Всё зелёное

Вита Звук появился постепенно. Отдалённым, ненавязчивым гулом. Неразборчивая речь, невнятные выкрики, сбивчивые голоса снаружи. Я же была внутри. Где-то глубоко в себе. Достаточно глубоко, чтобы не испытывать дискомфорта. Подъём на поверхность требовал усилий, а я и не знала, хочу ли возвращаться. Однако, как это обычно и бывает, в начале было Слово. Громкое, резкое, запустившее в один момент тысячу разрозненных образов. Крохотных осколков сознания, хаотично рассыпанных в непостижимой темноте Вселенной. — Артём! Его зовут Артём. Прямо над ухом раздался громкий девичий голос. Артём… К горлу подступила тошнота, будто я снова плыву на теплоходе и меня укачивает. Артём… Артёма на теплоходе не было. — Ой, мам, она открыла глаза! — снова закричала девушка. — Иди сюда! Я медленно поднесла свободную руку к лицу и осторожно потрогала веки. Девушка сказала, что я открыла глаза, но вокруг по-прежнему царила космическая темнота с миллиардами звёздных осколков. И всё же ресницы мягко щекотали подушечки пальцев, а это означало, что я моргаю. Судя по всему, она держала мою голову у себя на коленях. Я попробовала приподняться. — Сейчас светло? — Ещё как светло. Уже не знаешь, куда от этого солнца деться. — А у меня перед глазами ночь. — Черные круги, да? Это, наверное, из-за жары. — Нет. Просто чернота. — Ну, что? Отошла? — послышался сверху немолодой, чуть запыхавшийся женский голос. — Нашатырь ещё нужен? — У неё что-то странное. Говорит, что не видит. За подбородок ухватили горячие сухие пальцы. — Посмотри на меня. Я послушно подняла голову, но куда смотреть, было не совсем понятно. — Голова кружится? — Уже нет. — Нигде не болит? — Нет. — Когда падала, ни обо что не стукнулась? — Я не помню. — Саша, дай ей воды. Придерживая за спину, девушка сунула мне в руки пластиковую бутылку. Я сделала глоток и, прислонив ладонь к горлышку бутылки, набрала в неё немного воды. Быстро плеснула её себе в глаза и хорошенько потёрла их. Прохлада приятно освежила, густая чернота, казалось, отступила, но всё по-прежнему было тёмным и мутным. — Расскажи ещё раз, как она упала. — Да как-как? Обычно, — ответила Саша. — Просто пошатнулась. Но мы же на крыше стояли, и я испугалась, что сброситься хочет, поэтому сразу схватила. Она просто мешком на мне повисла, ну, я её и положила. Аккуратно. Честное слово. — Головой ни обо что не билась? — Не билась. — Точно? — Почему ты мне никогда не веришь? — У меня иногда бывают обмороки, — призналась я. — Когда переживаю сильно. Но такого не было никогда. Я почувствовала на щеках лёгкое дыхание, должно быть, женщина заглядывала мне в глаза. — Надо же было амавроз словить. Я только слышала, что такое бывает. Так, Саш, веди её в изолятор. Там свежо. Пусть полежит. Успокоится. Приду — укол сделаю. — Может, ты её сама отведешь? — Нужно неотложку дождаться. Представляю, что будет, когда достанут из-под завала этого смертника. Сплошное мясо. — Мама! — шикнула на неё Саша, помогая мне подняться. — Его зовут Артём. Мы немного прошли по мягкой земле и выбрались на жаркий асфальт. Странные, неестественные ощущения, как будто играем в какую-то детскую игру. Ещё пара шагов и можно будет открывать глаза. Скрипнула калитка. Одной рукой Саша обнимала меня за плечо, другой, направляя, придерживала за локоть. Слева от нас очень громко играла музыка. We found love…[1] Такая жизнерадостная, танцевальная песня из беспечных детских времен. Мама была против МТV. Но ей нравилось, как я дурачусь перед телевизором. Она хлопала и смеялась. А я