Бездна

Тот мир, в котором они жили раньше был им не рад. Кому-кому, а Мауту уж точно. Свист кнута разрезал воздух и заставлял новую паническую дрожь проходиться по телу. Кожаное орудие врезается спину раба так звонко, что легко перекрыло его жалкий выкрик и довольные восклики других зрителей. Рабы же, что сами попали на это шоу, боялись даже шевельнуться. Кто-то отводил взгляд ещё ниже, кто-то закрывал глаза, но никто не мог позволить себе заткнуть уши и именно поэтому каждый кто находился в радиусе ближайшей сотни метров легко могли расслышать эти крики и звуки несправедливой пытки. Несправедливость. Это единственное что каждый из них мог знать и что запомнит на всю жизнь. Тебя бьют, потому что так надо. Ты работаешь будто имеешь бесконечный запас сил, потому что иначе нельзя. Ты не ешь три дня, потому что ты просто неважен. Всё это продолжается и будет продолжаться бесконечно. До момента пока ты не упадёшь, пока не сможешь больше терпеть. Пока ты не умрёшь… всё это будет продолжаться. — Вот падаль, — с язвительным смехом произнёс запыхавшийся палач. Он со всей силы залепил уже, наверное, десяток ударов кнутом. Спина раба перед ним кровоточила и заливала надетое на него тряпьё, но его руки всё так же держались за крест, что был вбит в землю напротив него, он что-то шептал хриплым сорванным голосом, рыдал от боли, кричал, но не падал. Дыша с перерывами, он еле шевелил плечами, когда уже дольше минуты не чувствовал новых ударов, кровь начинала запекаться, но раны отвратительно жгли. Так жгли что Маут мучался бы меньше, если бы прямо сейчас его сожгли на костре. Кнут снова свистнул, Маут напрягся непроизвольно и тут же пожалел об этом: кожа врезалась по одной из свежих ран, разорвав её ещё сильнее, настолько что наружу показалось мясо, перекрытое кровью и отошедшей мёртвой кожей, яркие розовые проблески. Маут закричал так громко, что пошатнулся даже его мучитель: высокий мужчина с явными соответствующими его работе нездоровыми наклонностями. Маут задышал часто, во всех красках показывая расходящуюся рану. Он завозился на месте и никак не мог найти позицию, где боль бы не ощущалась так сильно, он беззвучно плакал и глотал слёзы, так же молча и безропотно и ощущал, как его колотит, как руки соскальзывают с креста. Он различил раздражённое рычание палача. — Заткни пасть, — Маут закусил язык, понимая, что своим поведением только сильнее злит мучителя, но когда на его больную спину обрушился пинок, то не смог сдержаться и снова опасно качнулся, заскулив. В глазах потемнело и в темноте заплясали яркие звёзды и круги, всё просто-напросто расплывалось и звуки доносились пустым эхом, от которого начинала болеть голова, да и потеря крови тоже сказалась не мало. Где-то издалека послышался свист кнута, а через мгновение… ничего. Тихий хлопок огласил каменное помещение и почти беззвучный ропот прошёлся по рядом людей за спиной, а остатки рабов стали ещё тише, они все замерли словно восковые фигуры, как один уставились себе на колени и опустили головы, склоняясь сами, зазвенев цепями. Что произошло Маут так и не понял. Он просто потерял сознание. Прохладный воздух из открытой двери только больше растравил его раны. Он не знал когда очнулся, но точно знал где. Достаточно просторная келья, явно просторнее чем у других монахов и находилась она не просто где-то, а в самой высокой башне монастыря. Центр их города и самая высокая точка. Солнце бьётся сквозь плотные шторы, где-то неподалёку слышится тихое, знакомое ему лепетание. Оно приостановилось, когда он начал открывать глаза. Он знает. Напротив него письменный стол, за которым несколько книг, рядом маленькая тумба, на ней несколько икон, а на стене над ними небольшой крест. Здесь же стоял стеллаж куда вмещалось несколько статуэток и амулетов. Маут знал это место наизусть. Комната их Мессии. Который раз он уже