Оставь надежду, всяк сюда входящий

Квартира на втором этаже — непривычно низко — не то чтобы большая — но Фанди кажется огромной. У него даже не было вещей, которые могли бы заполнить это пространство, и поэтому квартира казалась пустой. Он раньше не имел права занимать столько места: две комнаты, спальня и кухня, а ещё ванная, причём такая, в которую не надо было таскать воду — в квартире был трубопровод, а из отопительной системы в подвале пар прогревал весь дом. Это было непривычно; даже когда мама была жива, у них не было таких условий. Конечно, сам Фанди в то время печь не топил — но видел, как это делал отец, и всегда помогал носить родителям воду с реки, кипятить её и обеззараживать какими-то жидкостями, которые Вилбур перегонял из ромашки и сосновой хвои. Вещей Дрима тут не было. Фанди не знал, где этот человек останавливается и хранит вещи, понятия не имел, где он спит и что ест — но его это, на самом деле, не волновало вовсе. Это было не его дело, всё, что Фанди интересовало — работа и то, где найти еду. Хотя когда Дрим пустил его в свою квартиру, денег на еду стало больше. Фанди даже смог купить себе немного мяса. Он привык жить тут, привык к тому, что не нужно вымаливать ещё одну ночь у хозяев, прятать своё существование от пьяного Шлатта или сослуживцев отца. Говоря с Таббо и Квакити, он зовёт эту квартиру домом совсем искренне — хотя, конечно, он не говорит, в чьём доме живёт. И в какой-то момент Фанди забывает, что сам здесь гость. Дрим никогда не приходил сюда — во всяком случае, раньше. Звук, с которым ключ поворачивается в замке, врезался в уши. На мгновение страх сковывает тело; сначала Фанди хочется забиться под кровать, как он делал, когда его мог найти Шлатт, например. Но вместо этого он заставляет себя вытащиться в коридор. И столкнуться глазами с белой маской. — Простите, — он стыдливо опускает уши и мнёт подол тоненькой вязаной кофты. От открытой двери веет холодом, Фанди ёжится. Дрим проходит мимо него, не разуваясь. — Мне следует уйти?.. Я… Я сейчас, дайте мне пару ми… — Оставайся, — Дрим машет рукой. Снимает капюшон и распускает волосы. Идёт на кухню. Фанди плетётся за ним на подгибающихся и ватных ногах, совсем слабых после душа. Ему вдруг становится стыдно за полторы жестяных тарелочки и за битый стакан на столе, за гнутые алюминиевые ложки и суп черти знают из чего. По крайней мере, там есть намёки на мясо. По крайней мере, там хватит на одну порцию; и Фанди думает, что перебьётся. — Вы будете ужинать? Дрим скептически заглядывает в кастрюлю. Его пальцы смотрятся неправильно на её сломанной ручке. — Обойдусь, — Фанди прижимает уши к голове ещё сильнее. Непроизвольно. — Я знаю, что выглядит не очень, но… — Там едва хватит на тебя, — Дрим прикрывает кастрюлю. Въедливо осматривает кухню, чистую — Фанди привык вымывать каждое пятнышко — но такую по-нищенски пустую. Такой человек, как Дрим, смотрится тут инородно. — Его можно разбавить ки… — Фанди осекается под пристальным взглядом, жгущим даже из-под маски. — Я могу не ужинать. Если хотите. — Я обойдусь, — повторяет с нажимом Дрим и вдруг смеётся. — Неужели ты думаешь, что я буду объедать ребёнка? Фанди поджимает губы и крутит в голове сотню слухов. Сотню воспоминаний. Наверное, это отражается на его лице, потому что в следующее мгновение Дрим хмыкает. — Ты думаешь обо мне ещё хуже, — он утверждает, не спрашивает. Фанди прижимает уши к голове и опускает голову. С волос на пол капает вода. Дрим садится за кухонный стол и смотрится здесь неправильно; за его спиной серая стена, от которой Фанди не смог отмыть отпечатки рук и сапог, и окно без штор. — Мне сложно не думать о вас плохо. — Я… — Дрим странно вскидывается и замирает. Фанди вздрагивает; ему кажется, что это не может закончиться