весело прыгала, размахивая руками и ногами. Во мне бурлило столько энергии, что ещё немного и выплеснется через край. Особенно по утрам. Я была ещё только в первом классе, но уже знала, что такое love и чувствовала, что тоже очень-очень люблю всех и всё вокруг. Теперь же я понимала английский намного лучше, и в «We found love in a hopeless place»[2] обнаружился совсем другой смысл. — Это в Пандоре, — заметив, что я прислушиваюсь, пояснила Саша. — Никто не выключил и дверь нараспашку. Пандорой звали машину Артёма. — Как же так произошло? Зачем он в корпус побежал? — Саша взволнованно выдохнула. — Мы там от грозы спрятались, — с памятью, похоже, у меня проблем не было. — Дверь от сквозняка захлопнулась и выйти не получалось. Решили ждать, когда рассветёт. Я замолчала, вспоминая прошлую ночь. Как жутко сверкали молнии в заброшенном кирпичном корпусе старого лагеря, как лило напропалую, как гулял по этажам завывающий ветер, и как потом, оказавшись запертыми в малюсенькой коморке чемоданной, мы заночевали на деревянных полках стеллажей для багажа. — Утром пришёл мальчик Ваня, открыл меня и отвёл к тебе на крышу смотреть, как он будет ломать корпус экскаватором. — Но почему тогда Артём был не с тобой? Я пожала плечами. Я и сама толком ещё ничего не знала. В изоляторе оказалось тихо и прохладно. Эхо от наших шагов гулко взлетело к потолку. Внутри никого не было. Пахло мокрыми полами и лекарствами. Саша проводила меня до кровати, помогла снять туфли, уложила на большую хрустящую подушку. — Когда-то давно, ещё в началке, у меня постоянно случались приступы лунатизма, — торопливо заговорила она, стоя надо мной. — Я вставала посреди ночи и делала странные вещи. Разрисовала маминой помадой обои в коридоре, выкинула все вещи из шкафа, звонила с городского телефона на рандомные номера, искала ёлочные игрушки под родительской кроватью, чуть не устроила пожар. Развешивала на бельевые верёвки сосиски. Она засмеялась. — Да много чего вытворяла, пока мама не вычитала, что нужно класть рядом с кроватью мокрое полотенце, тогда лунатик, вставая на пол, чувствует его холод и просыпается. И это действительно сработало. Погоди, я сейчас загуглю. Как там мама сказала? Анавроз? Амавроз? Саша замолчала, но буквально через минуту громко воскликнула: «Нашла». — Если человек обладает чрезмерной возбудимостью, на фоне тяжелых психических травм возникает состояние, именуемое «истерической слепотой». Иногда это длится несколько минут или же может растянуться на месяцы. При возникновении истерической слепоты пациент не нуждается в срочной госпитализации, и в качестве неотложной помощи применяют седативные препараты, транквилизаторы… Вот видишь, так бывает. Сейчас мама придёт, тебе укол успокоительный сделает. Она, кстати, хорошо делает. Не больно. У тебя мурашки. Ты мёрзнешь? — Саша потёрла моё плечо. — Немного. — Мне тоже ужасно жалко Артёма. Он был классный. Такой веселый и красивый. Девочки из лагеря с ума по нему сходили. Представляю, сколько слёз будет, когда узнают. Её слова — как сторонняя информация из телевизора. Будто речь шла о ком-то другом, где-то не здесь. — Я всегда думала, что если с ним произойдет что-то плохое, то я умру, — сказала я. — Но почему-то не умерла. И конец света не случился. Я даже не плачу. Почему так? Не понимаю. Я снова протёрла глаза. — Ну… — задумчиво протянула Саша. — В какой-то мере он для тебя случился. Конец света. Ты же сама сказала, что кругом темнота… Саша помахала перед моим лицом. — Слушай, ты же можешь побыть здесь одна? Я