Всё зелёное

Тоня Мы ехали в обнимку, но молча. Просто слушая музыку. Амелин думал о своём, а я о нём. Встреча с мальчиком подействовала на него плохо. Он никогда не рассказывал о своём прошлом полную правду. Все его байки всегда были переплетением книжных сюжетов, собственной фантазии и искажённой реальности. Мила родила Костика в семнадцать, и лет до пяти, а может и дольше, он жил с бабушкой в деревне и считал бабушку мамой, а Милу — сестрой. Но потом Мила уехала в Москву — устраивать личную жизнь и забрала ребенка, который ей был совсем не нужен, с собой. Она надеялась, что бабушка выкупит мальчика, но у той возникли проблемы и деньги взять было неоткуда. Амелин остался с Милой. Она работала танцовщицей в стриптиз-клубе, и в их доме вечно ошивались чужие мужчины и женщины: Милины подруги, любовники, любовники подруг и просто случайные людей, которым не с кем было провести время. Костик же кочевал из школы в школу и пытался как-то во всём этом выжить. Наверное, если бы он ушел из дома или связался с дурной компанией, ему светило будущее наркомана или воришки, но Амелин был одиночкой, скептиком и интеллектуалом. Ему просто нужен был нормальный дом и немного человеческого тепла. Он отчаянно и до последнего искал любви у своей матери, не в силах понять, отчего она не может любить его так, как об этом пишут в книгах, и почему каждый раз вместо него выбирает какого-то чужого человека, почему прощает побои и никогда не может вступиться за собственного сына, тогда как сам он был готов умереть, защищая её. Из-за ожога сзади голые плечи Амелина напоминали лягушачью кожу, спину покрывали шрамы, а руки от запястий до локтя порезы. Он слишком близко принимал всё к сердцу и слишком много думал. А два года назад, защищая мать, убил избивавшего Милу ухажера. Ударил его по голове бутылкой и не рассчитал. Был суд. Костика не могли не оправдать, он сам тогда еле выжил. Но с учётом прошлых попыток свести счёты с жизнью его всё равно отправили в психиатрическую лечебницу на профилактику, а Милу лишили родительских прав. Но что толку, когда Амелину в это время было уже шестнадцать, и почти всё самое плохое, что могло случиться, случилось? — Я тебя сейчас укушу, — сказала я ему на эскалаторе. — Что я сделал? — Просто хочу тебя укусить. — Кусай. Мне не жалко, — он подставил руку. — Если тебе от этого будет приятно, то и мне тоже. — Это плохо, когда смотришь на кого-то и очень-очень хочешь укусить, просто так, без всякого повода? Взять и сильно-сильно укусить, а может, даже не один раз. — Можно хотеть укусить со зла, а можно из любви. — Вот как это — хотеть укусить из любви? Это странно, да? Это какие-то отклонения? Скажи мне как специалист по патологиям. — Есть такое слово — гиджил. Оно означает непреодолимое желание причинить боль от любви. — Но почему? — Потому что всё, что мы очень сильно любим, хотим присвоить себе. Сделать частью себя. Но это невозможно. Тогда человеку ничего не остаётся, как попытаться уничтожить то, что приносит ему страдания. — Почему у тебя всегда всё сводится к страданиям? — Потому что жизнь — всегда боль. — Амелин! — Ладно-ладно. Шучу. Я не знаю, почему тебе хочется меня укусить. Просто кусай уже и всё. Я приготовился. — Своими страданиями ты меня сбил. — Ты перехотела меня кусать? Тогда я тебя укушу. Он подул в шею. Было щекотно, смешно и приятно. Центр — есть центр. Всё невысокое и компактное. Расстояния крохотные. Архитектура — дореволюционные особнячки и советские монументальные строения. Летом — рай для любознательных туристов. Миновали несколько улиц, перешли