пов тим
за день мила так и не ответила… ни за один из всех прошедших дней. я смотрел на это несчастное «был (а) в сети…» и понимал, что что-то не так… но признал это лишь 9 января в 15:37 по московскому времени. потому что так горько и сложно болеть дольше трех дней - смерть. сначала хотел сорваться к ней, но разум победил над чувствами. номер мамы милы нашёл у себя в контактах чуть-ли не случайно, но потом вспомнил, как часто у милы остаётся 10-15 процентов на телефоне, и успокоился: забила сама, наверное, когда отдыхали — у меня, у неё или на даче. не суть важна. глянул на время. не поздно и не рано. золотая середина. — привет, тимочка! — ответила тётя света неожиданно быстро. — здравствуйте… — смутился. — как дела? что хотел? — дела? у меня отлично, а узнать хотел… как у милы? дела, в плане. здоровье? — сглотнул. русский давался неожиданно плохо, хотя мне казалось уже, что за столько месяцев бесконечной практики он отточился до безобразия, но… сейчас хотелось перейти на французский. интересно - учитывая то, что мама в детстве учила меня больше, - сразу после английского, естественно, - именно русскому. тётя света на том конце провода вздохнула: — у неё усталость, ходит сама не своя, бледная, всхуднула. врачей вызывать не даёт - думаю, из-за течения времени опять загналась?.. не знаю. а у вас как дела, кстати? — спросила вдруг, будто решила найти в наших взаимоотношениях ключ к разгадке этой тайны. я вздохнул. — да никак, общаемся… мало, — решил не говорить о том, что она в сеть последний раз заходила 3 января. пока не стоит… оказалось, что это «пока» может растянуться на бесконечное количество времени, но… завтра на занятия - а значит, всё вернётся на круги своя. только вот не спится - совершенно. полностью. в голове кадры наших взаимодействий и, прокручивая их в сотый раз, нахожу всё новые и новые косяки. от себя потихоньку начинает тошнить - надо было, блять, думать. хочется закричать или ударить что-нибудь, но сил нет - ни на что. даже заснуть не могу. просто… лежу. стоило и в те происшествия тоже лежать - не двигаться и рта не открывать. как там.? о, точно, долбоёб. именно! ярче всего вижу в голове тот самый вечер с 31 на 1. и «долбоёб» крутится на языке всё громче. знал же, блять, ситуацию. знал. но поступил так, как поступил. в животе вяжет.пов мила
на часах некрасивые 5:28. 10 января. уснуть уже точно не смогу, поэтому поднимаюсь на ноги - ощущение, что разучилась ходить. «снова в школу», блять! распахиваю шкаф и лезу за джинсами, чтобы одеться сейчас и не забыть, например, о трусах… ебаные горчичные колготки. ком растет в горле всё больше.пов тимоти
ночь без сна даётся тяжело - мягко говоря. мои нервы на пределе, кажется, впервые так сильно напряжены с момента в суде, когда судья выспрашивал: «мистер шаламе, вы хотите остаться с матерью или отцом?». треш. глаза болят, отзываясь болью во всей голове, но я сам виноват. буквально. из рук всё ожидаемо валится, и огромных усердий стоит не начать пинать вещи, которые так некстати валятся из рук. сопровождая своё передвижение золобным шипением: «бордэл дё мерд», втаскиваю рюкзак в прихожую, чтобы залипнуть там у зеркала и посмотреть на себя. выгляжу я откровенно плохо. даже зубы не почистил. собираюсь ли сделать это сейчас? наверное нет. надену маску. впервые явлюсь куда-то в осознанном возрасте с грязной головой и даже не скажу, что это стиль. сегодня я настолько без настроения и с таким огромными чувством вины на плечах, что иначе не смогу. мама уже ушла на работу, и появляется шальная мысль - раз i have no mood, то можно остаться дома… остаться дома чтобы что? дальше вариться в собственных мыслях? уверен, что мила придёт в школу, и тогда я смогу удостовериться, что она в порядке. у всех бывают плохие периоды. а я просто очень эмпатичный и принимаю всё близко к сердцу. *** на проверку пишу милке на подъезде ко школе: т: «бодрое утро! идёшь сегодня?» но сообщение осталось непрочитанным. как и остальные. конечно, я не писал ей по десять раз на дню, но изредка давал о себе знать и старался напоминать, что помню о ней. если это имело хоть