Оставь надежду, всяк сюда входящий

Со Шлаттом Фанди не разговаривает и не видится почти, на самом деле; они не пересекались, даже когда Фанди ночевал в чужом доме, потому что он прятался в комнате Таббо и не выходил, чтобы не раздражать Шлатта. Тот — что странно для человека вроде него — отвечал взаимным игнорированием. Всем, чем можно, демонстрирующий отвращение к отцу и ко всему, что с ним связано — но Фанди он обычно не замечал; если, конечно, не находил его на собственной кухне. Не то чтобы он особо поднимал руку. Во всяком случае, чаще попадало Квакити. — Эй, мелкий, — поэтому страшно слышать обращение, страшно. Но Фанди всё же находит в себе достаточно спокойствия, чтобы ровно отклинуться. — Вам что-то нужно, — он на секунду спотыкается, привыкший к тому, что Дрим не любит официоза. Потом мысленно даёт себе подзатыльник и вспоминает, с кем говорит. — Сэр? — Ага, чтобы ты наконец-то начал нормально выполнять свою работу, — Шлатт с небольшого расстояния кидает ему ключи. Фанди ловит их ещё до того, как умудряется осознать. Ребристый край больно и знакомо впивается в кожу. Почему знакомо?.. — Давай-ка поживее. — Сэр, что… — Шлатт качает головой и поджимает губы. Хмурится и смотрит странно; иначе не назвать — только странно. Давяще. — За водой через чёрную в левом крыле, сколько можно тебе повторять! — нарочито громко говорит он, пристально смотря вовсе не на Фанди; его взгляд сложновато уловить, из-за формы зрачков кажется, что он смотрит во все точки одновременно. Но Фанди уже привык; порасспрашивал Таббо о том, как гибриды видят, немного научился у Квакити. — Ничему, блять, не учишься, рыбье отродье. О, как давно Фанди этого не слышал. В Л’Манбурге его мать почти не называли рыбой — тут вообще не любили оскорбления по виду. Шаги позади становятся тяжелее. Фанди весь вздрагивает и напрягается, и ему кажется, что мир перед глазами плывёт. Ключ в руке не от левой чёрной, а от дома Квакити. От дома Шлатта. «Вы, наверное, перепутали,» — хочет сказать Фанди. Но что-то густое внутри него заставляет его прикусить губу. Что-то вроде мрачного предвкушения — или это так действует хмурое и строгое выражение лица? — Да, конечно, сэр, — Фанди подхватывает ведро. — Сейчас всё сделаю на… — На третьем, — ворчит Шлатт, — Коридор засран, а ты шляешься непонятно где. Эй, не видел Квакити? Спрашивает он не у Фанди, а у кого-то позади. Голос мужской, достаточно взрослый и незнакомый; шаги были тяжёлые. Возможно, кто-то из охраны?.. Но Фанди всех знает. Когда он оборачивается на разговаривающих мужчин, он сначала не узнаёт человека вовсе. Потом чуть приглядывается и понимает, что ему узнавать и не нужно. На рукаве вышита улыбка. Ключ Фанди прячет в карман и торопится на улицу. Наверное, спросит потом — мешать Шлатту и кому-то из людей Дрима разговаривать это всё равно что совершать что-то членовредительское. Лучше заняться работой. Может, спросить Квакити?.. Хотя он ясно дал понять, что об открытом присутствии Фанди в их доме речи быть не может — Шлатт не собирался прикармливать «вилбурово отродье», так его вроде назвали. А теперь вот — ключ. Да и левая чёрная с самого утра открыта. Фанди и открывает. Почему он постарался скрыть то, какой именно ключ отдаёт?.. Разве ему есть, от кого прятаться? От мысли, что люди Дрима могут знать о происходящем, Фанди становится мерзко и намного, намного более — стыдно. Он решает оставить это на потом; всё равно едва ли спросишь в открытую. Весь день, против обыкновения, крутится около кабинета Шлатта, улавливая момент, когда там никого не будет. Немного сложно, но всё же в какой-то момент Фанди оказывается внутри. Морщится от запаха спирта. — Опять ты?.. — Вы ключи, наверное, перепутали. Это