просыпался тут и который раз не мог понять, почему Мессия всегда так жаждет видеть его. Всем ненавистного раба. Голова всё ещё болела и кружилась до омерзения сильно, всё тело колотило и спина горела, но он всё равно пытается встать. — Лежи, — попросил его знакомый голос. Этот юноша был его ровесником, но вот ему повезло, он родился кем-то значимым. Мауту повезло что он просто родился, хотя и это утверждение можно легко оспорить. — Ты потерял так много крови… Мессия хотел продолжить свои взволнованные причитания, но, когда увидел, как приоткрылись сухие губы раба, он замолк. — Снова, заставляю Вас беспокоиться, — хрипит Маут, и игнорируя просьбу Мессии, сползает с кровати, встав на колени напротив него, берёт подол его одежды, и касается лбом. Мессия лишь недовольно одёргивает ткань и снова приближается к нему. — Простите… — Тебе нужно отдохнуть ещё, — приказывает тот и берёт его под руки, поднимает и укладывает обратно на постель, так же на живот, чтобы не раззадорить свежие раны. — Чем же они думают? Так и убить недолго… Маут не встревает, не пытается гадать, почему Мессия так волнуется именно за него, наверняка, когда его забрали, другим ребятам так же досталось. Не мог же он всех пережалеть. А его он и вовсе в своей комнате оставил. — Почему Вы так переживаете за меня? — как бы дерзко и непозволительно это не звучало, Маут хотел знать ответ на свой вопрос. Мессия замер, на его приятном лице отразилось выражение абсолютного непонимания. Маут тут же стушевался и готов был сам себя добить за подобную наглость. — Простите, я… — Маут, — перебил его Мессия. Он присел совсем близко. Маут мог ощутить тепло его руки на своей огрубевшей мозолистой ладони. — Ты, ведь намного лучше, чем думаешь на самом деле. Я знаю это. Этот юноша умел доверять своим чувствам и мыслям, долгие годы он учился этому, совершенствовался и никто никогда не смел даже пытаться усомниться в правдивости его предчувствий. Мессия выдохнул и Маут различил в этом жесте какое-то особое напряжение, он бы хотел подняться сейчас, возможно даже взглянуть на него, лишь бы понять, что именно тот хочет сказать своими словами. Почему-то они его пугали. — Когда я впервые увидел тебя, тогда в городе… Маут навсегда запомнил тот день. Они с Дижем тогда работали в кузне, помогали кузнецу и его подмастерью с большим заказом, не то, чтобы всё было совсем плохо, на самом деле они тогда неплохо помогли, правда, неслабо обожгли руки, но смогли в итоге правильно обращаться горячим металлом. Кузнец тогда выразил большую признательность, не им, конечно, а их хозяевам. Некоторые смотрители церкви в тот день поддались просьбе Мессии и вышли с ним на прогулку. До последнего они не хотели, чтобы он увидел то, что являют из себя некоторые жители. Такие как Маут и Диж. Мессия вроде и не обратил на них внимание, но когда Маута вернули в ту коморку, где он ютился с ещё десятком таких же рабов как он, весь в повязках на ожогах, он не успел и присесть, чтобы отдохнуть, как его тут же вытащили наружу и потащили к храму. Они не объяснили ничего, лишь поднялись на самый верхний этаж башни и втолкнули в дверь. Маут уже был готов к худшему, но точно не ждал того, что Мессия пожелает говорить с ним. «— Маут, верно? Я Джаван, ты же знаешь кто я, да?» Конечно, он знал, все это знали, от мала до велика, и даже такая грязь из-под ногтей как Маут и прочая его каста. — Я точно знал, что ты, сильно отличаешься от любого другого человека. Кажется, это большее из объяснений, что мог добиться Маут. Он молча лежал, прислушиваясь к боли в спине, не зная, что ответить. Острое чувство того, что всё это лишь одна огромная шутка, никак не покидала его. А факт того, что Мессия опустился бы того, чтобы так шутить над рабом просто не мог быть правдой. Глупость какая. — Скажи мне, — Мессия провёл по его руке, легко коснулся шрама от ожога и болезненно