быстренько сбегаю туда, просто гляну, что происходит, и вернусь. Хорошо? В этот момент из соседнего помещения донесся звук распахнувшейся двери и поспешные шаги. — Девочки, вы не поверите! Это что-то невероятное! — разлетелся повсюду голос её мамы. — Эй, Сашка, ты где? — Здесь. Что случилось? — Представляешь, живой засранец! И мало того, что живой — ни одной царапины на нем. Мальчишки только что его вытащили. Говорят, плита так на стену упала, что он под ней, как под крышей, оказался. Поразительно! Вот и не верь после этого в чудеса. — Ничего себе, — ахнула Саша. — Круто! — Сейчас буду звонить в неотложку. Отменять. Хорошо бы, конечно, они его осмотрели. Но Боря очень боится огласки. Что его обвинят в халатности. Так что, раз все живы, то и слава богу. Женщина прошла в палату, где я лежала, и застыла в дверях. Она была высокая, статная с широким гладким лицом. Её белый халат был немного запачкан, а из его кармана торчал карандаш, который, как и всё остальное, я прекрасно видела. — Это правда? — я резко поднялась и свесила ноги. — Артём жив? — Живее всех живых, — лукаво ухмыльнулась она. — А ты что, красавица, вскочила? Прозрела, что ли? — Кажется, да. — Нет, Саш, а они мне ещё не верят, когда говорю, что в цирке работаю, — с тяжелым вздохом женщина покачала головой. — А ну ложись! Поспишь немного. Проснёшься — как новенькая. — А можно я схожу, увижу его и сразу вернусь? Мне просто чтобы точно знать, что всё в порядке. — Пока нельзя. Опять в обморок шлёпнешься, переживательная ты наша. Сашка, тащи димедрол! — она подошла и встала надо мной, скрестив руки. — Я уже двадцать лет с детьми работаю. Всякого насмотрелась. С маленькими, конечно, беспокойно. Глаз да глаз нужен. Зато аспирин, зеленка, бинт и клизма решают почти все проблемы. Но как вот эта ваша вся любовь начинается, тут уже перекисью не обойдёшься. Только успокоительные и помогают. Ну и ремень ещё. Поворачивайся-ка на живот. Я перевернулась и она, задрав мне подол, легонько кольнула чуть выше бедра. Однако само лекарство оказалось болезненным и, пока она его вводила, на меня вдруг нахлынула детская, беспомощная горечь, жгучее отчаяние и жалость к себе. Слёзы закапали непроизвольно, я сделала вдох, чтобы их сдержать, но вместо него из груди вырвался короткий, сдавленный всхлип. Плечи затряслись, дыхание перехватило и, уткнувшись лицом в подушку, я наконец заплакала. — Ну, вот и хорошо, — женщина погладила меня по голове. — Значит, отпускает. Накануне мы с Артёмом серьёзно поссорились. Я наделала глупостей, а он чересчур резко отреагировал и вместо запланированного Диснейленда повёз меня в какую-то глушь под Псковом. Это неожиданное и спонтанное решение, принятое им из вредности, чтобы меня наказать. По дороге нам предстояло заехать в лагерь, где работали его друзья и передать им какой-то пакет. Однако только мы успели добраться до лагеря, как прямо возле ворот нас настигла жуткая гроза. Пока ехали, Артём вел себя отвратительно, изображая последнего подонка и стараясь посильнее меня обидеть. Но у него ничего не вышло. Я полюбила его именно таким, со всей его детской вспыльчивостью и эгоцентричной противоречивостью. Колючего, импульсивного, весёлого и задиристого. Умного, честного и невероятно красивого, такого красивого, что мы хоть и были знакомы уже пять месяцев, я всё никак не могла наглядеться на него. Я полюбила его таким, какой он есть. Так что, лёжа в темноте чемоданной комнаты, оглохнув от грозы и ослепнув от молний, мы помирились и простили друг друга. Утром он, по всей