Туман

Чем ближе Ксения подходила к номеру Федотова, тем тревожнее ей становилось. В ее голове по-прежнему не сходился «дебит с кредитом», отказывались выстраиваться мало-мальски удовлетворяющие ее логические цепочки. Сколько Ксюша помнит себя на этой позиции, Лев Глебович в любом расположении духа всегда звонил сам. Не звонил владелец отеля, лишь если сделать это не позволяло его физическое состояние: например, если прихватывало сердце, или если в этот самый момент он по шею увязял в болоте. Почему-то вспомнилось, как Олеся разыграла перед ней целый спектакль, изобразив из себя несчастную, брошенную, никому не нужную, незаслуженно обиженную ее же новой и, возможно, последней любовью – на тот момент роль «последней любви» Олеси еще исполнял Зуев. Она билась в истерике, а густо наведенная и потекшая от водопадов слез тушь рисовала по щекам боевой раскрас. Она причитала, что больше никому и никогда не будет нужна, что «теперь эта жизнь не имеет смысла», обещала тот же час накидаться таблеток, потому что этот злой, бездушный мир ей больше не мил. Перепуганная Ксюша навела кипеша, что надо: ринулась за подмогой, нашла ее в лице Федотова с Зуевым, нарассказывала им ужасов о готовности медсестры отправиться к праотцам, привела обоих в медкабинет, и… Олеся встретила их на собственном рабочем месте при полном параде: спокойная, с красивым свежим макияжем и недоуменным выражением лица. Это удивленное хлопанье ресницами управляющая на всю жизнь запомнит – любая актриса удавилась бы за таланты, которыми небо наделило эту бестию. «Какое самоубийство, вы что? Посмотрите на меня! И в мыслях не было. Я молодая. Красивая. У меня всё еще впереди. Это просто управляющая ваша кукухой поехала». Вот как всё это выглядело. В общем, выставила Олеся Завгороднюю в глазах владельцев отеля просто чокнутой. Лев Глебович с Игорем Павловичем тогда серьезно озаботились состоянием Ксюшиного душевного здоровья. Тогда же Юра, отъезжавший в город за новым смартфоном и вернувшийся в отель лишь к самой развязке, впервые наорал на нее за то, что она в очередной раз попробовала разобраться с этой ненормальной самостоятельно. То ли с перепугу наорал, то ли потому, что к этому моменту потерял уже всякую надежду донести до её сознания, насколько опасно связываться с медсестрой, но в любом случае, после пережитого стресса выслушивать такое от него было обидно вдвойне. Решительно постучав в дверь люкса Федотова и не получив ровным счетом никакого ответа, Ксюша приложила ключ-карту и вошла внутрь. Номер встретил ее оглушительной тишиной: кажется, он был абсолютно пуст. Замерев на пороге, Завгородняя внимательно оглядела просторную гостиную и пришла к выводу, что выглядело здесь все совершенно обычно. Если бы разъяренный Лев, уподобившись Зевсу, метал гром и молнии, последствия не преминули бы отразиться на интерьере – хоть початой бутылкой коньяка, хоть поврежденной мебелью, хоть бардаком, хоть намеком на бардак – в виде галстука на люстре, например. Пахло тут тоже абсолютно нормально – в воздухе не чувствовалось лишних примесей, например, запаха валокордина, которым обычно отпаивали разволновавшегося владельца. — Лев Глебович… — тактично позвала Ксения, в сомнении делая шаг в глубину гостиной и замирая, прислушиваясь. Может, он в спальне или в ванной? Ответа не последовало. Лишь занавески легко-легко колыхались: кто-то оставил номер на проветривание. Странно… «А вдруг ему совсем плохо, и Олеся убежала в медкабинет за лекарствами?» — Лев Глебович! В спальню она уже фактически вбежала. И встала в растерянности как вкопанная: здесь тоже было абсолютно пусто, даже