сглотнув, взглянул на его лицо, — что случилось? Была ли причина такой жестокости? Маут остолбенел. Кажется, даже прекратил дышать, это вопрос был задан негромко, но он прост-напросто оглушил его. — Ты можешь сказать мне, — с надеждой произносит Мессия. — Что бы там не произошло, расскажи мне. Маут судорожно пытался вспомнить хоть что-то из подробностей вчерашнего дня, но от такой нагрузки, голова только сильнее начинала болеть. — Мы с Дижем работали в кузнице, снова, — хрипло начал Маут пытаясь вспомнить и почувствовал, как Мессия рядом с ним, только сильнее сжал его руку, но не стал его торопить. — Потом вечером нас забрали и… мы должны были пойти спать. Хозяин был пьян и кажется, чем-то недоволен. Он сказал разбудить всех, а мне приказал встать на колени напротив креста и тогда… — Святые, — Мессия всё же перебил его. Он сглотнул, судорожно вдохнул и явно уже начинал подрагивать от каких-то мыслей. — Всё это, произошло, просто так? Верно же? Какое бесчинство… Он приложил руку к лицу, пытаясь справиться с потрясением, для самого Маута это потрясение казалось чем-то странным. Шок Мессии, его недоумение и ужас, всё это казалось… неверным. Мессия переживает за него — просто абсурд. Маут не верил, что настолько значим. На это не было ни единой достойной причины. И тем не менее, для чего-то Мессия это делал. Больше он не просил ничего рассказывать. Сказав принести ткань, воду и лекарства, Мессия сам сменил ему все повязки. Маут чувствовал прохладу от каждого касания и этот холод с каждой секундной исцелял его всё сильнее. После этого Мессия ушёл куда-то, заперев комнатку, он спустился по длинной лестнице и сообщив, что собирается на прогулку явно был намерен прояснить вышедшую ситуацию. Его не было до самого вечера и Маута всё же пугал факт того, что его до сих пор никто не забрал. И так всё продлилось до самого вечера. До следующего дня. До конца недели. Никто за ним не пришёл, никто не стремился забрать его, а по итогу, Мессия даже не выселил его из своей комнаты. Он заботился о его ранениях, заботливо обрабатывал, менял повязки и просто… общался. Маут считал всё это за благо и всё равно боялся, к чему оно ведёт. В один момент, когда Мессия вытащил его на прогулку в сад, он рискнул спросить о происходящем, а тот только улыбнулся, касаясь цветка, что до того так внимательно разглядывал. — Я смог, выкупить тебя. В эту секунду весь мир остановился, просто замер в ледяных оковах, точно таких же в которых сковалось сердце Маута. Он подозревал что Мессия думает о нём не так как о других, но точно не знал, что настолько. Ноги сами собой стали подкашиваться и трястись. Маут плотно сжал руку на вороте свежей рубашки, что по распоряжению Мессии так же отдали ему: позволяли принимать ванную, кормили исправно и даже вкусно, позволяли не заниматься тяжёлой работой в кузне, а только такой же уборкой, как и другие жители этого монастыря. Никто в этом храме не высказал ни капли недовольства, все общались с ним как с простым человеком и это всё походило на сказку. Маут старательно отгораживал от неё своё изувеченное сознание. Он боялся привыкнуть к этому. — Я думал, это будет не так просто, но мистер Гюррорд, оказался более сговорчивым человеком, — вспоминая о прошлом хозяине Маута, Мессия явно не испытывал ни капли почтения или дружелюбия. — Прошла неделя, я думал, ты догадался. — Простите, — Маут внезапно ощутил себя ужасно виноватым. — Я… — Не надо благодарить, — обрывает Мессия и улыбается, оставив в покое цветы он подошёл ближе, положил свою руку на чужой локоть и аккуратно провёл вверх, мягко улыбнулся. — Я лишь сделал, что мне велело сердце. Маут боялся сказать лишнее слово, до сих пор в голове не укладывалось. Мессия считает, что он правда заслуживает этого? Просто невероятно. Что это если не судьба? — Я не, разочарую Вас, клянусь, — Маут не сдержался, придержав