хорошо, ему кажется, с ним сделают что-то отвратительнее. — Я понимаю. Было бы странно, если бы… После того, что я сделал с твоим отцом… Он снова осекается. Фанди бьёт дрожь, и он не знает, почему. — Но теперь я буду добр к тебе, Фанди. — Зачем?.. Дрим в ответ жестом показывает на стул напротив. Фанди покорно садится; на кухне пахнет супом, но есть ему отчего-то совсем не хочется. Хотя до прихода Дрима он был так голоден. А теперь только в горле ком, и холод внутри, холод и острая проволока, медленно вращающаяся внутри него. И это так страшно. — Зачем вы помогаете мне?.. Вместо ответа Дрим достаёт портсигар. Сигарету. Странную, тёмного цвета — таких Фанди ещё не видел. Щёлкает застёжками маски. Фанди тут же опускает глаза в пол, не смея дать своему любопытству и секунды воли. Не смея злить. Он знает, что у Дрима русые волосы, что по его щекам спускаются вниз шрамы, стекая на шею, как солёные дорожки, что у него немного с горбинкой нос, как будто когда-то был сломан, и что кожа на лице у него бледная, непривычная к солнцу. И этого должно хватать. Но Дрим хмыкает, и голос его звучит как голос человека, привыкшего отдавать приказы. Как голос кого-то, кто смертельно устал. — Смотри на меня, Фанди. И он покорно поднимает голову. У Дрима уставшее и осунувшееся лицо. Очерченные тенями скулы. Бледные веснушки, разбросанные по щекам. Тонкие губы, все изрезанные и обветренные, сухие даже на вид. Длинные ресницы и красноватые белки глаз, и зелёная радужка, слишком яркая, чтобы принадлежать обычному человеку. Взгляд, каким мясник прикидывает, как лучше разделать тушу. Дрим зажимает губами сигарету и щёлкает металлической зажигалкой с гравировкой незнакомого Фанди герба. Языки пламени лижут бумагу, он затягивается — разрушение ползёт к его губам, сыпется оранжевыми искрами и пеплом. Сигарета словно потрескивает. Дым окутывает его лицо. Он стекает с губ и из носа и разливается по воздуху облаками и едким запахом, от которого уши нервно дёргаются. Фанди кажется, что глаза за пеленой слабо мерцают. Он облизывает губы. Горечь сигаретного запаха заставляет что-то в его животе стянуться в плотный клубок. Под языком как будто собирается слюна, хотя во рту очень сухо. Фанди неосознанно чуть подаётся вперёд, ближе к горечи. Ближе к Дриму. — Хочешь курить? — спрашивает он, заметив голодное наблюдение. Насмешливо-предупреждающе щурит глаза. Фанди несмело кивает в ответ и запрещает себе спрашивать, почему такой человек, как Дрим, так добр к нему. Но в голову всё равно лезет всякое. То, что он слышал ещё давно, в Л’Манбурге. То, что он видел в Л’Манбурге. Сухой хлопок и ветер, и дым от взрыва, и кратер вместо дома; рваные флаги, броня на плечах отца, арбалетные болты и стрелы, которым Фанди приделывал оперение, и дуэль, и кровь на мосту. То, что он слышал в Белом доме, когда Квакити узнал, кого Шлатт называет союзником. Так много криков и ругани, так много всхлипов и отчаянное, измученное выражение чужого лица, и Таббо, враз побледневший, когда тоже слышит это. То, что он слышал от Томми. — Тогда попроси. — Пожалуйста. — Смышлёный, — тянет оценивающим тоном. Дрим выдыхает через нос и протягивает уже прикуренную сигарету. Руки Фанди сводит тремор. Он чувствует совсем другой, незнакомый табачный запах, совсем не такой, как в кабинете Шлатта или от самокруток Таббо. Плотная шероховатая бумага словно въедается в подушечки его пальцев. Ровно тлеющая сигарета — сигарета ли? — кажется неприлично дорогой. Фанди не решается её курить. Ему не давали такие раньше. Даже Дрим не давал. Бумага тлеет. Фанди тоже — под его пристальным жадным взглядом. — Это как поцелуй, — бормочет Фанди, рассматривая шрам на скуле Дрима и светлую щетину. — А вдруг я хочу тебя поцеловать? — ровно спрашивает Дрим