через пару светофоров. Дорога от метро заняла не дольше пяти минут. Остановились в небольшом узком переулке среди старых домов с маленькими магазинчиками и кафе. Амелин выпустил мою руку. — Постой, пожалуйста, здесь. Я быстро. Не дожидаясь вопросов, он быстро перебежал улицу и исчез под полукруглым козырьком с плохо различимой вывеской. Постояв немного, я перешла дорогу и присмотрелась. Под козырьком была металлическая коричневая дверь с небольшим окошком, а с двух сторон от неё — полуобнажённые неоновые девушки, зажигающиеся в темноте над надписью «Strip Club». Я осторожно потянула за ручку и дверь мягко приоткрылась. С правой стороны в нише находилась стойка охранника, но его самого там не было. Сделав ещё шаг, я отодвинула штору. За ней обнаружился небольшой, тускло освещённый зал с чёрно-белой шахматной плиткой на полу и огромным дутым кожаным диваном у дальней стены. Слева и справа располагались массивные распашные двери. Над одними горела надпись DANCE ZONE, а над другими VIP. Створки в Дэнс Зону остались приоткрытыми, и не трудно было догадаться, что совсем недавно через них кто-то проходил. Я увидела достаточно, чтобы сообразить, куда мы пришли. Амелин старался как можно меньше говорить об этой стороне своей жизни, так что стоило вернуться и терпеливо дождаться его на улице, однако соблазн заглянуть за двери оказался настолько велик, что прежде, чем я решилась всё-таки уйти, несколько долгих секунд боролась с собой. Но тут шторы раздвинулись и из-за них появилась высокая фигуристая женщина. Быстро окинула меня взглядом и поморщилась. — Ты не подходишь. На ней был светлый обтягивающий большую полную грудь топик и широкие, сидящие на самых бёдрах бриджи. В пупке плоского загорелого живота блестело колечко пирсинга. Громко цокая острыми каблучками плетёных босоножек, она прошла мимо меня, встряхнула длинными чёрными волосами и распахнула двери Дэнс Зоны. — Ладно. Давай, заходи. Поговорим. Но сразу предупреждаю: с таким ростом почти без шансов. Я растерялась. — Заходи давай. У меня нет времени с вами возиться. Мне ничего не стоило сказать, что я не собираюсь устраиваться на работу и что просто жду друга. Или просто развернуться и уйти, потому что так было бы правильно. И мне вовсе необязательно было знать, как устроены стриптиз клубы, и что там находится внутри, но её уверенный голос и приказной тон буквально втолкнули меня за дверь. Там оказался обычный ресторанный зал со столиками и круглой сценой. Горели лампы дневного света, уборщица мыла полы. Амелин стоял возле барной стойки и разговаривал с двумя женщинами. — Да ладно?! — на весь зал воскликнула сопровождавшая меня брюнетка. — Глазам своим не верю! Малыш, это правда ты? Они все втроём обернулись. — Какой же он малыш? — отозвалась одна из женщин, ощупывая Амелину мышцы. — Иди поближе посмотри. Быстрым шагом черноволосая ринулась вперед. Амелин сквозь неё смотрел на меня. Я остановилась. Она налетела на него, обхватила ладонями лицо, чмокнула прямо в губы и стала тискать, как маленького. — Какой же ты пупсик. Какой хорошенький. На мамочку ещё больше похож стал… Только оброс опять, как леший. Амелин смущённо закрывался от её поцелуев и уворачивался от щипков. Теперь было понятно, почему он не хотел, чтобы я шла с ним. Моё присутствие его явно тяготило. Ужасно глупая, неловкая ситуация. Я просто ненавидела, когда родительские друзья устраивали нечто подобное. «Ой, как ты повзрослела, вытянулась», «Смотри-ка: глазки мамины, а носик в точности папин». Он фактически вырос со всеми этими Милиными подружками, которые