вероятности, вылез через окно. Чемоданная находилась на третьем этаже, но для него перебраться при свете дня на пожарную лестницу и спуститься по ней ничего не стоило. Они с Максом обожали такое. Я всё ждала, что он придёт и откроет меня, но вместо него появился милый, кудрявый блондинчик, похожий на рождественского эльфа и деловым тоном объявил, что я должна «срочно покинуть объект, ибо он подлежит разрушению». Все это так отчётливо прокручивалось у меня в голове, что я никак не могла понять, отчего укол не действует, почему я не засыпаю, а лежу, уткнувшись лицом в подушку и отстранённо размышляю о себе, как о каком-то сериальном персонаже, пытаясь восстановить события предыдущих серий. Я была уверена, что нахожусь в палате совершенно одна, поэтому прозвучавший совсем рядом голос Макса заставил вздрогнуть. — Куда потом? В Юрово? Обычно Макс говорил тихо, но в тишине палаты его голос прозвучал чересчур звучно. — В Юрово сразу Костровы припрутся и будут мозг насчет контракта выносить. Сердце болезненно ёкнуло. Но вместо того, чтобы кинуться Артёму на шею, я сильнее вжалась в подушку. — Полина постоянно во всё лезет. Вообще бы никогда туда не возвращался. Как думаешь, Котик, я могу продать дом и уехать за тридевять земель? Так, чтобы никаких Костровых на сто километров поблизости? В отличие от Макса, Артём всегда разговаривал громко и уверенно. Было очень странно, что они так незаметно здесь появились и, судя по всему, сидели уже какое-то время. Вероятно, я всё-таки заснула. — Теоретически можешь, — откликнулся Макс. — Но на деле — сам знаешь, что один ты всего этого не вывезешь. — Почему один? А ты мне на что? — Тём, мы с тобой за год просрём всё, как нечего делать. Просто снимись в этом чертовом клипе, напиши пару мелодий и на ближайшие полгода они отвалят. — Я не могу их написать, потому что не идёт. — А знаешь, почему не идёт? Потому что ты и не пытался. Ты делаешь всё, что угодно, только не то, что нужно. — Я вообще не хочу для них ничего делать. Сам по себе хочу, а как подумаю про Костровых — сразу облом. Полная импотенция. Макс сдавленно гоготнул. — Это ты зря. Тебе ещё на Полине жениться. — Да пошла она, гадюка. Я передумал. У меня новый план. — В смысле? — Макс удивился. — Я считал, этот вопрос решен. — По сути, Костров просто управляющий. Если брать его долю авторских, то это пятьдесят на пятьдесят. Не такие уж и большие деньги, всё остальное он получает от клуба, от студий и от того, что сдаёт в аренду. Он попросту юзает мамашины здания, которые принадлежат мне. — Ничего нового ты сейчас не сказал. — Тогда что мне мешает самому это делать? Несколько секунд они молчали, потом Макс рассмеялся. — Тебе точно никакая балка на голову не свалилась? Разве не ты называешь всё это «бизнес мурой»? Не ты втирал, что не хочешь знать, откуда берутся деньги и как? Что смысл жизни в том, чтобы жить и получать от неё удовольствие, а не калькулировать доходы и расходы? Разве не ты тот самый чёртов бунтарь, который, поплёвывая свысока, посылает всех направо и налево, потому что может себе это позволить? Да ты был готов жениться хоть на самом Кострове, лишь бы он избавил тебя от всей этой бытовой мутотени. Лишь бы ничто бренное не мешало свободному полёту твоей высокой души и твоим отвязным похождениям. — Ладно, ладно… — прервал его Артём миролюбиво. — Возможно, я был не прав. Мне казалось, что так я буду свободен. Что смогу делать всё, что захочу и ни под кого не подстраиваться. И ты, кстати, был со мной согласен. — Я и сейчас согласен. Потому