не… — Не перепутал, — резко говорит Шлатт. Отпивает из бокала. — Я что, по-твоему, не понимаю, что творю? — Но?.. — Фанди прикусывает щёку и не может собрать слова в кучу. Перед Шлаттом он всегда робеет — стоит только вспомнить хотя бы малую долю того, что он сделал. Оружие в чужих руках, стены, выросшие быстро и словно из ниоткуда. Стрельба — стрельба, блять, по семье Фанди!.. — Но зачем вы?.. — Скройся, мелкий, — ворчит Шлатт и морщится, как от головной боли. Пьёт ещё; проблемы с алкоголем у него были всегда, но, кажется, становится хуже. Фанди тут же закрывает дверь с обратной стороны. Ключи от чужого дома кажутся невероятно тяжёлыми. Что же, теперь у него есть ключи от двух чужих домов. Фанди прекрасно знает, в какой именно вернётся после работы. От одной мысли внутри собирается что-то склизкое и холодное, что-то, из-за чего хочется забиться в угол и даже не плакать — замереть и молиться о том, что тебя не найдут. Но улыбка прямиком с чужой маски теперь повсюду. В Белом доме всё больше и больше людей Дрима. Как будто каждый день сюда кто-то прибывает. Быть может, эти люди даже знают о том, кто такой Фанди. Вернее, что с ним делает Дрим. Мысли об этом хочется выкинуть. Фанди говорит себе отстраниться. Оставляет тряпки и украденные бумаги в каморке. Сегодня их передаст Таббо, как они договаривались; нужно только оставить ему каморку. Поэтому Фанди не запирает замок сегодня. У Таббо есть пропуск из города — ему, на самом деле, проще передавать данные. А вот красть сложнее — он реже остаётся в кабинетах совсем один. Впрочем, это тоже сейчас лишние мысли. Фанди идёт туда, где ему изначально было небезопасно оставаться. По возвращению сразу принимается за готовку, чтобы успеть поесть до прихода Дрима — если у того дурное настроение, дожидаться он не станет, а на кухне не очень удобно, особенно если прижимают к хлипкому подоконнику; от кастрюли валит пар, на кухне жарко до чертей — воздух вокруг разогретой плиты как плавится. Когда дверь открывает кто-то чужой, Фанди только вздыхает — не успел. Ещё варится. Это Дрим, больше некому; он приходит, когда вздумается, а потом уходит, никогда не оставаясь в квартире надолго. Всегда с одной целью. Фанди, не задумываясь, прижимает уши к голове, чувствая, как шерсть на них встаёт дыбом. Внутри застывает болезненное ожидание. Дрим никогда не разувается на пороге. Фанди прибирается почти каждый день — вымывает всю квартиру, постоянно стирает бельё, пряча любые следы того, что Дрим… что они делают. И всё равно квартира кажется грязной с тех самых пор, как Дрим впервые оказался на пороге этого дома. Как будто это глубже, чем неснятая обувь. Оно словно влезает под кожу, глубоко-глубоко, и пачкает, портит изнутри. Разливается — сущая отрава. Фанди бы многое отдал за антидот — но, увы, выход у него только один. Если, конечно, не сбегать в заброшенные шахты. — Вы будете есть? — вежливо спрашивает он у Дрима после того, как позади двигается стул. Фанди знает, что ему лучше бы отвлечься и обернуться, но видеть его лицо сейчас кажется каким-то издевательством. Он знает, зачем Дрим пришёл. Он никогда не приходит с другой целью. — Я откажусь, — Фанди кивает и продолжает возиться с кашей. Не лучший выбор для ужина, но у него осталось только немного крупы; поход на рыночек хочется оттянуть настолько, насколько это возможно — Фанди нужна тёплая шапка. Старой он зацепился за гвоздь и она распустилась вся, и если сейчас ещё хватит капюшона, то зимой будет уже тяжело, особенно выходить на работу, хотя валишься с ног из-за температуры. — Поторопишься, может? — Пожалуйста, пару минут, — просит Фанди и старается сделать голос настолько ровным, насколько это вообще