постель не примята. Вот лежит портмоне из дорогущей кожи, вот часы, стоимость которых Ксении было страшно себе представить, вот – початый блистер таблеток. Ксюша прищурилась и всё же подошла поближе, вглядываясь в название. Кажется, те самые, что недавно в каком-то неимоверном количестве выписывала Олеся. Какое-то мощное успокоительное… На прикроватной тумбе у Льва… А ведь Юра после возвращения, оформляя заказ на лекарства, внес в список это же средство – надо полагать, не обнаружив его среди запасов в медкабинете. Значит, Олеся не для отеля, а для своего «Лёвы» старалась… Ну, допустим. Но десять упаковок?! На него одного?! Завгородняя сама не могла точно понять, почему, но данное обстоятельство ее смутило, а в голове промелькнула шальная мысль, что нужно на всякий случай почитать к этому успокоительному инструкцию. И как можно скорее. Тут же, рядом с блистером, лежал и смартфон владельца – значит, Федотов здесь совсем недавно был, но куда-то вышел. В целом вся эта картина на фоне вводных от Олеси о том, что он тут рвет и мечет и готов сию секунду уволить свою горе-управляющую, выглядела всё страннее и страннее… Телефон тут, сам он – черт знает где. Тогда зачем, спрашивается, было гнать ее на разборки к себе в номер? Назначил бы свиданьице там, куда сам собрался. «Да нет, не оставил бы Лев телефон, зная, что я его потеряю и начну звонить сама. «Что за фокусы!?» Всё это Ксюше совсем не нравилось. Решив, что сейчас на всякий случай проверит ванную комнату и пойдет искать владельца в лобби, она вышла из спальни и... Этого стоило ожидать, но Ксения, глупышка, как всегда не ожидала. А вот её – её ожидали. Прислонившись спиной к входной двери, в упор на неё смотрела Олеся. Вид её не предвещал управляющей ровным счетом ничего хорошего, и в памяти Ксюши одна за другой тут же завертелись страшные картинки. Вот Олеся сидит в ее собственном кабинете с огромным кухонным ножом в руке и в остервенении изничтожает фруктовую корзину, параллельно размазывая по щекам потекшую тушь. Тогда медсестра узнала, что у Юры, к которому она приехала под предлогом устроиться на место уволившейся Стеллы и которого надеялась вернуть, тут кто-то есть. Вот Юра рассказывает ей о том, как Олеся лазила на дерево, чтобы заглянуть в его окно и просто пожелать ему доброго утра. Вот сама Олеся, нежно и загадочно улыбаясь, рассказывает ей, как сбросила с моста свою конкурентку. «С ней всё в полном порядке. Всего-то метров двадцать…». Вот Олеся, решив, что встречается Юра с Ритой, подбросила заму в номер белый порошок и позвонила в полицию, сообщив, что в отеле «Гранд» хранят наркотики. Позже оказалось, что в пакетике какая-то безобидная хрень типа сахарной пудры, но нервов тогда она управляющей своим перформансом потрепала знатно. Вот Олеся – в трех метрах перед ней, пристально смотрит исподлобья, а что конкретно в этот момент творится в ее голове, без труда читается в помутневшем взгляде. «Тебе конец», — ну, такое... Положа руку на сердце, малоприятное. — Приветик, — медсестра нехорошо улыбнулась и сделала шаг навстречу. — А у меня тут для тебя сюрприз. «Спокойно… Ксюша, веди себя спокойно…» — Олеся, что за выходки? — стараясь не терять самообладания, холодно поинтересовалась управляющая. В районе солнечного сплетения неприятно заныло от захлестнувшего нутро ужаса и предвкушения больших неприятностей, но Ксения понимала, что не должна показывать оппонентке свой страх, чтобы не давать ей в руки лишний козырь – ощущение всесилия и вседозволенности по отношению к своей новой жертве. — Где Лев Глебович? Ее и без того недобрая улыбка окончательно проявила