какой-то смысл. становится тревожно: а что, если сейчас я зайду в школу и ничего не будет как прежде? мила не повернёт голову в мою сторону, не сдвинет пособие по физике на середину парты, а я буду сидеть как «idiot with a painted face». но надо собраться. смотрю - до уроков как раз шесть минут. ровно чтобы зайти, переодеться и дойти до кабинета. как пластырь: дёрнул и пошёл. январский воздух жжёт лёгкие. в школе воздух школьный, но жжёт отчего-то тоже. может, и не в январе дело. *** я опоздал на пятнадцать секунд, но это, кажется, не имело значимости: географиня сама запаздывала, если судить по состоянию остальных в классе. вдох. выдох. иду к парте. мила уже пришла. сидит, закрывшись волосами. те будто не такие яркие стали, но хотя бы видно, что чистые. — при, — голос-предатель сорвался, — привет. я подсяду? — пожалуйста, — тускло произносит девушка, ещё поднимая на меня взгляд. какая-то она стала... совсем ледышка. горло глухо закрывает бадлон, поверх - свитер крупной вязки, явно большой ей по размеру, но даже несмотря на это видно - и правда стала тоньше. глаза стали будто темнее: впалые щёки, ей несвойственные. даже веснушки побледнели. резко отрываюсь: ты и так достаточно насмотрел. усилием воли перевожу взгляд в тетрадь и вывожу квадраты на полях. а что ещё? наверное, будь сейчас какая-нибудь… алгебра, было бы легче и незаметнее. но вот и географиня, и фильм про касаток, и стоящий на ушах класс - всё намекает на то, что сейчас самое время разговориться - обсудить, как раньше, ассортимент вещей в местной заре, вкус кофе якобс или, на крайний случай, просто тепло помолчать. молчание тянется ни то соплями, ни то мерзкой мятной жвачкой, морозя всё на своём пути. после географии русский, и мила… мила убегает из класса первой. а я стою у доски и пытаюсь не крикнуть ей что-нибудь вслед: «остановись», «стой» или «блять!». денис появляется рядом неожиданно и незаметно - я вообще забыл, что мы не одни в школе-городе-стране - и тя-янет: — что, прошлой ночью ты был настолько плох? у меня даже нет сил нормально ответить ему, поэтому я коротко вздыхаю, шлю его: «пошёл на хуй», и выбегаю из класса. денис смотрит мне в спину с непониманием и отвращением. найти кабинет русского даже спустя всё это время довольно трудно, но, когда это происходит, я… мила села на третью парту первого ряда. с… дашей? смотрю на милу глупо, встав в проходе. между мной и человеком, который не заступился за неё, хотя, возможно, и считал жертвой, она выбрала… не меня. денис на фоне мерзко ухмыльнулся. русский отсидел один и глядя миле в спину. «почему, дорогая?». следующим физкультура.пов мила.
я… я чувствую себя плохо. наверное даже ебано. не потому что что-то съела или вроде того, нет. просто мне постоянно кажется, что сейчас не он сделает что-то настолько же противное, как в том сне. что заставит меня в очередной раз пережить тот у ж а с. а я не хочу. почему-то меня триггерит настолько сильно, что перехватывает дыхание. я едва не дергаюсь, стоило завидеть тимоти в классе. его присутствие ощущалось по другому. сбежала к даше. она болтает что-то про олега, который похорошел за каникулы и списывает у меня синтаксический разбор абзаца, который давали на новогодние. ната сегодня не пришла. а мне взгляд спину жжёт, хочется просто повернуться и сказать просто «привет», испытав только самое лучшее. просто «привет, проблема не в тебе, не делай такие глаза: я не могу побороть страшного демона». но т щ е т н о. *** на физру в очередной раз не иду, уговорив престарелого преподавателя оставить меня. даже маме позвонил, и та подтвердила, что я совсем вялая. померили давление в тренерской: пониженное. дал какую-то конфету и отправил заниматься своими делами в пределах спортивного зала. в кармане штанов - жвачка ягодная. уже неплохо.пов тим корзина мандарин