возможно. — Я сниму посуду и… и буду в вашем распоряжении. Гадко, гадко, гадко. Дрим всегда приходит только за этим. Много курит — прямо как отец в последнее время. Когда-то — как сегодня — торопит, берёт небрежно, иногда не доводя до кровати, и уходит. В другие дни не отвлекает от быта, наблюдает за ним, как из засады, и втягивает Фанди в долгие, гнетущие разговоры. Всегда гнетущие, даже если говорят они о чём-то вроде как приятном. Но, говоря с ним, Фанди проваливается в удушающую ностальгию по чему-то призрачному и почти не знакомому, но отчего-то сжимающему сердце; он вспоминает Л’Манбург и стены, облизанные огнём, сожжённые флаги и рытвины в земле, и то, как когда-то давно они, дети из маминой церкви, носились между этими стенами и перекидывались одной на всех самокруткой. И всё это кажется сном. Фанди тоскует ещё по ласковым прикосновениям, по рукам, ложащимся на талию не собственнически, по нежным поцелуям в лоб и в щёки, по теплу и удовольствию не для одного. За гнутые алюминиевые тарелки больше не стыдно — Фанди привык. Что ему прятать от Дрима теперь? — Ты не платишь за квартиру, но не стал лучше питаться, — замечает он, подкуривая сигарету с кнопкой. Вместо пепельницы пустая банка. В воздухе тянет едкостью вперемешку с запахом яблок, Фанди хочется закурить тоже, но он говорит себе — потом. Это будет нужнее, когда Дрим оставит после себя сущую грязь. — Мне нужна шапка, — объясняет Фанди. — Даже если я куплю пряжу и свяжу её сам, мне придётся потратиться. — А ты умеешь вязать? — Разумеется, — Фанди пожимает плечами и смотрит, не отрываясь, на огонёк сигареты, чтобы не смотреть Дриму в глаза. — Мы все умели и шить, и вязать, и… что угодно. — Варить наркотики, например. — Это была просто хуана, — Фанди хмурится. — И её не варят. — Я не занимаюсь такой дрянью, — Дрим ехидно улыбается и выдыхает дым так, чтобы он дотянулся до Фанди. Едкий запах забивается в нос. Хочется сказать, что лучше бы Дрим варил наркотики, а не домогался, но Фанди предусмотрительно прикусывает язык. Дриму ничего не стоит выбросить его на улицу, конечно, и это нужно всегда держать в голове, чтобы не наговорить лишнего и вредного, поддавшись его притворному дружелюбию. — Это трава, — говорит Фанди вместо того, что хочет. — Её листья собирают и сушат — знаете, как для чая?.. Потом измельчают, перемешивают с табаком немного и добавляют склейку, чтобы горела лучше. И крутят. Дрим усмехается. — Вилбур всех детей тут учил делать наркотики? — Только нас троих, — качает головой Фанди. Он знает, что пояснять не стоит — Дрим поймёт. Этот человек всегда всё понимает. На беду. — А тяжёлые наркотики? — Я не очень умею пользоваться стойкой. — Я мог бы принести тебе, если хочешь, — Фанди фыркает в ответ и улыбается, на мгновение поднимая взгляд на лицо мужчины, спокойное и даже как будто добродушное; впрочем, всё равно ясно, что он просто ждёт. — У меня не всегда есть деньги даже на еду. И в ответ на это смеётся Дрим. — Так будь хитрее, Фанди Сут, — говорит он. — Если мир тебя ненавидит, то для чего ты так цепляешься за честную игру? Прояви смекалку. Фанди вдруг пробивает на смех. Не на тихий и фыркающий, нет; он стоит посреди комнаты и хохочет в голос, пока не становится больно. — Прояви смекалку, — цедит он. — Если хотите сказать «расставляй ноги за еду», то так и скажите! Он резко разворачивается, чтобы не видеть лица Дрима и того, как на мгновение в его глазах мелькает красное. Подхватывает кастрюлю с плиты, едва ли не обжигая пальцы. Но когда он слышит Дрима, тот звучит тихо и тяжело. Почти грустно. И отчего-то сердце Фанди сжимается. — Не за еду, — отвечает он. — Я достану тебе то, о чём ты попросишь. Лекарства, зелья… драгоценности, если