свой «оттенок», превратившись в жуткий оскал. Если до сего момента в управляющей еще теплилась слабая надежда на то, что как-нибудь удастся отделаться малой кровью, то после – надежда эта умерла. — Отлучился на минутку к своему отродью, — утробным голосом ответила Олеся. — Мы с тобой должны успеть к их появлению, так что не будем медлить. «Это Рита – отродье? Ах ты... дрянь!» Не глядя протянув руку в сторону, медсестра нащупала на комоде любимую китайскую вазу Федотова и, не сводя с Ксюши глаз, прошипела: — Я же предупреждала тебя: не приближайся к Юрочке. Он мой! Но ты оказалась непроходимой идиоткой и не поняла моих намеков. «Он уже давно не твой! А как же «Лёва»?» Управляющая неотрывно следила за вазой в руках Олеси, гадая, что та собирается сейчас предпринять. Уж не по голове ли запустить? Что бы та не задумала, здесь ясно читается намерение физической расправы... От предчувствия, что сейчас с ней непременно произойдет нечто ужасное, в ушах нестерпимо зазвенело, и страх начал окутывать нутро стальными цепями. Ксюша – она ведь тоже еще молодая, красивая, у нее ведь тоже еще вся жизнь впереди. — Так не говорят, — неожиданно для себя самой выпалила Завгородняя. Это была жалкая попытка потянуть время, чтобы дать себе дополнительные секунды сориентироваться, сообразить, что же делать. Взгляд соскользнул с вазы и побежал по поверхностям в поисках чего-то, чем бы можно было себя защитить. Как назло, в пределах досягаемости находилась только папка с какими-то бумагами. Такой только мух бить – никак не покушающуюся на твою жизнь сумасшедшую. — Что? — теряясь, недоуменно переспросила медсестра. Выражение ее лица сменилось на озадаченное, и Ксюшу внезапно посетило обманчивое чувство контроля над ситуацией. — Непроходимая идиотка не говорят. Говорят непроходимый тупица, — гордо вздернув подбородок и одарив Олесю надменным взглядом, высокомерно изрекла управляющая. — Русский учи. Никакого инстинкта самосохранения – да, у Ксении он отсутствует напрочь! Понимание, что про русский она ляпнула зря, что вот таким поведением можно не дезориентировать, а лишь еще больше взбесить, пришло к ней спустя секунды, но – было уже поздно. На мгновение Олеся замерла в своей позе, хлопая ресницами и переваривая сказанное, но то было лишь мгновение. В следующий момент на лице ее отобразилась такая неприкрытая ненависть, что Завгородней стало предельно понятно – дело её дрянь: — Поучи меня еще! — рявкнула девушка, крепче сжимая в руках вазу и делая еще шаг в направлении управляющей. — Олеся, в чем дело? — голос предательски дрогнул, и в этот момент управляющая проиграла. Она показала медсестре свой испуг, и в глазах напротив вспыхнул дьявольский огонь. Инстинкт подсказывал Ксении отступать, но ноги словно к полу приросли. Пока еще ничего не случилось, однако Завгородняя под этим полным исступления взглядом чувствовала себя как кролик перед раскрывающейся пастью удава, а мозг – тот вообще «завис» и отказался продолжать искать варианты спасения. Ксюша их просто не видела! Тут или в дверь, или в окно. Выход через дверь блокирован, а сигать через окно не очень хотелось, второй этаж, как-никак. Правда, очень хотелось жить… — Я тебя предупреждала, — гробовым голосом повторила Олеся. — Ты не поняла. Сама виновата. Пухлые губы перекосило в усмешке. От всего ее демонического вида у управляющей перехватило дыхание, пошел мороз по коже, в сознании помутилось, а голову окончательно и бесповоротно заполонили помехи. И все это – за долю секунды. Ваза выскользнула из рук и со страшным грохотом упала на пол, осколки разлетелись во все стороны, заставляя