переодевался медленно, лишь бы подольше оттянуть момент неизбежного, но звонок для всех звенит одинаково. хотелось не идти - но портить отношения с преподавателем не хотелось ещё больше… ладно, хотелось не просто «не идти» - хотелось не осознавать окончательно, что всё просрано. но… как бы мы с милой не уставали друг от друга за прошедшие уроки, как бы мы не кринжевали от прикосновений в первые недели общения, одно с самого начала оставалось неизменным: я ходил на физру, мила на меня смотрела… взгляд в никуда. полное игнорирование меня как факта. на третьем круге бега ноги начали заплетаться. денис, так и не догнавший, что ему стоит сходить нахуй, подкрался незаметно: — что, беременна? вроде взрослый мальчик, а… — нога сама вытянулась в подножку. денис полетел на пол. я полетел к миле: — давай поговорим, пожалуйста, — глаза начало печь. класс, смеясь над денисом, продолжил бежать свой последний круг. я в них не сомневался. тщетно стараюсь смахнуть ресницу из глаза, растирая веки. а мила всё молчит - посмотрела на меня будто бы впервые. молчит - бледные губы точно ссохлись. по ощущениям, я сейчас расколюсь как минимум на две части; в горле першит. — я… я тебе напишу, пожалуйста, давай без вопросов, — заламывает руки, хватаясь за свой смартфон. — хорошо. я тогда пойду… в раздевалку, телефон возьму. разворачиваюсь на пятках. денис переругивается с преподавателем, и я пробегаю у него за спиной, заворачивая к раздевалкам - повезло, не закрыли на ключ - и, оглянувшись воровато, захожу, стараясь сделать вид, что меня тут и не было. мила наконец-то «онлайн» и даже «...печатает». замираю. выхожу из приложения: страшно. бездумно обновляю gmail и твиттер, читая в первом рекламные рассылки от магазинов, а во втором - тупо пролистываю ленту взад-вперёд. пишет уже достаточно долго - шутка ли - три минуты. наконец приходит уведомление о новом сообщении, вызвав очередной ком тревожности в низу живота. бросает в холод и появляется шальная мысль: а может ну его, просто не открывать, чтобы не бить себе сердце? ну, ладно. три, два, один... «разблокировать» сообщение оказывается… довольно длинным. и очень многообещающе начинается с «прости». выключаю экран и с полминуты сижу молча. в голову лезут мысли, одна краше другой: «мила убила человека», «у милы кого-то убили», «она смертельно больна», «её… изнасиловали». смотрю на своё отражение в черной глади экрана. устало хмурюсь и решаю хоть сейчас не загоняться. ответ на поверхности. его даже искать на нужно - надо просто… «прости. реально прости. я чувствую себя неловко. понимаю, что не должна была так поступать, но что сделано, то сделано и обещай не смеяться мне приснились домогательства — я испугалась. ничего более.» …посмотреть. хмурюсь сильнее, вчитываюсь в текст сообщения, но ничего не понимаю. она… мила настолько мне не доверяет? в плане, настолько? мозговой штурм опять по кругу. раз за разом. в голове - муть. болото. хочется зарыдать, утопиться или разбить голову о ближайшую кафельную стену, но я держусь. пальцы сначала тянутся изменить язык на французский, но я прикладываю чуть больше усилий и формулирую мысль на русском: «кто это был?» отправляю и перечитываю сообщение ещё раз и ещё. цепляюсь в конце концов за последний абзац. «я испугалась» «ничего более» сообщение прочитано. ответа нет. к горлу подступает осознание. «ничего более» — от такого не худеют резко и не сидят дома безвылазно. такое обычно не прячут от… … близких. осознание бьёт по горлу ножом - входит на всё лезвие. сил на «это был я?» нет. печатаю, сильно потрудившись: т: «приди, пожалуйста».пов мила
смотрю на сообщение долго. сложно. больно. а тим печатает новое. т: «приди, пожалуйста». «с запятой», — проносится в голове. тим обычно игнорирует её в этой ситуации. чувствую мерзко, что выхода нет - у меня не было и нет до сих пор плана, и я либо буду двигаться по течению, либо мы не сдвинемся вообще. только сейчас, узнав его реакцию на всё это и увидев эту запятую, понимаю: я опять слишком сильно доверилась сердцу. душе. опять предала мозг - только тогда, в случае с ильёй, я поняла проёб слишком поздно. сейчас ещё есть шанс убедиться, что я ошиблась - у меня есть силы. ну, в случае чего. поднимаюсь на ноги. жвачка во рту превратилась в непонятного состояния комочек, и я выплёвываю её в мусорку около раздевалки. всё - лишь бы не действовать… тим открывает раздевалку. наконец-то