руку Мессии своей дрожащей ладонью, он поднёс её к губам и коснулся ей же лба. — В таком случае, — он приблизился, Мауту стоило титанических усилий, чтобы не отшатнуться, — я хочу, чтобы, когда мы были наедине, ты бы называл меня по имени. Маут подавился жалкими остатками воздуха. Мессия касался его плеч, проводил так аккуратно, что становилось невыносимо страшно и прекрасно одновременно. Словно прямо на тебя спустилось божественное благословение и к ногам прицепился жестокий грех. Две эти силы тянули его в разные стороны и разрывали на мелкие части. — Что скажешь, Маут? — он всё же отстранился и, разглядев как побагровело лицо юноши от смущения, еле сдержал смех. — Как пожелаете, — выдавил он и опустил голову. Тогда он чудом сдерживал своё счастья, тогда он чувствовал себя особенным, чувствовал себя избранным. Кем-то значимым. Могли кто-то ещё называть Мессию его настоящим именем? Могли ещё кто-то смотреть так долго на то, как Мессия разглядывает цветы в саду? И удостоился ли кто-то ещё познакомиться с любимым питомцем Мессии: птица с белоснежными перьями. Ей было отведено огромное светлое помещение, что одним своим простором превосходило ту коморку, где раньше Маут ютился со своими собратьями по несчастью. Сейчас они, наверное, рады его уходу. В коморке освободилось лишнее место и стало на один рот меньше. Для них это почти праздник. Ведь никто даже не надеялся и не рассчитывал, что кого-то из них заберут. За остаток дня Мессия — Джаван, — успел показать ему большую часть сада, показал любимые места: клумбы с цветами, что своими лепестками выстраивались в звезду, мягкие ткани соцветий переливались от голубого до сиреневого, они росли кучками и сами цветы были очень маленькими, создавал впечатление кустарника, но вот незадача, каждая кучка росла на одном стебле и издалека казалась одним большим цветком. — Обожаю, когда они отправляются спать, — поделился Джаван с ним, Маут посмотрел на него с вопросом, но всё же присел на корточки рядом и принялся наблюдать за происходящем. Солнце начинало заходить, когда последние лучи проходились по лепесткам и прятались за горизонтом, следом за небесным светочем, маленькие бутоны сворачивались. Медленно они прятали уязвимые серединки, сворачивая лепестки в форме капли, тускнели. Отправлялись спать. — Красиво, — констатирует Маут с тихим придыханием. Он ведь… раньше никогда не видел такого, да и никогда не оборачивался на цветы, не обращал на них внимания. Вообще-то, совсем и не до того было. Этот день стал лишь одним из череды хороших дней Маута. На протяжении всех этих дней, недель и всего прошедшего месяца Джаван выходил с ним в сад, даже выбирался в город. На протяжении всего этого времени они оба, занятые вниманием друг друга никак не замечали того, как одна тонкая и неприметная фигура каждый день следила за каждым движением: она запоминала каждый шаг и каждый мягкий жест, и позже ночь за ночью она исчезала из храма, передавая информацию тем, кто только и ждал просечек Мессии. Хорошие дни шли, они приносили всё больше света и доброты, Маут начал улыбаться чаще, начал говорить более прямо и менее опасливо, и когда они оказывались наедине, то их диалог приобретал ещё более тесный оттенок. То, как они смотрели друг на друга, как они оба касались друг друга, всё это делало их более чем друзьями. Они полюбили друг друга. Самой честной и искренней, невинной любовь, что только мог позволить им этот мир. Но этот мир был не рад им. В этом мире не было места любви. Они не могли проснуться в объятьях друг друга и знать, что они будут счастливы, что будут любить друг друга бес препятствий до конца своих дней. Нет. Этот мир спешил отравить это чувство и Джаван ощущал, несмотря на дни счастья и беззаботности, его душа отчаянно била тревогу и в один из дней этот страх стал слишком ярким. Он проснулся от собственного