частенько жили у них в квартире. И до тех пор, пока кто-то из посетителей не нажаловался, что в клубе находится ребенок, Мила брала его на работу. Эти женщины приносили ему вещи, подарки и даже стригли. Попятившись, я тихо направилась к двери, но в ту же секунду он окликнул. — Тоня! — разнеслось эхом по залу. — Иди сюда. Теперь все смотрели на меня. Пришлось подойти. — Это Тоня. Моя девушка, — объявил он им. И стало ещё хуже. Женщины уставились так, словно я была голая. — А это: Диана, Илона и Катерина. Мои, мои… — Феи-крёстные, — подсказала Катерина. Её пережаренное в солярии лицо в обрамлении золотых кудрей было покрыто толстенным слоем тональника. А огроменная грудь того и гляди норовила выскочить из декольте и покатиться по барной стойке, как шар в боулинге. — Назовём это так, — Илона напоминала потасканную кантри-Барби. Узкую, длинную, отливающую силиконовым блеском. Амелин ехидно заулыбался, и я поняла, что это его месть за моё непослушание. — Я решила, ты на работу к нам устраиваться собралась, — сказала Диана. — С такими данными? — Катерина округлила глаза. — Ну, может, на кухню подошла бы, — силиконовые губы Илоны растянулись в подобии улыбки. — С какими такими данными? — сдержаться я никак не могла. — Рост, грудь, ноги, — Диана поморщилась. — Извини, но стриптиз — это не твоё. — А что у меня не так с ногами? — Тебя за шестом никто не увидит, — попытался отшутиться Амелин, затем повернулся к Диане. — Вообще-то я за деньгами. — Ах да, — спохватилась та. — Ты знаешь, куда идти. Поманив его пальцем, она направилась к красной двери в глубине зала. Амелин посмотрел на меня, но, ничего не сказав, пошёл за ней. — Мила рассказывала про тебя, — многозначительно произнесла Илона, и они обе снова уставились. Я никогда не притворялась, что мне нравятся люди, если они мне не нравились. Ничего хорошего сказать про меня Мила не могла, так что и разговаривать нам с ними было не о чем. — Ну, и как тебе? — Катерина с любопытством подалась вперед, отчего её грудь вжалась в поверхность стойки с такой силой, что могла взорваться в любой момент. — Что как? — я с трудом перевела взгляд на её шоколадно-молочное лицо. — Да всё. Любопытно просто. Я малыша с семи лет помню. Такой он… Впечатлительный. — И доверчивый, — подхватила Илона. — Очень ласковый и ранимый мальчик. Я думала, ты прям порно звезда, раз так настроила его против матери, а оказывается, просто мелкая школьница-неформалка. — Неужели ты не понимаешь, что влезла к людям в жизнь и всё испортила? — с неприкрытой агрессией подхватила Катерина. — Как подумаю об этом, сердце кровью обливается. — Где же было ваше сердце, когда все эти люди издевались над ним? — Кто это над ним издевался? — ахнула Илона. — Вы вообще в курсе, что тот мужик, которого он убил, сломал ему три ребра? А ожоги на спине видели? А рубцы? А шрамы? С семи лет знаете? И? Вы что, не понимали, что происходит? В глазах обеих вспыхнула ненависть. — А ты типа спасительница? — Типа — да! Человек из-за всех этих издевательств пытался покончить с собой! А всем пофиг. — Это он тебе наговорил или ты сама придумала? — ядовито прошипела Илона. — Это же из-за Дианки он тогда вскрылся? — Катерина вопросительно посмотрела на неё. Илона кивнула. — Любовь, ревность, шестнадцать лет, страсть, гормоны, все дела, — Илона мерзко разулыбалась. — Ты же видела Диану? Ходячий секс. — Она же для него старая, — я была так ошарашена, что не знала, что ещё сказать. — Она прекрасная. Он всегда её любил, — томным голосом заверила Катерина. — Не думаю, что что-то изменилось, — Илона