могу рассмотреть его, - так и стоим друг перед другом: до этого живые скулы впали окончательно, под глазами впадины, в самих глазах такой страх, что… осознаю масштабы. тим отступает в сторону. я прохожу. меня не касается - потихоньку понимаю, о чём и о ком именно тревожилась. садимся друг напротив друга - скамейки стоят по стенкам, а одноклассники так удачно решили не раскладывать вещи. глядит на меня затравлено. одна часть пытается разглядеть в эмоциях фальшь, другая смотрит с открытым ртом. как это всё, блять, объяснять. и надо ли, главное. в комнатке тихо так. настолько, что слышно каждых вздох и шорох. как скрипят кроссовки по полу в спортивном зале. как кто-то из них - не разберёшь - стучит ногтём об ноготь неизвестный тревожный ритм. знаю прекрасно, что дверь чуть приоткрыта, и сжимаю в руках телефон, осознавая, что «ну камон...»! вдох, почти набираюсь сил чтобы начать говорить, но резко выдыхаю, отворачиваясь. писать будто бы было проще. тимоти шепчет на своём басурманском: ни слова не понимаю, но отлично улавливаю отчаяние в тоне. по спине, по позвоночнику, будто бы проходит разряд тока. меня передёргивает. — я никогда не стал бы насмехаться над тобой из-за произошедшего, — сипит тим, и я осознаю, что не слышала его больше недели. да что там не слышала: не видела и старалась не думать слишком часто. хочется сказать «я знаю», но продолжаю ту песню: — меня очень триггернуло, и, ну… было страшно. у стен цвет такой… мерзкий. оттенок гнетущего спокойствия. вот такой. парень молчит, не желая прерывать мою исповедь, но продолжать тяжеловато. я думаю: может быть, всё ещё можно вытащить? — сейчас тебя что-то триггерит? в комнате, я имею в виду, — тим почти не двигается — только плечи вверх-вниз. дышит. — вроде нормально. здесь — ничего, да. — ты же знаешь, что можешь мне рассказать, правда? я очень хочу тебя поддержать и помочь, я просто не знаю чем, и… — мне снился ты, ладно? ты, — по ощущениям, у меня сейчас как минимум взорвётся голова от сдерживаемых эмоций, — мы у тебя а комнате были, как обычно, а потом… вот это вот, и мне страшно было, не вдохнуть и не выдохнуть, даже слова не сказать. всё-таки прячу лицо в ладонях, потому что знаю: когда начинаю плакать, всегда краснею уродливо. до сих пор стоит тишина - звенящая. скажи хоть слово, и осколками полетит в горло. за стеной стихли - у них там разминка. тим говорит отрывисто-рвано лишь тогда, когда, как мне казалось, ждать было уже поздно: — понятно. я… да. понял. растираю слёзы по лицу и на мгновение забываю о внешнем виде - поднимаю на него взгляд. смотрит на меня, ровно, беспокойно и с досадой. гляжу разбито в ответ. на пару молчим. тим опирается о скамейку руками, нагнувшись и опустив голову. отводит взгляд. — почему ты не рассказала? — сипит, и я гляжу на него широкими, влажными глазами. все аргументы растворяются - в горле, в голове, в сердце, блять. молчу. действительно. почему. — я… — на языке вертится ложное «не знаю», но врать не хочется. хочется наконец-то ступить на праведную тропу. произношу на пробу одними только губами, а затем и голосом: — илья. ты. испугалась, — связывать слова в предложения трудно, поэтому как есть… тим поворачивает голову. губы искусаны. по подрагивающим мышцам вижу, что хочет что-то сделать - рука дёргается. но боится. за меня. поднимаюсь на ватных ногах и делаю пару шагов. не отдавая себе отчёта падаю перед ним на колени. обхватываю голени руками, утыкаюсь лицом в колени. в горле и под веками нещадно горит и печёт. тим не смеет касаться.пов тим