что каждый должен заниматься тем, что умеет лучше всего. Костров — вести дела и сохранять твои деньги. Ты — тусить, пить, снимать девчонок, тратить деньги и немного играть на виолончели. Послышалась яростная возня и топот ног. — Я из-за тебя кофе разлил, дебил. Врачиха нас убьёт, — засмеялся Артём. — У тебя сейчас просто любовное помутнение, — переводя дыхание сказал Макс, перебежав в другое место. — Это скоро пройдёт. И потом ты будешь сильно жалеть, что испортил отношения с Костровыми. Тебе всего лишь двадцать, Тём. И больше у нас с тобой никого нет. Никто нам не поможет. Кончай дурить. Всё, что они просят — это пара каких-то дурацких мелодий. Просто набор нот. Накалякай им что-нибудь на коленке, они будут счастливы и отвяжутся. И все будут счастливы. — Я не могу накалякать. Лучше я вообще ничего не напишу, чем потом это позорище будут связывать с моим именем. — А клип? С ним какие проблемы? — Не знаю. Просто всё это такое мерзкое. Такое чувство, что ковыряюсь в навозной куче. — Знаешь, что, Тём? — в голосе Макса послышалось раздражение. — У тебя слишком много понтов. А по факту — импотенция. — Творческая, дебил, — огрызнулся Артём. — И это я только про Костровых сказал. — Ну, а что тебя вдохновляет? Люди же как-то решают эти проблемы. Покури чего-нибудь, выпей, сходи в церковь, на концерт. Что-то же тебя должно цеплять? Повисла короткая пауза. — Ну, всё ясно, — Макс приблизился к моей кровати. — Что тебе ясно? — Может, она тебя и вдохновляет, но отвлекает ещё больше. Я сейчас кое-что скажу, только не бесись. Хорошо? — Макс отошёл и через полминуты его тихий, доверительный голос снова донесся откуда-то сзади, где, вероятно, сидел Артём. — Мне она очень нравится, ты знаешь. Это самая лучшая девушка из всей твоей коллекции: она добрая, умная, и с ней ты становишься нормальным, вполне вменяемым, иногда даже приятным человеком, но, реально, сейчас из-за неё ты чуть не умер. Нет, ты сам понимаешь это? Кому рассказать — не поверят. Чернецкий слился из-за какой-то токсичной бабы. — Ты чего, Котик, ошалел? — также тихо, но очень зло прошипел Артём. — Это же Вита! — Вот-вот. О том и речь. Я тебя не узнаю. Совсем. — Я понял, — Артём смягчился и рассмеялся. — Ты просто ревнуешь, что я люблю её также сильно, как и тебя. — Думай, что хочешь, — фыркнул Макс. — Но я сегодня на полном серьёзе стрессанул как никогда. Они замолчали. Мне уже давно стоило «проснуться», потому что получалось, будто я подслушиваю, а я этого не хотела. Однако момент был не лучший. — Так куда в итоге ты собираешься? — спросил Макс. — В Капищено. — Это ещё что? — Место одно под Псковом. Меня туда суицидник направил. Сказал — лучшее место на земле. Круче Диснейленда. Большой старинный дом, дикая природа, воздух и, кроме пары пацанов, никого в округе. — Дом престарелых? — Да иди ты. — Значит, клипа не будет? — Пока нет. — Тём, — Макс помолчал. — Пожалуйста, хватит уже всё разрушать. И раз уж у тебя не «прёт», можешь просто ничего не портить? — Не знаю. Для того, чтобы что-то создавать, нужен какой-то интерес, стимул, а у меня его нет. Так что? Ты с нами? — Не знаю. Вы там может за целый день из комнаты не выйдете, а мне что с незнакомыми пацанами делать? — Может и не выйдем, — усмехнулся Артём. Из коридора послышались шаги, а затем голос врачихи. — Ну, чего сидим? Сказала же — забирайте свою красавицу и уходите. Хватит. Четвертый час спит. Начальство моё узнает, неприятности будут у всех. Дурдом на выезде, честное слово. Я из-за вас два обхода пропустила. Кто-то быстро