подмигнула ей. — Идите к чёрту! На улице немного посвежело, однако дышать легче не стало. Конечно, наивно и чересчур самонадеянно было считать, что Амелин мог любить только меня, но я никогда не задумывалась ни о чём подобном, и представить, что раньше в его сердце был кто-то другой, тем более эта ужасная Диана, никак не получалось. Перед глазами пёстрым калейдоскопом закрутились воображаемые картинки из его прошлого. Я дошла до перекрёстка и остановилась на светофоре. Кеды сильно запылились. Когда Амелин догнал меня, я продолжала их рассматривать. — Не нужно было туда ходить, — он попытался взять за руку, но зажёгся зеленый, и мы перешли на другую сторону. — Ты на меня за что-то обижаешься? — Просто устала и еду домой. — Давай поговорим. Такой взгляд, голос и тон, будто ничего не произошло. — Ты правда из-за неё кончал с собой? На секунду лицо его сделалось каменным, затем жизнерадостно расцвело. — Это невероятно! Я, конечно, надеялся, но, зная тебя, почти не рассчитывал, — резко обхватил меня и, прижавшись к щеке, крепко стиснул. — Ты представить себе не можешь, как я счастлив! — Я думала, тебе так невыносимо жилось, а оказывается, просто любовно-истерический идиотизм. И вообще, как ты мог? Она же такая… У меня нет слов, Амелин. Я попробовала высвободиться, но он удержал. — Прости, но я всё равно рад, что ты ревнуешь. У меня даже на сердце как-то легче стало. Так может быть? Вроде происходит что-то нехорошее, и я понимаю, что тебе неприятно, но ничего не могу с собой поделать. — Значит, не будешь отвечать? — Это было один раз. Просто как-то всё наложилось в один момент. Мы стояли посреди дороги и людям приходилось обходить нас. — Вообще-то ей всегда нравилось, что я любил её. Смеялась и поощряла. Иногда сама провоцировала. Это очень сложно объяснить. Только не думай, что я не понимал, что я малолетний пацан, а она — взрослая и красивая женщина. Ясное дело, понимал. Вот и бесился. Над этим тоже все смеялись. И она, и Мила, и остальные. И над стихами смеялись, и над подарками. Я ей даже песню на радио заказал. «Бель». — Бель? Серьёзно? — В общем, глупо всё было, и я знал, какой я глупый. Возле нас остановился дед с палкой и принялся бухтеть, что мы «перегородили дорогу». Пока он стоял и нудил, мы молчали, но с места не сдвинулись, а когда ушёл, Амелин продолжил. — Однажды перед тем случаем она пришла ко мне в школу, я уже не помню, зачем, и, когда расспрашивала, где меня найти, сказала, что она моя девушка. Полшколы вывалило на неё посмотреть. Наверное, тогда я и обнадёжился. Диана в то время несколько месяцев жила у нас, и мы много времени проводили вместе. А потом она привела какого-то левого мужика. Я знал, что у неё их много. Она и раньше так делала, но в тот раз не выдержал. Завалился к ним и устроил скандал. Мужик тот неплохой оказался, пальцем меня не тронул, хотя оснований было предостаточно. Просто оделся и ушёл. А Дианка высказала мне много чего обидного. Очень много. Разного. Я пытался объяснить ей, что люблю её и сделаю ради неё всё, что захочет, тогда она выпалила на эмоциях: «Чтоб ты сдох». Ну, а я на эмоциях попытался исполнить её пожелание. Амелин замолчал, выжидающе глядя на меня. Конечно, у меня не было причин и прав обижаться на его прошлое. Наверное, это действительно была ревность, но я ещё никогда не чувствовала ничего подобного по отношению к нему. Он любил меня, и это было разумеющимся явлением, существующим, не подлежащим сомнению фактом. Как всходящее по утрам солнце или смена времен года. Так было, есть и будет. Но как он вообще мог