Ксению подскочить на месте и все же попятиться в сторону окна. Кривая ухмылка на губах Олеси стала еще более зловещей, хотя куда уж зловещее, внутри у Ксюши все оборвалось, она отчаянно силилась понять, что происходит, но пока не понимала. Ясно пока было лишь одно: всё только начинается. Расширившимися от ужаса глазами управляющая следила за тем, как медсестра резко наклонилась, взяла в руки крупный осколок, медленно выпрямилась и сделала к ней еще один, уже третий или четвертый, шаг. На ее лице отражалась такая непоколебимая решимость, что у Ксюши не осталось никаких сомнений, что сейчас этим куском дорогущего фарфора ей в одно уверенное движение перережут горло. Она в западне… — Помогите! — истерично взвизгнула вдруг Олеся. Время замедлилось и встало на паузу. На глазах ошалевшей Завгородней противница с усилием провела осколком по предплечью, отшвырнула его в сторону и вцепилась ногтями в собственное лицо, раздирая кожу до крови. Запустив пальцы в прическу, содрала с волос шпильки, и они повисли в прядях, создавая впечатление, будто ее только что как следует оттаскали за патлы. — Умоляю, помогите! Убивают! — заорала медсестра не своим голосом, а затем захлебнулась в исходящих откуда-то из самой груди рыданиях. Они звучали настолько натурально, настолько естественно, что у Ксении загривок встал дыбом, тело начала бить крупная дрожь, а внутренняя паника достигла пика. Она не могла контролировать происходящее вокруг, что говорить, она не могла сейчас контролировать себя саму! Руки заходили ходуном, и управляющая в который раз затравленно огляделась по сторонам в поисках хоть чего-нибудь, хоть какого-нибудь средства к спасению. Одна беда: глаза уже толком ничего и не видели, а голова – не соображала. Прямо перед ней, на расстоянии метра, стояла Олеся и орала дурным голосом погибающей от рук маньяка: — Кто-нибудь! Аааааааааа!!! Не трогай меня!!! Что я тебе сделала?!?! «Господи Боже! Да и ты и впрямь психичка!!!» Подойдя к Ксюше уже фактически вплотную, не прерывая их зрительный контакт, медсестра рванула за рукав своей шелковой блузы, и Ксюша услышала треск ткани – где-то далеко, он пробился через невыносимый гул в ушах. Она не в силах была оторвать от этого перекошенного лица взгляд, не в силах была соображать и не в силах двигаться, да и некуда было – прямо за ее спиной окно, справа столик с еще одной хрупкой, нежно любимой Львом вазой, а слева – выписанный из Лондона ею лично диван, перегораживающий путь в спальню. Эта ваза могла стать ее спасением... Сквозь густой туман в голову вдруг пробилась единственная трезвая мысль: сейчас ни в коем случае нельзя трогать эту сумасшедшую хотя бы пальцем. — Спасите! — оглушающий визг Олеси прямо над ухом разорвал барабанные перепонки, Ксюша чувствовала бедрами подоконник, испытанный шок парализовал мозг, перед глазами плыло, и сознание отключалось. Большего ужаса в своей жизни она не испытывала, пожалуй, никогда. Это убийственное светопреставление в сантиметрах перед ней, перекошенное лицо, водопады слез, черные разводы на щеках и подбородке, тонкая струйка крови по предплечью, взлохмаченные волосы и шпильки на кончиках прядей, разодранные скулы и одежда – всё это сейчас повесят на нее! Почему она не послушала Юру, почему не согласилась пойти вдвоем, ведь он же настаивал? А теперь – кто в здравом уме поверит, что эти увечья Олеся нанесла себе самостоятельно? Кто в этой ситуации станет слушать управляющую? Кто захочет разбираться? Лев? Лев единственный, кто принимает здесь решения. Но он крайне импульсивен и выводы делает мгновенно, на слово верит... Чего стоит случай с испорченным