безучастным голосом. Но к этому почему-то Фанди оказывается готов. Горечь оседает на его губах. Дым жжёт лёгкие и стекает из приоткрытого рта, разливается в воздухе и мажется по чужим пальцам. Дрим крепко держит его за подбородок и берёт своё. У него сухие губы и резкие движения, и щетина немного колется, и он сразу делает поцелуй пошлым. Фанди неловко целоваться с открытыми глазами, но закрыть их — до чертей страшно. И поэтому он смотрит. Он знал, что Дрим по мальчикам. Он знал, что Дрим по детям. О таких людях говорят много и охотно, и часто хуже, чем есть на самом деле. Но говорить хуже, чем есть, о Дриме — невозможно попросту, и поэтому Фанди знает, зачем при нём снимают маску, дают ему ключи, позволяют поесть и делятся дорогими сладостями и сигаретами. Вообще чем-то делятся. Фанди знает, что будет дальше, и знает, что ему нельзя отказывать такому человеку. — Вы не умеете целоваться. Дрим смотрит тяжело. У него чёрные глаза, и только самая каёмочка — зелёная, как раньше. — Я сделаю исключение для тебя, Фанди Сут, — предупреждает он. — Пошли. И Фанди послушно встаёт из-за стола, оставив сигарету в пустом стакане. Он идёт за Дримом, позволяет опрокинуть себя на узкую кровать и старается не смотреть вниз, туда, где пальцы касаются живота и цепляются за пояс штанов. От прикосновений по телу расходится дрожь. Дрим задирает его кофту и небрежно гладит рёбра. Припадает губами к выступающей тазовой косточке и кусает больно — Фанди тихо вскрикивает и заставляет себя остаться на месте, когда хочется спрятаться, скрыться и никогда больше не быть. Дрим расстёгивает и спускает до колен его штаны. — Ты слишком костлявый, — комментирует он, оглаживая выступающие рёбра. — Вам не нравится?.. — Не нравится. Фанди закрывает глаза и медленно выдыхает. — Смотри на меня, — тут же требует Дрим, и его рука ложится Фанди на шею. Мягко гладит кожу, и потом Дрим липко облизывает место под нижней челюстью. Фанди всхлипывает и неожиданно даже сам для себя сводит ноги. Руки дёргаются к лицу, но Фанди заставляет себя остановиться, когда пальцы на шее чуть сжимаются и давят. Сердце у него колотится быстро и отчаянно, но вовсе не от возбуждения. — Это от недоедания, — хрипло шепчет Фанди. — У меня… не очень хорошо с зарплатой. Дрим хмыкает ему на ухо и отстраняется. Вес с кровати пропадает, Фанди смотрит в потолок и слушает шаги и скрипящую дверь. В лёгких нет места для воздуха, только пепел и льющийся дым, и когда он пытается вдохнуть, то не может и заходится кашлем. Закрывает лицо руками и слушает, как шумит вода, как Дрим ходит и где-то роется. Приходит обратно — дверь скрипит — и снова опускается на кровать; Фанди чувствует, как под ним прогибается матрас, и то, как холодная ладонь ложится на его коленку и поднимается вверх. Под поясницу Дрим пихает подушку. — Раздвинь ноги, — приказывает он с нажимом и целует в солнечное сплетение. Фанди жмурится и старается расслабиться, чтобы потом не было больно. Конечно же, он слышал много подробностей, даже слишком много — сложно их не слышать, когда все живут друг у друга на головах. Сложно не знать такие вещи, когда проводишь так много времени с Кью, в конце-концов. Но Фанди очень, очень страшно. У него почти получается расслабиться. Во всяком случае, когда Дрим вводит первый палец, это не совсем больно, скорее неприятно и холодно от несогретой смазки, и страшно, когда чужие губы припадают к внутренней стороне бедра. Щетина мажет по чувствительной коже. Дрим ритмично двигает пальцами внутри, и Фанди не понимает, что приятного можно в этом найти. Холодно и склизко. В Фанди желания нет ни капли, но это, конечно, не важно. — Убери руки от лица, — не вполне внятно приказывает Дрим и вытаскивает пальцы. Когда у Фанди не получается, раздражённо вздыхает