ужаса. Омерзительное предчувствие. Кровать рядом была пуста. Маут уже давно живёт в другой комнате, но всё же нечто очень уж пугало Джавана. Омерзительное предостерегающее ощущение рвало на части его душу, било сердце о рёбра так сильно, что скоро угрожало превратить его в мясную кашу. Джаван накинул на себя рубашку в мгновение ока, заметив подозрительное сияние на улице, в разгар ночи. Он оказался в комнате Маута в считанные секунды. Там было пусто. Перевёрнута тумба с иконами, со стены упал крест и книги разбросаны по полу, поверх накрыты одеялом и мятой простынёй. Он точно не сам уходил. Джаван возвращается в коридор и движется к главному выходу: на улице слышались крики, вопли обезумевшей толпы и яркий свет факелов просто ослеплял. «Демон! Демон! Демон!» Скандировала толпа и Джавану понадобились долгие мгновения чтобы понять, что происходит. Взгляд переместился от явных вспышек к согнувшейся фигуре: двое крепких мужчин, (Джаван не знал кто они) держали руки Маута, пригвоздив их к земле, и держали его шею, в то время как третий разорвал рубашку на нём и сорвав лоскуты, презрительно оглядывал остатки подживших ранений. — Что здесь происходит?! — Джаван не знал, что точно следует делать, но, когда он понёсся по лестнице вниз, его тут же попытались удержать. — Что всё это значит?! Сейчас же отпустите этого человека! Как смеете вы вытворять подобное зверство?! — Мы спасаем Ваш святой дух, Мессия, — вперёд вышел знакомый Джавану мужчина. Мистер Гюррорд, крупный работорговец и тот, кто пусть и в тайне, но не признавал власти и силы их Мессии. — Когда вы пришли ко мне за этим мальчишкой, я уже тогда знал, что ничем хорошим для Вас это не кончится. Да чего уж там! Когда я увидел его впервые, я сразу знал, что он опутан непростительным грехом! Но не мог же я убить ребёнка! Гюррорд обернулся к вопящей толпе, от его факела летели искры и как Джаван не пытался, никто не желал выпустить его вперёд. Его держали за плечи, и он не мог сделать ни шагу. — Но сейчас я понимаю, если бы убил его… — поддельная горечь, раскаянье. Джаван отказывался верить в происходящее, чем дольше он слышал вопли толпы, чем дольше наблюдал как все кому не лень кидаются камнями в лежачего беззащитного юношу, как приближающийся Гюррорд водит горячим факелом над уязвимой спиной. Взгляд Мессии врезался в одну эту точку: яркий сгусток, что, как его учили был символом жизни и энергии, сейчас, буквально через мгновение мог принести нестерпимую боль тому, кого он действительно любил, — сейчас он бы не осквернил Ваш разум своими греховными выходками. — Что вы несёте? — рычит Джаван и отталкивает прихожан церкви так сильно, что те попадали на землю. Он оказывается достаточно близко и перехватывает факел в руке работорговца и дёргает его в сторону. Пламя улетает назад и коснувшись земли, продолжает полыхать так же ярко, освещая праведную злобу на лице Мессии. — Отпустите его. Немедленно! Он оглядел тех двоих, что так же крепко продолжали держать избитого и измотанного раба. — Вот об этом я говорил, — обращаясь к архиепископу, Гюррорд досадливо цыкает и с сожалением смотрит на то, как Джаван опускается рядом с Маутом. Последний не шевелится, ждёт очередной удар и вздрагивает, когда знакомым жестом Мессия коснулся его выцветших, подпалённых волос. — Мессия совсем одурманен. Теперь-то видите? — Вы пытаете невинного человека! — выкрикивает Джаван, вскочив на ноги. — Он демон! — кричит Гюррорд. — Он невинен! — перебивает Мессия. — Сумасшествие! — выкрикивает работорговец. — Мессия обезумел от любви к демону! — Всё не так! — Джаван смотрит на толпу. — Это вы! Вы обезумели от ненависти! Он качает головой и снова опускает на землю, пачкает свежую одежду, держа за плечи любимого, он поднимает его и очищает лицо от песка, наблюдая то, как Маут боится даже поднять взгляд на него. Джаван чувствовал, что