я смотрю на неё. такую, чёрт возьми, миниатюрную в своём положении сейчас. внезапно сломавшаяся кукла - будто ниточки перерезали, и рухнула к ногам. я не в силах на это смотреть - мне горько и хочется кричать, чтобы сделать хоть что-то, потому что без разрешения прикасаться я не в силах. впору руку себе отгрызть. мне больно будто бы за нас двоих, и на этот раз я не буду винить ресницы, просто признаю своё положение: ну вот он, твой хвалёный оптимизм. ноги больше не держат - кажется, будто скамейки и нет совсем, атмосфера и атмосферное давление давят, давят, - и я точно так же опускаюсь вниз, выпутавшись, прикрываю глаза. мозг не работает. надо бы бешено гонять мысли: «что делать?», но вместо этого на горизонте разума сплошная, блаженная пустота. даже защитная реакция - смех - не в этот раз. я опустошён. милино лицо совсем близко - застыла в беззвучном страдании. мне тоже плохо. вздумав, что смогу забрать себе её страдания, нарушаю данный себе же запрет - прислоняюсь своим лбом к её, и надеюсь, что это не будет провоцировать. дыхание надо успокоить: вдох и выдох на четыре удара сердца. и снова, и снова, и снова. пока мои волосы не перестают разлетаться в бешеном ритме от её хаотичного дыхания. колени болят нещадно, мёрзнут на плитке. чёрт знает сколько времени прошло, но начинаю ощущать его течение. остаётся лишь надеяться. на что-то. звонок раздаётся ровно в тот момент, когда мила открывает рот. я злюсь на время и поднимаюсь с колен. руки не подаю - всё-таки… мила цепляется сама. встаёт на ноги и проскальзывает в коридор. я слышу тишину и стук мяча о пол - в волейбол доигрывают, наверное. долго гляжу на ладонь. прикосновение отдаётся теплом. жаром. льдом. постепенно прихожу в себя. быстро стягиваю футболку и штаны - заменяю их на брюки и рубашку. сглатываю. выходить страшно... страшно не обнаружить её у двери. ломаю себя. мила глядит влажно-смазано. уже сходила за рюкзаком. грустно улыбаюсь. помню отчётливо, что следующий урок на втором, но мы молча идём на четвертый. в читай зал. ряды шкафов с книгами - bookcrossing местного разлива. мила садится в закуток, на мягкие скамейки, я поправляю книги, чтобы не было лишних просветов. сидим. молчим. звенит уже следующий звонок. пустота отступает - тошнит. мила шмыгает носом, и я поворачиваю голову. плачет. тонкая-тонкая, от природы светлая кожа порозовела, уши красные. на белой блузке расцветают капли. ломаю себя опять и двигаюсь ближе. мила поднимает подрагивающую руку, я подставляю свою - роняет. тонкая, бледная, хрупкая… сжимает. неожиданно смеюсь: — игорь константинович, вы ли это? мила смеётся в ответ: — пиздец, — поворачивает голову. глаза ожидаемо покрасневшие и неожиданно светло-коричневые — концентрация тепла и холода — серые прожилки. — прости, — шепчем в один голос. тихо. больно. интимно. мила опять инициирует поцелуй - губы влажные, тычется мокрым носом в щёку. жмурюсь, глаза начинает печь сильнее, и я разрываю руки - обнимаю моментально, прижимаюсь крепко грудью к груди. шепчу в губы: — прости. мила прижимается лбом к скуле: — где моя коробка для долбоёбки… на химию не пошли. никакой сегодня химии. по крайней мере, по учебной программе. мила скинула туфли и забралась на сиденье с ногами. мы просто уютно, насколько это возможно сейчас, молчали, восстанавливаясь от пережитого. милино лицо со временем вернулось к своему обычному оттенку - успокоилась. предложил ей воды - выпила половину бутылки 0.5. я допиваю остатки. вот такие мы на пару бешеные. воспользовавшись молчанием, раскладываю всё по полочкам в голове. итак, первое: кажется, теперь всё окей. насколько это вообще возможно, исходя из произошедшей ситуации. я оправдываю милу для себя - она не так давно пережила травмирущий опыт. но то, что сейчас вроде оттаяла - уже много значит. второе: кажется, не всё потеряно. может, я немного quirky*, но меня волнует и эта очевидная симпатия между нами. и третье. кажется, я чуть запутался. потому что свои решения и желания по поводу нас мила выражает, находясь под действием настроения. и если в ту ночь можно было подумать, что это новогоднее чудо или что-то вроде, то вот сейчас… я не знаю в каком направлении рассматривать её жест и как реагировать. но теперь я действительно боюсь спровоцировать её триггер. и, кажется, теперь я вполне осознанно буду делать вид, что ничего такого не происходит и не случалось. какие такие поцелуи? через семь минут звонок с урока. большая перемена. столовую открывают за пять минут: — пойдём в столовку? — только если за булкой с маком, — несмело подаёт голос девушка, надевая туфли. — ну тогда, — подаю локоть, — позволь сопроводить на пирушку. и она просовывает свою руку.