и хватает за запястья, силком заставляя открыться. Давит так, как будто хочет оставить синяки; может, и правда хочет. Фанди болезненно стонет, когда чувствует неприятное проникновение, и Дрим сцеловывает этот стон с его губ, как сигаретную горечь. Двигается. Смотрит прямо в глаза, и кажется, что в омуте его зрачков можно захлебнуться. Он — болотная вода, чёрная и сырая. Фанди кажется, что он рассыпается. Ему хочется отстраниться, дёрнуться, хотя бы отвести взгляд — но пустота гипнотизирует его. Дрим держит руку на его горле, не больно, но весомо; он двигается мучительно, так, что в этом нельзя забыться, нельзя утонуть, и Фанди только остаётся осозновать происходящее с мучительной ясностью. И тогда становится страшно. Фанди вскрикивает. Не от движения — от ужаса, который рвёт его глотку, прямо там, под ладонью Дрима. Он задыхается и без давления, он умирает, по-настоящему умирает. Он видит своё отражение в чужих зрачках, видит свои залитые краской щёки и открытые широко глаза, прижатые к голове уши и губы, влажные от слюны. Ему хочется пить. Ещё больше хочется, чтобы это прекратилось. Стыдно, очень стыдно лежать так вот — обнажённым и растрёпанным, открытым на всеобщее обозрение. Стыдно хныкать, когда толчки меняются на более резкие, когда ощущение наполнености становится тяжёлым, а потом — болезненным, бьющим по всем органам чувств сразу. Фанди кажется, что внутри него взрывается сверхновая, и по всему телу распространяется дрожь. Уши закладывает — он больше не слышит, как шуршит простынь, как их тела соприкасаются. Перед глазами плывёт, и остаётся только тяжёлый, грязный запах. Когда Дрим сжимает руку на его горле сильнее, Фанди думает — наконец-то. Он тяжело дышит, когда от него отстраняются. Дыхание у Дрима сбито тоже; он убирает ладонь и тянется ближе, втягивает Фанди в поцелуй — ленивый и медленный, но всё ещё отчётливо властный, показывающий Фанди его место. Теперь хотя бы можно закрыть глаза. Мир словно движется, раскачиваясь из стороны в сторону; Дрим медленно и легко гладит Фанди по плечу, проводит пальцами по ключицам, скользит ниже, оставляя широкую ладонь внизу живота. Что-то говорит — Фанди слышит, но не понимает. У него из памяти как будто забрали все слова, и воркование Дрима над ним похоже на белый шум. Фанди старается не думать. Когда с кровати пропадает чужой вес, Фанди так и остаётся лежать на кровати, бесстыдно открытый и мягкий, с раздвинутыми ногами и с подушкой под поясницей. Отдалённо мелькает мысль — как теперь на ней спать; но она пропадает сразу же, тонет в шуме воды, в гуле отопительных труб и в чужих шагах. Фанди задыхается. Дрим возвращается. Мягко вытирает его влажным полотенцем; вода прохладная, она немного отрезвляет. Фанди резко распахивает глаза, когда в него снова проникают двумя пальцами. Дрожь проходит по его телу. — Ещё раз?.. — болезненно спрашивает он, чувствуя напряжение в теле. Фанди думает, что второй раз разрушит его до основания. Но Дрим только фыркает. — Если хочешь потом отмываться от засохшей спермы, то всегда пожалуйста, — и продолжает. Фанди решает, что не будет ни спрашивать, ни противиться. Больше всего на свете ему хочется исчезнуть. Фанди чувствует себя не до конца живым. Вообще не чувствует себя живым, если честно — есть только что-то стылое, что-то странное, что-то, от чего пахнуть должно болотной сыростью. Погибелью. У Фанди тупо болит всё тело, и это не даёт ни на минуту забыться. Не даёт сделать вид, что всё нормально. Он помнит: каждое движение, каждый толчок бёдрами, каждый раз, когда рука Дрима сжималась сильнее, а пальцы нащупывали пульс. Он лежит на кровати, так и не одевшись, и ему отчаянно хочется закурить тоже. Как Дрим — он сидит на краю кровати, и в воздухе едко пахнет дымом. Запах смешивается