. — Знаешь, Никит, я вот ещё что подумал… А что, если бы там в экскаваторе сидел ты или пусть даже Трифонов? Ведь такое могло бы быть? Каждый хотел разрушить этот корпус. Так вот, если бы там сидел ты… То это не значит, что Артём не бросился бы внутрь. Он бы всё равно побежал туда, не зная, что Вита жива. Нет-нет, не подумай, я себя не оправдываю. Я просто размышляю. Пытаюсь установить причинно-следственные связи. — Это точно. На твоем месте мог бы оказаться кто угодно, но оказался именно ты. Внезапно Дятел оживился. — Как ты думаешь, а я бы мог исправиться? Перестать делать глупые вещи, всем мешать и портить всё? Я бы мог хоть чуточку стать лучше? Чтобы, если я хотел сделать хорошо, получалось хорошо? Чтобы помогать кому-то, а не только всё портить? — Наверное, мог бы, — я вполне искренне так считал. — Каждый может исправиться и изменить себя. Наверное. Если знать, как менять, конечно. Только думаю, что это очень сложно. — Мама говорит, что нельзя верить людям, которые говорят, что они изменятся, потому что так не бывает. Никто никогда не меняется по собственному желанию. Человека меняют обстоятельства или другие люди, но он сам по себе не может. Я тоже думаю, что не может. Человек же — система, чётко функционирующая внутри самой себя до тех пор, пока в неё не вторгается нечто стороннее и не заставляет внести изменения в основные процессы. Дверь с грохотом распахнулась. Мы оба подскочили. — Чего сидим? — требовательно поинтересовался папа. — Давайте-ка быстренько за работу, пока бабушка не приговорила всех к расстрелу. Мы раскатывали, мерили, резали и клеили до самого вечера. Папа руководил, а мы выполняли. Не спорили и не отлынивали. Привыкли к правилам Тифона в лагере. Папа был очень доволен и даже высказал предположение, что его безалаберных детей подменили на профессиональную бригаду ремонтников. Получалось действительно быстро и хорошо. Так что, когда бабушка пришла звать всех ужинать, оставалось доклеить совсем немного, и, впервые за весь день расслабившись, она разрешила оставить остальное на завтра. После ужина я полез в Зоин инстаграм. Об их с Лёхой местонахождении часто можно было узнать именно оттуда. Лёха, правда, выкладывал всё больше себя любимого, Зоя же заливала в историю инсты впечатлившие её вещи из окружающего мира. Причудливые фигуры облаков, смешную маленькую сестрёнку, самодельные кораблики на озере, тазы с клубникой и десятки закатанных из неё банок с компотом, бегущую сельскую дорогу во время прогулки на велосипеде, дельтапланериста, маму с огуречной маской на лице, Нину, танцующую в пижаме перед зеркалом, грибной дождь и радугу во время него, громко глядящих птенчиков синицы, устроившей гнездо в полой трубе бетонного столба, и кучу всего ещё. После того, как она уехала от нас, я успел уже увидеть аппетитные блинчики с джемом, пасущихся в поле коров, которых она снимала из окна машины, татуировку «Беги» на щиколотке Макса, его довольную рожу с замазанным тональником фингалом и небесные глаза Артёма в зеркале заднего вида. Последнее, что появилось в истории — худенькая фигурка Виты посреди пустой дороги на фоне розовеющего неба. Ветер трепал её волосы и, она обхватив плечи руками, смотрела куда-то далеко в поле. Пятнадцать секунд потусторонней красоты. Больше ничего не обновлялось. И с учетом того, что связи в том месте, куда они отправились, не было, вряд ли могло обновиться в ближайшее время. Я снова занервничал. Трифонов не звонил. Мог бы, конечно, воспользоваться городским телефоном, но моего номера наверняка не знал. Мучаясь в неведении