они тебе нужны. Что угодно. Фанди кривится. — Голову Шлатта? — он шутит, он знает, что Дрим любит циничные шутки, но почему-то тот не смеётся. Сегодня что-то не так. — Всё, что попросишь, — медленно отвечает Дрим. — Так что как знать. Фанди оборачивается на голос. И на мгновение — лишь на одно мгновение! — он видит совсем другого человека. Скованного по рукам и ногам обязательствами, сломанного своей болезненной, порочной страстью, не уставшего, а измученного абсолютно. Человека несчастного — и покорённого. На мгновение Фанди чувствует власть. Не просто над кем-то. Нет. Он чувствует власть над самим Дримом; над человеком, который может в одиночку разрушить целый город, над человеком, который уничтожил дом Фанди — и сейчас он перед Фанди же склоняет голову. На мгновение это пьянит. Но лишь на мгновение. — Вы ведь не проведать меня пришли, — говорит он Дриму. У того бесстрастное выражение лица и сигарета в пальцах. — Подождите немного, пожалуйста. Мне нужно вымыться. — Сколько угодно, маленький, — от этого прозвища вдруг передёргивает; Фанди как будто только сейчас по-настоящему понимает, что Дриму нравится трахаться именно с кем-то, кто настолько младше. Его тошнит. В ванную он почти сбегает: громко хлопает дверью и запирается на замок, который тут, к счастью, есть. Фанди немного потряхивает. Он говорит себе — ничего страшного. Ты уже это сделал, и ведь всё было не так плохо, да? Подумаешь. Ничего нового не случится. И вообще, что Фанди там не видел? Только всё равно страшно и липко, и внутри всё промёрзшее насквозь и склизкое, удушливое, лезущее в лёгкие болотной водой. Фанди не может дышать. И когда руки стягивают кофту и расстёгивают пуговицы на укороченной отцовской рубашке, они кажутся совсем чужими: тоненькие белые запястья, сухие узкие ладони, синяк на левой руке — Фанди до боли прикусывал запястье вчера, когда Дрим опрокинул его и взял глубоко; а сегодня укус налился синевой, и Фанди спрятал его длинным и неудобным рукавом. Потом пришлось всю квартиру перемывать снова. Дышать тяжело. Он лезет под открытый кран и вскрикивает от холода. Ему привычно мыться холодной водой, нет, к этому никаких вопросов — но холод отрезвляет, лезет под кожу, и Фанди кажется, что он обмораживается и изнутри, и снаружи. Он бы предпочёл лечь под Дрима разморённым и мягким, не вполне отчётливо различающим, что происходит. Хотелось бы выкурить самокрутку — не такую, какие делает Таббо сейчас, а с привычной хуаной. Только её теперь не достать в городе; когда Шлатт пришёл к власти, все поля с ней выжгли. Город сильно изменился. Фанди в нём ни капли знакомого больше не видит, а вокруг — только высокие стены и пропускные пункты. Разорённая церковь, склады с продовольствием, изъятые у людей арбалеты, выкрашенные в один и тот же цвет дома, вырубленные деревья и перекрытые заборами переулки, разрытые дороги и… Новостройки, водопроводные трубы под дорогами, которые до сих пор проводят. Первая в городе школа, несколько корпусов больницы, газовые фонари на улицах, организованная выдача дров для печей. Странно, незнакомо совсем. Фанди видит, как меняется его Л’Манбург, и, хотя всё, что случилось неправильно… Так странно слушать от отца о разрухе и не видеть её. Фанди откидывает лишние мысли. Дрим может потерять терпение в любой момент — и до этого лучше не доводить. В этот раз они, по крайней мере, доходят до кровати. Дрим растягивает его небрежно. Фанди кажется, что он задыхается. От давления внутри больно, от каждого движения ему хочется вывернуться из-под Дрима и забиться в угол. Кажется, смазки мало — до этого так больно не было, даже в первый раз. Но попросить быть осторожнее Фанди не может; рука на шее крепко-накрепко