с густым и тяжелым, стоящим в комнате, превращаясь во что-то совсем тошнотворное. И Фанди кажется, что он задыхается, что происходящего слишком много для него. Сфокусировать взгляд хотя бы на чём-то — задача действительно непосильная. Огонёк сигареты Дрима расплывается в оранжевое пятно, и Фанди думает про огонь, охвативший стены его дома; пляшущие языки пламени перескакивают друг за другом, словно создавая невероятный по сложности танец. И оставляя только разрушение. Фанди кажется, он тоже разрушен. Дрим разбил его, выпил до дна; и он не имеет права, так нельзя, Фанди знает — но у него ни капли сил нет на то, чтобы бежать прочь. Он сдаётся — Дрим не тот, кому можно отказать, тем более, когда живёшь в его доме и… Мысль, мелькающая у Фанди в голове, делает мир вокруг него холоднее и гаже в десятки раз. Она замирает горечью в горле, острым комом, тяжёлым и не желающим проваливаться внутрь. Эту мысль не получается просто сглотнуть, она не теряется в гуле, наполнившим уши. — Вы специально, — говорит он, стараясь не смотреть на Дрима. — Специально что? — уточняет он бесстрастно, и дым поднимается к потолку. Фанди разглядывает причудливо изгибающиеся клубы и хочет в них задохнуться. Раствориться. Больше не быть. Хотя бы больше не ложиться под этого человека. Фанди знает, что Дрим ещё раз придёт сюда, в эту квартиру, чтобы снова взять то, что считает своим. И будет приходить ещё много раз, пока Фанди не вырастет, не перестанет быть ребёнком — одним из тех детей, к которым влечёт всяких ублюдков. — Специально всё сделали так, чтобы меня… — Фанди не находит слов. Ему больно, ему так больно внутри. Он думает, что это изнасилование, но одёргивает себя тут же, потому что Дрим его не заставлял. Он только отдал приказ. И Фанди не смог его не исполнить. — Чтобы это сделать. Вы… Вы хотели так с самого начала, да? Дрим пожимает плечами. Фанди старается не смотреть на него, но не может. Фигура Дрима — жёсткий контур, болотная вода и огонь, пляшущий у кончиков его влажных пальцев — гипнотизирует, притягивает. Заставляет дышать и хотеть перестать. — Может быть, — его голос улыбается, но Фанди не может этого разглядеть; мир расплывается перед ним, рассыпается на цветовые пятна, а когда он пытается сморгнуть эту россыпь — чувствует, как вода скатывается вниз. Дрим смеётся и придвигается ближе, его рука ложится на внутреннюю сторону бедра и легко поглаживает. — Разве всё было так плохо? Фанди вдруг всхлипывает. И закрывает лицо руками, чтобы не видеть, как Дрим разрушает его ещё больше. Подушечки чужих пальцев обжигают кожу. Как лёд. Он тонет в промёрзшем насквозь болоте. — Вы специально! — он давится воздухом. — Вы знали, что меня выгонят, вы знали, вы специально так со мной!.. — Нет. Но это чудесный подарок, — мягко говорит Дрим. — Я думал, мне придётся ещё долго тебя уговаривать, маленький. А смотри-ка — как скоро я смог тебя поцеловать. Если бы он только целовал. Если бы — это можно было бы пережить. Это бы Фанди смог, он бы привык, приспособился расслаблять губы и позволять лезть языком к себе в рот. Но знать, что Дрим снова придёт, чтобы взять его, как вещь… Невыносимо. — Вы подонок, — выдыхает Фанди. Прикосновение к бедру становится как будто строже, рука Дрима напрягается. Это предупреждение; оно не останавливает. — Вы подонок. Так нельзя с… ни с кем нельзя. — Зато тебе есть где жить, Фанди Сут, — прохладно говорит Дрим. — Разве я чем-то тебя обидел? Фанди думает — да. И не говорит, даже когда Дрим снова целует его в солнечное сплетение. — Я был мягок с тобой, — страшно и нежно шепчет он. — И когда ты привыкнешь, тебе понравится. Фанди смеётся и растягивает губы в улыбке, но не верит себе ни капли. — Дайте мне сигарету, — просит он. И дым заполняет его лёгкие до краёв.