относительно того, чем закончилась встреча с Ярославом, я уснул на импровизированной кровати из брошенного на пол матраса. Ночью было невыносимо жарко и душно. Я встал, распахнул настежь большое окно, вдохнул «свежий» городской воздух, завалился обратно на матрас и вырубился. А проснулся от истошных криков над своей головой. Вопила бабушка: «Вредители, недоумки, варвары». Оказалось, что окно открывать было нельзя. Из-за сквозняка обои отклеились и свалились прямо на Дятла, а тот во сне не почувствовал и, ворочаясь, изодрал их все к чёртовой матери. Перепуганный Дятел, переминаясь с ноги на ногу, стоял в трусах посреди комнаты, а бабушка кидалась по очереди то на него, то на меня. На шум прибежала Аллочка, ахнула и сказала: «Ванечка, не расстраивайся, у нас есть запасной рулон». — Нет, пусть расстраивается! — взвилась бабушка. — Тут одним рулоном не обойдешься. Нужно ехать докупать. Кто это будет делать?! Дима только вечером вернется. Пусть собираются и на своём горбу тащат. — А в туалет можно? — попросился Дятел уже чуть ли не подпрыгивая. — Конечно можно, — Аллочка с осуждением посмотрела на бабушку. — Ничего ужасного не произошло. Сегодня купите, завтра переклеите. Никакой срочности нет. Бабушка метнула грозный взгляд, и уже намеривалась переключиться с нас на неё, как именно в этот момент у меня зазвонил телефон. Почему-то высветилось имя «Тоня», хотя голос принадлежал Трифонову. — Короче, едем завтра, — сказал он. — С Ярославом? Вы договорились? — только и успел выпалить я, как выхватив трубку, бабушка сказала в неё железным голосом: «Никита никуда не поедет». И сбросила вызов. Я возмущенно вскочил. — Зачем ты так делаешь? Это важно! — У тебя всё важно, что не касается твоей семьи. Так что телефон я тоже забираю. — Нет! — я кинулся ей наперерез. — Да! — выпятив грудь, она развернулась ко мне. Ну что я мог поделать? Не отнимать же у неё телефон силой. — Бабушка, пожалуйста, мы всё-всё купим и поклеим. Я клянусь. Сегодня съездим, а завтра сделаем. Никакой срочности нет, — повторил я Аллочкины слова. — Кто открыл окно? — она наставила на меня палец. — Только честно! — Ну, я. — Видишь! Ты сам себе и объяснил, за что наказан. — Я во сне был. Ничего не соображал. За это нельзя наказывать. Бабушка скептически поджала губы, понимая, что я прав, но не желая идти на попятную. — Мне нужно у Андрея одну вещь забрать, — на ходу сочинил я, судорожно прикидывая, что это может быть. Но объяснений не потребовалось. Внезапно смилостивившись под немым укором Аллочки, она протянула телефон. — Быстро! Одна нога здесь, другая там. Вернешься, позавтракаешь и поедете в Леруа. Только не вздумай нигде зависнуть! Наспех умывшись, я вылетел из подъезда и сразу перезвонил Тоне. Оказалось,Тифон от них уже ушел, а куда отправился, не сказал. Я набрал Лёхе. Тот тоже недавно проснулся, но Трифонов ему уже звонил, и они договорились встретиться через сорок минут у Тифа. Я прикинул, что если возвращаться домой, то второй раз меня точно не выпустят, нужно было эти сорок минут, где-то перекантоваться. Хотел сходить к школе, чтобы ещё раз хорошенько прочувствовать радость счастливого избавления от одиннадцатилетнего ига, но там, где была к ней дорожка, всё перерыли и пришлось отправиться к метро. Пока шёл, понял, что умираю от голода. Нащупал в кармане джинсов мелочь и приободрился. Зашёл в магазин, взял две обсыпные булочки и маленькую бутылку Колы. Народу было немного и работала одна касса. Очередь — трое или четверо. Самое большее на пять минут. Но, как это оно обычно и бывает, за два