подошёл к моей кровати и, не успела я развернуться, как оказалась у Артёма на руках. — С ума сошёл? — я тут же проснулась. — Тебе нельзя поднимать тяжелое. Весной у Артёма была сломана ключица, и он только недавно снял бандаж. — Ты совсем лёгкая стала. Придётся откармливать. — У меня там туфли. — Макс заберёт. Несколько долгих секунд мы просто смотрели друг на друга. Слов не было. — Всё же хорошо, а ты плачешь, — левая бровь насмешливо взлетела, и он прижался губами к моей мокрой щеке. — Извини. — Перестань, а то я тоже расплачусь. — Сейчас мы все тут разрыдаемся, — нетерпеливо одёрнула его врачиха. — Давайте-ка на выход. Макс отставил на тумбочку бумажный стакан из-под кофе, наклонился и поднял мои туфли. — Сейчас проверим, наша ли это Золушка. — Не нужно, я сама. Я задёргала ногами, но Макс всё равно поймал их и надел туфли, после чего Артём опустил меня на пол. — Где твой телефон? Его чёрные волосы, широкая майка-алкоголичка и джинсы были покрыты слоем белой известковой пыли. — Я не знаю. — Телефон у нас, — спохватилась врачиха. — Сейчас отдам. Хорошо, что вспомнили. Она вышла, за ней направился Макс. Артём потянул меня за руку, но я остановилась. — Удивительно. Я ведь думала, что умру без тебя. Но я не умерла. Со мной вообще ничего не произошло. — Ну, ты чего? — он развернулся и пригладил ладонью мои растрепавшиеся волосы. — Разве из-за таких, как я, стоит умирать? Просто слов нет, Витя. Я тебя всё учу-учу, как нужно защищать личное пространство, а ты ничему не учишься. Стиснул за плечи и повел вперед. — Зачем ты побежал, если видел, что стена падает? — Я не видел. — Не обманывай. Ты видел. — Ну, хорошо. Не знаю. Просто хотел к тебе и всё. Давай не будем об этом. — Представляешь, красная нитка порвалась, — я снова остановилась и показала своё запястье. — Не может быть! Какой кошмар, — рассмеялся он. — Это самое ужасное, что произошло с нами сегодня. — Но она была, чтобы разлюбить тебя. — Ах да, я и забыл. Ну, и как? Разлюбила? Я повязала на руку красную нитку и загадала разлюбить Артёма, когда узнала, что должна переехать с родителями в Америку. Моё чувство к нему было слишком сильным. Мама упорно называла это эгоизмом и придурью. Но, как бы то ни было, выходило так, что я либо испорчу жизнь своим родителям, отказавшись переезжать, либо сойду с ума. — Ну, ничего, — Артём шутливо похлопал меня по плечу. — Разлюбила — полюбишь снова. Нашла проблему. Мы сегодня с тобой вместе умерли и воскресли. Понимаешь? Это значит, что жизнь начинается заново. И всё заново. Ты же не передумала ехать со мной на край света? — Нет. — Видишь, а говоришь разлюбила. Ничего у тебя с этим не выйдет. Будешь любить меня всегда. Ясно? — с наигранной строгостью погрозил пальцем. — Ясно тебе? Я кивнула. С его появлением дышать стало легче, но странная внутренняя оглушённость не проходила, и где-то там вдалеке по-прежнему крутилась «We found the love». Он же, наоборот, был в каком-то чересчур приподнятом настроении, будто попал не под обрушение дома, а прокатился на американских горках. — Я бы вернулась вместе с тобой в Москву. Чтобы ты решил все свои проблемы с Костровым. Извини, я слышала ваш разговор с Максом. — В Москву? — он скривился. — Ну уж нет. Обойдутся. У тебя до школы всего пара недель осталась. Можем мы провести их вместе или нет? У нас и так столько времени из-за Костровых пропало. — Костровы не виноваты в том, что ты уехал с ребятами в лагерь. — Если бы не Полина, мы бы с тобой не поссорились. — Я с тобой не ссорилась, ты просто уехал и всё. Он