прямо сейчас его разорвёт на части от негодования и ужаса. Что за бред они все несут? «Демон!» «Ублюдок!» «Адское отродье!» Как они могут говорить такое? — Вы не видите дальше своего носа. А я вижу всё, — Джаван обтряхнул лицо юноши перед ним от песка. — В нём нет ничего греховного и ничего, спаси ваши души, демонического. Он чист! — Да он ослеп! — завопил кто-то из толпы. Джаван остолбенел от шока. — Его ослепили! — поправил Гюррорд и обратил взгляд к архиепископу. — Отец Ропал, какое ваше слово? — Отец, — шёпотом позвал Джаван и продолжил сжимать избитые плечи ни в чём неповинного юноши, что боялся даже шевельнуться лишний раз. Поверил ли он тому, что говорят эти люди? Что они кричат о нём? Нет. Это ложь. Мессия не считает его демоном, а значит… — Мы отправим демона туда, где ему место, — когда хриплый, но громкий и пронзающий голос отца Мессии разнёсся по площади, толпа замолчала и сникла. — Оставьте ему клеймо, достойное демона, а на рассвете он вернётся в Бездну. — Вы все, сошли с ума, — шипит Маут, его руки вцепились в одежду Мессии так отчаянно, словно бы это могло его спасти. Когда его отрывали от него. — Вы не слышите свою Мессию! В ком из нас демоны?! — Заткните ему рот! — командует Гюррорд и когда Маута потащили в сторону от Джавана, тот лишь вцепился в него сильнее. — И отведите Мессию в его комнату. Ему ни к чему лишний раз видеть демона! Заприте его! — Стойте вы! Стойте! — вопит Джаван, когда трое смотрителей поволокли его в храм, вцепились как дикие псы в добычу. Уши прорезал адский крик боли. Что-то шипело, вторя крику боли осквернённого толпой юноши. «Клеймо! Клеймо! Клеймо!» Скандировали они и Джаван, в одну секунду, он ощутил, как лишился святости. Он возненавидел этих людей. Всех людей, что подняли руку на невиновного. *** Он провёл в комнате несколько часов, он не хотел есть, до сих пор ощущал запах гари, ощущал как от ненависти горит тело. На улице до сих пор остались потухшие факела и костры, валялись вилы и палки. Какая дикость. Какая мерзость. Да в сравнении с этими людьми демоны добры. Джаван в очередной раз рванул дверь, раз сотый, наверное, за этот час и когда понял, что она так же заперта, заколотил как одержимый. — Выпустите! — он хотел закричать на весь храм, на весь мир, но его голос давно сел от плача. Он скользнул ногтями по двери и упал на пол, ударившись лбом о дверь. — Чудовища… Каждую минуту что он находился у этой двери, бился о неё головой, как будто окончательно сошёл с ума и даже сначала не понял, когда дверь скрипнула, она отварилась. Джаван почти упал, удержав равновесие, он сфокусировал взгляд на полу: сумка и записка, а вдалеке цокот быстрых ног. «Уходите». Открыв сумку Джаван, увидел: немного одежды, немного еды и направление. То куда хотят сослать «демона», и где их не найдут. Бездна. Физическое изваяние Ада. Но теперь и она им более дружелюбна чем весь этот мир. Джаван собрался в считанные секунды, он не хотел даже думать о том, чтобы остаться здесь. Среди… нелюдей. Среди тех, кто, жесток настолько, что готов разметать на части любого, кто выглядит не так. Лучше уж жизнь в их личном Аду, чем на глазах у тысяч демонов. Так он думал, спускаясь по лестнице, думал выходя в подземелье и приближаясь к одиночной камере. С каждым шагом его вера рисковала пошатнуться, страх перед неизвестным перед тем, что им делать, куда идти и не поспешил ли он с выводами. «— Адское отродье!» «— Одурманил!» А дальше крик боли, которому вторила толпа, что изгоняла несуществующего демона. Спускаясь Джаван, не встретил ни единого смотрителя, он думал, что большая часть скопилась внизу и что таким образом они целиком оцепили камеру Маута, но и тут оказался не прав. Когда он подошёл, камера оказалась абсолютно незащищена, рядом с дверью лежала такая же сумка, что появилась и у его двери, а рядом ключ. Нет сомнений, кто-то хочет им