удерживает от любого сопротивления, от малейшего на него намёка. Он всхлипывает, прижимая руки к груди. Кожа как будто горит. Пальцы Дрима слишком длинные. Он задевает что-то внутри, что-то, выбивающее из груди скулёж и глушащее на мгновение боль — только для того, чтобы она вернулась в двойном объёме. Фанди старается закрыть рот, прикусывает губы, сжимает зубы так, что становится больно — только всё равно издаёт какие-то стыдные высокие звуки. Хочется зажмуриться, но Фанди знает, что тогда рука на шее сожмётся со всей силы, придушивая и заставляя хватать воздух ртом. Поэтому он не отводит взгляд. Глаза Дрима — омут. И Фанди думает — если и есть у него теперь власть, разве стоит она того? А потом думает — так лучше, чем не иметь ничего. Он старается отвлечься; в голове прокручивает, что он попросит, раз уж Дрим сам развязывает ему руки. По крайней мере, он говорит, что даст что-то взамен — хотя мог бы не обещать, и Фанди бы всё равно от него никуда не делся. Дрим не тот человек, от которого можно сбежать. Но если он готов не забирать, а покупать — разве это не сделает жизнь легче?.. должно сделать. Даже если так стыдно опускать взгляд вниз, туда, где их тела сплетены — и думать о ценнике, выбитом прямо на лбу. — Смотри на меня, — требует Дрим и сжимает пальцы на горле. Тогда Фанди думает — наконец-то. И почти кричит, когда толкаются особенно больно, когда касаются внизу и небрежно, резковато гладят. И потом всё кончается. Фанди хватает ртом воздух, стараясь отдышаться. Тело кажется липким и тяжёлым, и от этого хочется поскорее откреститься. — Вы сказали, я могу попросить… то, что мне нужно. — Можешь, — легко соглашается Дрим, застёгивая брюки. Фанди скользит по нему ленивым взглядом и стягивает к себе простынь, кутаясь едва ли не с головой и пропуская фырканье мимо ушей. — Скажи, что тебе нужно, и я посмотрю, что с этим можно сделать. На мгновение Фанди задумывается, как много Дрим готов заплатить ему за секс. Потом отметает эту мысль с чувством тошноты — он не хочет становиться проституткой. Но вряд ли Дрим будет ходить по магазинам для него, на самом деле; и хотя мысль написать ему список покупок кажется заманчивой, Фанди прикусывает язык. Это, наверное, сочтут за издёвку. Он только кутается сильнее и внимательно смотрит за Дримом, за тем, как он одевается, пряча под тканью страшные шрамы от ударов и ожогов. Запах в комнате кажется удушающим. Плотный, какой-то гадкий; Фанди хочет попросить открыть окно, но его сознание словно в горячке. Мысли путаются меж собой и никак не складываются хотя бы во что-то осмысленное, а открыть рот вовсе кажется невыполнимой задачей. Ему больно дышать. Когда Фанди принимает сигарету из чужих рук, его пальцы дрожат. Дрим садится на кровать рядом, и они курят одну сигарету на двоих, сладкую, тянущую чем-то, отдалённо похожим на ягоды. Дым клубится в воздухе и раздражает нос своей резкостью, больно царапает слизистую и заставляет слезиться глаза. Но Фанди не вытирает капли, катящиеся по лицу и капающие с подбородка. Пепел пачкает бельё. Впрочем, его всё равно придётся стирать — спать на той же простыне, на которой его трахали, Фанди едва ли сможет. Ему мерзко. — Дрим, — тихо шепчет он. — Я хотел… я могу попросить у вас?.. Слова встают поперёк горла. — Что именно, маленький? Фанди думает: заплатите мне за то, что сделали. И думает: до чего же, блять, противно. Тошнит. — Можно мне два мотка пряжи, пожалуйста?.. — тихонько проговаривает он и весь сжимается, втягивает голову в плечи и опускает уши. Прячет взгляд. — Потеплее. И крючок. Дрим вдруг смеётся. — Ты даже вещь попросить не можешь так, как хочешь, — и его лицо отчего-то кажется таким довольным. В глазах