задумчиво помолчал. — Сегодня начинаем жить заново. Ты помнишь? И пока что в мою новую, девственно чистую жизнь никакие Костровы не входят. В неё входишь только ты. Двадцать четыре на семь. Будем наверстывать упущенное. Договорились? А вернусь — там посмотрим. Зато я виолончель взял. Честно. Если повезёт, может выйдет главная тема для компьютерной игрушки. — Главная тема к компьютерной игрушке — очень круто. Я думала, ты это специально для моей мамы выдумал, чтобы она отпустила меня с тобой в такую глушь, где даже связи нет. — Всего лишь немного приукрасил. Про бегство от цивилизации, творческое уединение и контракт. — Но у тебя же действительно есть контракт? — Не забивай себе голову этой тоской, — он поцеловал меня в лоб и подозрительно отстранился. — У тебя точно нет температуры? — Нет, конечно. Просто жарко. — Господи, поверить не могу, что ты жива! Мы забрали телефон, поблагодарили врачиху и отправились к машине. Оказалось, что за то время, пока Пандора стояла открытой, из неё пропали наши рюкзаки с одеждой, какие-то инструменты и коробка с пончиками с заднего сидения. Но Артём совершенно не расстроился и сказал, что пропажа вещей — последнее, что может его огорчить в день, когда мы оба умерли и родились заново. Поэтому я тоже решила не переживать из-за такого пустяка, хотя джинсы и купальник было довольно жалко. Мы сели в Пандору. Макс остановился возле открытого окошка с моей стороны. На плече у него висел рюкзак, а под глазом красовался бледнеющий синяк. — Может, всё-таки поедешь? — спросила я, когда приходившие проводить нас ребята, ушли. — Да нет. Дело тут одно наклюнулось. Макс хлопнул по крыше. — Счастливого пути. Но не успела Пандора тронуться с места, как металлическая калитка резко распахнулась и нам наперерез выскочила Зоя. Лицо её было красное, заплаканное, длинные рыжие волосы растрепались. Она метнулась к машине, распахнула дверь и влетела на заднее сиденье. — Поехали, — велела она, словно в такси. — Мы не в Москву, — ответил Артём. — Не важно. — Мы далеко. В другой город. — Без разницы. Просто поехали быстрее. — Что случилось? — испугалась я. С Зоей мы были знакомы немного, но обычно с её лица не сходила солнечная улыбка. Видеть же теперь её в слезах было очень непривычно. — Просто поезжай, — Макс проворно запрыгнул следом за ней и, хлопнув дверью, пихнул Артёма в спину. Артём оглянулся на ворота лагеря, но там никого не было. — Я не хочу в этом участвовать, — серьёзно сказал он. — Ах так, — вспыхнула Зоя. — Тогда я пойду пешком. В мгновение ока она выскочила из машины и энергично зашагала по дороге. Волосы пылали, узкая джинсовая юбка поднялась выше положенного. — Тёма, — Макс лёг грудью на водительское кресло и что-то зашептал на ухо Артёму. — Надеюсь, ты понимаешь, что делаешь, — недовольно отозвался тот, и Пандора медленно покатилась следом за Зоей. Широко распахнув дверь, Макс помахал ей рукой. Капризничать Зоя не стала и тут же вернулась в машину. — Спасибо! — шмыгнула носом и улыбнулась. — Я боюсь одна по лесу ходить. — Я могу вас с Максом до станции довезти, — сказал Артём. — А поехали сначала поедим? — неожиданно предложил Макс. — Кстати, да. Я же сегодня заново родился и в этой жизни ещё ничего не ел, — продолжая глядеть на дорогу, Артём нашарил рукой мои пальцы и сжал их. — А тебя откармливать буду. Совсем исхудала. На этом своем теплоходе. Ветер задувал в открытые окна, и даже если мои щеки внезапно становились влажными, они высыхали в момент. Оставалось совершенно непонятным, почему я всё-таки не умерла?