помочь. Кто-то стремится спасти их. Почему? Джаван не собирался ломать этим голову, особенно когда увидел то, что являл из себя Маут. После избиений толпы, их ненависти, что отразилась рубцами и синяками на его коже и огромными красными разводами на плечах и спине. Ожог от масла, что долго не снимали с настрадавшегося тела. Этот ожог не имел никакой формы, то были только беспорядочные разводы и пятна. Джаван чувствует, как к горлу подкатывает тошнота, а в нос ударяет запах сожжённого мяса. Он невольно зажмурился и мотнул головой. У него нет на это времени! Он подхватывает ключ, отпирает камеру, и приближается к любимому. Отпереть оковы, что сковали руки и ноги было не сложно, большим страхом для Джавана было то, что он не сможет его поймать. Но и с этим он справился. Вторя цокоту капели о каменный влажный пол, стукнулся металлический ключ, а Маут очнулся от качки и боли, что внезапно прострелила, всё тело. Он провалился в бред, боль от ожогов до сих пор беспокоила его это видно, но почему-то они не выглядели так плохо. Неужели кто-то позаботился о них?.. Кто-то явно хочет, чтобы они исчезли, раз и навсегда. — Это я, Джаван, — он провёл ладонью по чужим волосам и покачал головой. Маута колотило то ли от пережитого шока, то ли от фантомного чувства боли, что как тягучая смола затапливала всё его тело. — Всё хорошо. Тише. Тебя никто больше не тронет. Джаван оглядывается, прислушивается. Никого нет, он принялся рыться в своей сумке и достав простой комплект одежды: рубашка, брюки, — принялся одевать Маута. Ни с чем особых проблем не возникло, Маут стремился и сам помочь Джавану, но до сих пор был слаб. Потеря крови, избиения и прочие истязания, конечно, они не прошли бесследно. — Что Вы… — Джаван, я Джаван, называй меня по имени, прошу, — он чувствовал, что ещё немного и сойдёт с ума. Истерика подкатывала мелкими шажками, стоило ему хотя бы услышать такой хриплый и ослабший голос любимого. — Мы уходим. — Куда? — Маут странно оживился, словно только сейчас понял, что не спит. — О чём В-… ты, говоришь? — А где, по их мнению, наше место, — он помогает Мауту подняться, но тот совершенно нежданно отталкивает его руку и ожогами падает на стену, шипит, сгибается пополам. — Маут, прошу тебя!.. — Твоё место здесь, — хрипит он, сжавшись. — Среди людей, нет… — Они не люди! — жёстко заметил Джаван. — Люди не могут быть так жестоки. Моё место рядом с тобой, где бы ты ни был. — Ты не можешь… — Маут с трудом выдавливал из себя слова и это играло Джавану на руку. — Могу! Ещё как могу! — он приближается, присаживается. — Я не нужен им, раз они не слышат моих слов. Они считают это… Он взял его руку и сжал, так осторожно и трепетно, что дрожь тут же разлилась по телу. — …ужасным. Значит и я ужасен. Значит и я им противен, — Джаван смотрел прямо в чужие глаза, что во тьме темницы почти потухли. — И значит, этот мир не для меня. Не для нас. Маут не нашёл что ответить, и голос совсем сел. Он не мог сопротивляться напору Джавана. Мессии, что за одну ночь возненавидел свой народ за неподобающую жестокость. Они забрали остатки вещей и покинули тюрьму. Точнее спустились ещё ниже. Спуск через пещеру, где тухли любые факелы. Неясной природы кристаллы спасали их от новых увечий. Джаван взвалил на себя оба рюкзака и то и дело, помогал Мауту не упасть и так же не позволял ему вновь завести разговор о возвращении, точнее, не позволял даже задуматься о подобном. Любые разговоры пресеклись на корню, когда перед ними возникла она. Лестница. Спуск в сам Ад. В Бездну. Что они делают? Идут на смерть. Они могли бы попытаться сбежать, но они бы не успели даже добраться до границы, через просыпающийся город, что возненавидит их. У них не было и шанса. Бездна. Тьма и пустота. Там никого нет, и никто их не осудит. Она станет их миром. Миром, что полюбит их обоих. Вместе и по отдельности. Их мир.