человека от меня у пожилой женщины продукты пробились не по той цене, которая указана в ценнике, и она принялась спорить с девушкой кассиршей, намереваясь сделать возврат. Недовольно попрепиравшись, кассирша отправилась в торговый зал проверять цены. — Такие молодые и такие злые, — обращаясь ко всей очереди, с осуждением сказала женщина. — Мы такими не были, — поддержала её другая. — Мы дружили и радовались всему, — ответила первая. — И в походы ходили, и песни пели, и веселиться умели, а не ходили с этими штуками в ушах. — Это всё от компьютеров и телефонов, — сказала ей первая. — Да нет, — подал голос стоявший передо мной мужчина. — При чём тут компьютеры? Это всё от политики. Все сейчас злые. Я тоже злой. Раньше я знал, что такое хорошо, а что плохо, а сейчас не знаю. Я вот раньше тоже добрый был, а сейчас злой. — Ну, хватит уже, — одёрнула его жена. — Опять ты свою шарманку завел. — Вот раньше всё было просто и понятно, верили наши предки столетиями в какого-нибудь Перуна и верили. И никаких сомнений в том, что он существует, у них не было. Как если бы его показывали по телику, типа Урганта. Или скажем, был твой отец бедняком и дед бедняком, и все в роду тоже. И ты знал, что суждено тебе прозябать в лачуге и пахать землю до гробовой доски, поэтому и спал спокойно, что пустых надежд не питал. Раньше у людей ясность была и определенность. Они, может, и воевали, но хоть знали с кем. Я оставил булочки и Колу прямо на ленте. После бабушкиных утренних криков мозговыносящие разговоры были перебором. Забежал на площадку передвижной ярмарки и купил пирожки. Хотел с яблоками, но они оказались с мясом. Завалился к Трифонову ровно через сорок минут. Лёха пришёл сразу за мной. — В общем, расклады такие, — сказал Тифон. — Яров возьмет Хайлендер. Выдвигаемся завтра. — Реально? На Хайлендере? — Лёха на радостях запрыгнул к нему на руки. — Как я тебя люблю! Это будет бомба! Не верю! Тифчик, ты самый лучший! Громко чмокнул его в щёку, но мигом улетел на диван. — Будешь вести себя, как придурок — останешься. Лёха всё равно вскочил и принялся радостно отплясывать. Мы какое-то время ржали над ним, потом я осторожно спросил: — Как же тебе удалось уговорить Ярова? — Вот ещё, уговаривать его, — проворчал Тифон. — Просто сейчас нам обоим выгодно сделать вид, будто мы общаемся. Его мать просила мою помирить нас. — Вот это поворот! — удивился Лёха. — Они что, больше не в контрах? — Больше нет. Ангелина Васильевна всё переживает, что когда она умрёт, Ярослав один останется. — Чёт я не догоняю. А ты-то тут причём? С какого перепугу ты должен Ярова жалеть? Он что-то не сильно тебя в школе жалел. — Я и не жалею. Ты, Лёх, просто не в теме. Я тебе потом объясню. Позже. — Как скажешь, — Лёха разочарованно сник. — Ты хоть знаешь, куда ехать? — подключился я, помогая Тифу уйти от этого разговора. — Уже узнал. Скажу больше. Я даже нашел людей, которые нас туда проводят. — Каких людей? — Суицидник со своей девчонкой. Да ты знаешь. Тоня. Ты ещё Лёху с ней подставил. — Тоня? — удивился я. — Тоня! — обрадовался Лёха. — Тоня — огонь. — Я это уже понял, — добродушно усмехнулся Тифон. В этот момент позвонила бабушка. Я взглянул на экран, но отвечать не стал. — Только у меня проблема, — признался я. — Если не поклею обои в комнате, меня никуда не отпустят. Лёха придурковато нахмурился, а Тифон развёл руками: — Ну, так поклей… — Мы должны с Соломиным сейчас в Леруа переться, а завтра клеить. — И чего ты предлагаешь? — настрожился Тифон. — Может, послезавтра поедем? — Нет, — тут же обрубил он. — Я со всеми