свадебным платьем Риты. А Олеся еще и спит с ним, она ему куда ближе, чем какая-то девчонка из глубокой провинции… — Ты вылетишь отсюда сегодня же. Пакуй чемоданы…, — торжествуя, прошипела любовница всемогущего Льва и вдруг упала прямо перед управляющей на бок, скрючилась и затряслась в конвульсиях. Сознание помрачилось. Вжавшись в подоконник, управляющая пыталась не хлопнуться в обморок, сердце колотилось как безумное… У нее нет никакого алиби, нет свидетелей, нет ничего в свою защиту! У нее и повода-то нет нападать на медсестру, но кто будет этим интересоваться? Олеся наплетет такого, что поверят все! Сбежать сейчас, пока эта ненормальная корчится на полу? Система отеля все равно зафиксировала время открытия люкса ее ключ-картой – доказать, что Ксения здесь была именно в это время, проще пареной репы! «Ксюша, дыши…» Вдохи и выдохи давались с огромным трудом. «Почему я не догадалась включить камеру телефона? Вот идиотка!» Так часто бывает: все годные мысли, все варианты достойных ответов и потенциальных реакций приходят в голову лишь тогда, когда ситуация уже полностью отыграна. Раньше надо было думать, а теперь… Из этой грязной истории Ксюше уже не выбраться, а удар по психике нанесен такой, что она еще не скоро оклемается. — Помогите же! — разорвал недолгую тишину еще один надрывный, истошный Олесин крик, полные мольбы глаза уставились на нее, из глотки рвались рыдания, а один уголок полных губ «улыбался». И Ксения, в ужасе пялясь на эту жуткую картину у своих ног, поняла вдруг, что, кажется, сходит с ума. Это не с ней… Это просто какой-то затяжной ночной кошмар… Так не бывает… Она сейчас проснется, обязательно… В ушах беспрерывно, уже по сотому, наверное, кругу, звенело Олесино: «Помогите! Убивают! Кто-нибудь!», тело бил озноб… . . . Она не слышала голосов за дверью, не видела, как она открылась и в люкс ввалились люди, не отдавала себе отчета, сколько их там. Юра, Лев Глебович, Рита… Всё, о чем она способна была думать, так это о том, что именно они сейчас видят. Они видят избитую, истерзанную, сжавшуюся в комок, бьющуюся в припадке Олесю и нависающую над ней «Симпампульку» – вот что. Ксения яростно замотала головой, и все слова застряли в горле, на полпути к выходу. Рот открывался, она хватала им воздух и закрывала, видя перед собой перекошенное от ужаса лицо Льва Глебовича, округлившиеся глаза Риты и черные – Юрины. От прежнего глубокого голубого в них осталась лишь каемка, зрачки, расширившись, захватили радужку почти целиком. И если семейство Федотовых, проглотив языки, как и она сама, переводило взгляды с управляющей на медсестру и обратно, то Юра смотрел только на Ксюшу, и она читала в его глазах немой крик: «Я же Вас предупреждал!». — Я не виновата…, — наконец, выдавила из себя Ксюша, с трудом, но все же осознавая, что прохрипела это, прошептала, пролепетала – и никто ее не услышал. Силы оставляли. — Ксения, дышите… Еще секунда или две – и врач оказался от нее по правую руку – на «её стороне». Он всего лишь встал рядом, но этого было достаточно, чтобы легкие раскрылись и впустили в себя дозу спасительного кислорода. И если бы только Ксюша могла сейчас позволить себе, она бы спряталась от страшного мира в его руках и нашла бы там успокоение и защиту… Она не могла. — Для кого ты устроила это представление? — глядя сверху вниз на «несчастную жертву», задал Юра свой вопрос. Его голос наполнил пространство вокруг холодом, в нем перекатывался, трескался и звенел лёд. О том, чтобы помочь Олесе подняться, врач, кажется, даже не помышлял. — Успокойтесь, Ксения, все позади. «Он ей не верит...?» Как молотом