страшная, душащая нежность. — Ну же, Фанди, скажи, за сколько ты готов раздвигать ноги. Его ласковый голос и хлёсткие слова — как падение в ледяную воду. — Мне казалось, мы называем это смекалкой, — бессильно огрызается Фанди. Ему хочется быть где угодно, но не здесь. — Тебе показалось. — Странно, что меня не тянет креститься. — Разве твой Бог жалует шлюх? — Мой Бог видит, — с усилием проговаривает каждую букву Фанди и вдруг ловит себя на мысли, что и сам ни слову не поверит. Не верит даже сейчас, когда все они в голове — и не поверит после, когда каждое прозвенит. — Видит, что выбора у меня нет. Дрим улыбается, а потом встаёт с кровати. Тушит окурок о её бортик и бросает прямо на пол; Фанди дёргается, думает о том, что всё опять надо мыть, потом дёргается снова — от того, что больно. Кривит лицо, показывая, что ему вот ни капли такое не нравится. И знает, что Дриму — разумеется! — всё равно. Он уходит в коридор. Шарится там, наверное, ищет кошелёк. Внутри Фанди что-то ехидное теплится. Если уж требует назвать цену — он возьмёт столько, сколько ему могут позволить. Правда, Дрим не даёт ему слова. — Я буду платить так, чтобы тебе хватало на жизнь, — говорит он. На колени, спрятанные под тканью, ложатся две купюры. Фанди рассматривает их с горящими щеками и не решается прикоснуться. — Только я от тебя тоже кое-что хочу. — Что ещё вам нужно? — бормочет Фанди. — Во-первых, не смей мне отказывать. Никогда, — и рассмеяться бы; как будто Дрим тот человек, которому можно отказать и остаться в безопасности! Только смех в горле застревает. С таким тоном человека к веку безостановочных пыток приговаривают. Холодно, хлёстко. Страшно. Подписанный приговор, не иначе — Фанди чувствует, как на шее удавку стягивают. — Как скажете. — Во-вторых, — его тон чуть смягчается. — Тебе не нужна больше работа при администрации. И вообще работа. Фанди вздрагивает. Работа при Шлатте — единственная ниточка, связывающая его с отцом; не станет её — и Вилбур совсем обозлится, а сейчас, когда он всё сильнее теряется в дыме и отраве, это слишком опасно. Отец сочтёт его предателем, если письма с информацией перестанут приходить. А врать в таких вещах означает подставлять своих близких — если вместо маршрута снабжения они встретятся с патрулем или с чем похуже… Вряд ли взрывчатка в руках одного человека много может против военных. Поэтому Фанди качает головой. — Ты уволишься, — без напора повторяет Дрим. Просто как факт. Фанди прикусывает губу и прячет взгляд, и думает, как можно соврать такому человеку. Он не знает. Но пробует. — А я там не для работы, — медленно и тихо говорит он. Поджимает губы и съёживается, и хмурится, как будто ему неприятно рассказывать. Вспоминает о пальцах, растягивающих его, и о лежащей на горле ладони, об испачканной простыне и окурке на полу. — Я трофей, и вы это знаете!.. Сын Вилбура Сута — и моет полы при новой администрации. Какой щелчок отцу по носу. Дрим хмыкает и склоняется над Фанди; желание отпрянуть возникает и упорно давится — ему нельзя отказывать. Не двигаться. Не двигаться. Нет, нет, нельзя, даже если хочется так отчаянно хотя бы отвернуться. — Вы, наверное, понимаете, каково это. Вы ведь тоже его ненавидите. — Мой наивный, мой маленький мальчик, — шепчет Дрим ему в губы и целует. Фанди закрывает глаза и не отвечает, но, кажется, и отсутствие сопротивления находят удовлетворительным. Это даёт хотя бы каплю спокойствия — для Дрима не нужно изображать влечения, можно просто не отворачиваться и разводить ноги. — Такой невинный, глупый ребёнок. Поцелуи спускаются по шее к ключицам. Фанди думает о лежащем в куртке ключе от чужого дома, о разнице в двадцать лет и о двух слишком уж больших купюрах на коленях.