договорился. Переносить не будем. Просто ускорьтесь и всё. — Ничего не выйдет. Мы вчера очень быстро всё делали, а провозились до ночи. Тифон озадаченно потёр шею. — Меня на вас нет. Ладно. Как купите обои — звони. Приду помогу. Мы с матерью в позапрошлом году всю квартиру сами за три дня оклеили. Я обрадовался, но потом вспомнил: — У тебя же нет телефона. — Лёхе звони. Он тут пока побудет. — Кстати, я тоже хорошо клеить умею, — многозначительно сообщил Лёха. — Особенно девчонок. В том, что моим помощникам бабушка не обрадуется, я не сомневался. Она находилась под влиянием школьного общественного мнения о том, что Тифон с Лёхой — та самая «дурная компания», с которой связываться не желательно. Но поскольку знала обоих чуть ли не с первого класса и была знакома с их родителями, а за год нашей дружбы я ещё не превратился в гопника и наркомана, то открыто протестовать не стала. Парни пришли почти сразу, как мы вернулись из Леруа, и тут же «ринулись в бой». Но, как оказалось, для активной деятельности четверых, с учётом порезанных и разложенных на полу отрезков обоев, места в комнате было совсем мало. Мы всё время мешались и натыкались друг на друга. В конечном счете, вышло так, что клеили я и Тифон. Лёха же с Дятлом намазывали клеем заготовки, а потом смотрели Лёхины фотки из деревни. Подташнивать меня начало ещё в Леруа. Я решил, что это оттого, что толком не позавтракал и пирожки съел всухомятку, но чем дальше, тем неприятнее и муторнее становилось. Я старался об этом не думать. Дома попытался заесть куском хлеба. Однако стало только хуже, а ядрёный запах новеньких обоев добил окончательно. Мы оклеили только одну стену, когда я понял, что дольше не выдержу. Едва успел добежать до туалета, как меня вывернуло. И каждый раз, как только я возвращался в комнату, желудок прихватывало новым спазмом. Лёха занял моё место, а мне пришлось идти к бабушке и просить таблетку. Сначала она подумала, что я нанюхался клея, но когда узнала про пирожки, перепугалась не на шутку. Уложила меня в свою кровать и стала причитать, что на улице в принципе нельзя ничего мясное покупать, тем более в пирожках, тем более в такую жару. Как только лёг, стало лучше, но потом краем уха услышал, как Лёха шутит про котят в шаурме, и снова поплохело: сначала дико знобило, потом кидало в жар, потом снова знобило, поднялась температура, бабушка напичкала меня таблетками, но после растворенного в воде желтовато-белого омерзительного порошка, они благополучно покинули желудок. Потом я уснул. А проснулся, долго лежал, прислушиваясь голосам на кухне. Папа, Аллочка, бабушка и Дятел ужинали. Слышался звон вилок о тарелки. Пахло жареной картошкой. И по тому, что этот запах не вызвал мгновенного отвращения, мне показалось, что меня отпустило. Я включил свет. Электронные часы на прикроватной тумбочке показывали пятнадцать минут десятого. Я встал и доплёлся до нашей с Дятлом комнаты. Она была полностью закончена и сияла чистотой. Кто-то успел даже занавески повесить. Я присел на матрас. Очень стыдно перед ребятами вышло. Они пришли помогать, а я соскочил. Дикая ненависть к пирожкам всколыхнулась новым приступом тошноты. — Ой, Никит, ну зачем же ты встал? — заглянул обеспокоенный Дятел. — Тебе нужно отлежаться. — Не нужно ничего, — буркнул я. — Здорово получилось, да? — Широким жестом он обвёл комнату. — Ребята так хорошо помогли! Бабушка назвала Андрея — золотом, а Лёшу — солнышком. Представляешь? Хотела даже напоить их чаем, но они сказали, что очень торопятся и ушли. — Угу, — промычал я и снова полетел в туалет.