любить кого-то до меня? — Знаешь, Амелин, я думала у нас с тобой всё серьёзно, а ты, оказывается, уже умирал из-за кого-то. Значит, всё это ерунда. И твоя любовь ничего не стоит. — Да ты что, глупенькая? — он отстранился, взволнованно потряс меня за плечи, затем снова прижал. — Я же из-за тебя жить хочу, а не умереть, а это, если хочешь знать, гораздо сложнее. После поездки в клуб остался неприятный осадок, и мы всё-таки решили разойтись по домам, но остановились, прощаясь в сквере возле моего дома, и зависли на два часа, пытаясь избавиться от проскользнувшей отчужденности. Он сидел на лавочке, а я в полудрёме лежала у него на коленях, вытянувшись во всю её длину. Наши рюкзаки валялись рядом. — Ты раньше ездила на поездах? — Конечно. Раз сто. Ладно. Не сто. Три раза. — В детстве я садился на диван и представлял как еду на поезде куда-нибудь очень-очень далеко. В самое счастливое место на земле, — он взял мою руку и поцеловал ладонь. — Вот и сейчас такое чувство, будто, сидя здесь, я туда еду… Мы вместе едем. Если ты не против. Ты же хочешь в самое счастливое место на земле? — Очень. И желательно навсегда. Он поводил по ладони пальцем. — У тебя есть линия счастья. Я раскрыла его испещрённую кучей бледных хаотичных черточек руку. — А у тебя она есть? — У меня нет. Только шрам из подвала. — Зато линия жизни до самого запястья. — Я всё равно в это не верю. — Я тоже. — А в поезд верю. — И я. На лавочку напротив уселась полная, пожилая женщина в платке и беспардонно вперилась в нас пристальным взглядом. — Чего она так смотрит? — поёжилась я. — Хочешь, чтобы я её прогнал? — Можно. Иначе я ей нагрублю. — Есть один способ. — Только умоляю — не стихи. — Тогда другой — не самый действенный, но может сработать. Он наклонился и поцеловал меня. Сообразив, что он решил её смутить, я поддержала план. Мы целовались долго, с картинной страстностью, как в кино, но способ не сработал. Тётка продолжала смотреть. Так что, в конце концов, смутилась я и повернулась к ней спиной. — Кстати… меня в универ взяли, — сказал он ни с того ни с сего. — Позавчера узнал. Времени как-то не было рассказать… — Да ладно?! А чего таким тоном? Не рад, что ли? — Не знаю. — С ума сошёл? Ты же столько занимался! — Я не думал, что поступлю. А теперь с этим нужно что-то делать. — Как что-то делать? Я тебя не понимаю, Амелин! Растрепавшаяся чёлка занавешивала ему глаза, но я догадалась. — Серьёзно? Ты боишься? Боишься, да? Я угадала? — Нет, — неуверенно ответил он. — Да! — Нет. — Ладно, пусть «нет», но меня не обманешь, — я приподнялась, заглядывая ему в лицо. — В мире столько всего интересного, а ты просто хочешь забиться в нору и никогда оттуда не вылезать. — Мир злой и несправедливый. Ничего хорошего от него ждать не стоит. Я думал, ты это знаешь. — Прекрасно. Будем прятаться в норе, — изображая укрытие, я натянула на голову подол его футболки и подула в голый живот. Амелин со смехом выпрямился и я, не удержавшись, кубарем скатилась с лавочки. Упала на тёплый, пыльный асфальт дорожки и от нелепости случившегося расхохоталась. Костик вскочил, стал поднимать, но он тоже смеялся, поэтому возился долго. Наконец, поставил на ноги и отряхнул. Тётка продолжала пристально смотреть. — Что? — не выдержала я. — Что вы на нас так смотрите? Первые секунды женщина словно зависла, затем очнулась и взглянула на меня. — У меня сын умер, — сказала она. — Утром. Там, в Саратове. Лёг спать и не проснулся. Мы в растерянности помолчали. Потом я извинилась и, забрав рюкзаки, мы пошли домой. Поезд в счастье отправился дальше без нас.