по наковальне, как резкий звук набата, как в ледяную прорубь с разбега и с головой – он ей не верит. Не верит ей! Не верит... Осознав это через пелену густого тумана в голове, Завгородняя кинула на Юру полный изумления и благодарности взгляд, но сказать что-то в ответ не успела – дар речи обрел Лев. — Симпапулька, какого черта ты устроила?! — рявкнул он так, что Рита, стоящая чуть позади отца и хмуро поглядывающая то на управляющую, то на врача, подпрыгнула на месте и от греха подальше отступила на шаг. — Ты зачем на нее напала?! Олеся, кажется, только этого и ждала. «Кое-как» поднявшись на ноги, она кинулась в объятия к Федотову и затряслась в них, захлебываясь в рыданиях. — Лёва, уволь ее! Я думала, она меня убьет! Если бы ты не появился, убила бы. Точно! — Тише-тише…, — Лев нежно погадил ее по голове. — Я разберусь… Взяв медсестру за плечи, Федотов аккуратно отстранил ее от себя, окинул внимательным взглядом израненное лицо и растрепанную шевелюру, оценил глубину пореза на предплечье, а после – пристально посмотрел на свою починенную. — На ней же живого места нет! Ты накинулась на ни в чем не повинную девчонку. Симпампулька… — Лев осуждающе посмотрел на Ксюшу, — ты же понимаешь, что всему есть предел? Я не могу допустить подобного в своем отеле, ты перешла черту... — Лев Глебович, спокойно, — вклинился Юра. Подойдя к Олесе вплотную, врач бегло оглядел царапины на скулах и, встретившись с «жертвой» глазами, пригвоздил очередным вопросом: — Ты же именно на это и рассчитывала, да? Для этого её сюда выманила. — Выманила? — эхом отозвалась всё это время хранящая гробовое молчание Рита. Бросив стремительный взгляд куда-то в сторону, она вновь уставилась на Олесю, сложила руки и приготовилась ждать развязки, вот только уголки ее губ отчего-то вдруг чуть приподнялись, а глаза загорелись огнем предвкушения. Выражение лица медсестры изменилось, но лишь на мгновение, она за секунду взяла себя в руки. — О чем ты говоришь? Она меня избила! — взвизгнула Олеся, и слезы вновь фонтаном потекли по ее щекам. — Избила? — недобро усмехнувшись, с какой-то издевкой переспросил Юра. — Дамы и господа, согласитесь, на пустом месте не избивают. Ксения…, — развернулся он к Ксюше, — у Вас с Олесей вражда? Личные счеты? Щеки нещадно загорелись. Ксюшины «личные счеты с Олесей» стояли сейчас, пряча ее за своей спиной, защищая от разъяренного Льва и этой ненормальной. И ничегошеньки о данном обстоятельстве не подозревали. Управляющая отрицательно покачала головой: сказать ей Юре было абсолютно нечего. Расскажет она ему все завтра – если, конечно, до завтра ее отсюда не вышвырнут, и тогда ответ на этот вопрос он получит автоматом. Но сегодня… Не так он должен узнать! Не так! — Она психичка! — всхлипнула пострадавшая. — Ей не нужен повод! Она больная! Лёва! — Сейчас я покажу вам фокус, Лев Глебович, — Юрины пальцы стремительно обхватили Олесины запястья. Не церемонясь с бывшей, он грубо развернул их к свету и зафиксировал в таком положении. Судя по тому, как ойкнула и скривилась от боли ничего не понимающая Олеся, с приложенной силой врач переборщил. — Ксения, подойдите сюда, пожалуйста. На трясущихся ногах управляющая сделала несколько шагов вперед. Она, как и Олеся, как и остальные здесь, тоже пока совершенно не понимала, что он затеял – мозг по-прежнему прикидывался комом ваты, – понимала она одно: если Юра говорит делать, нужно подчиниться. — Разверните кисти ладонями к свету, — попросил врач, продолжая удерживать медсестру на месте. «Что ты замышляешь?» Ксюша вскинула затравленный взгляд на окружающих и столкнулась глазами с Ритой. Федотова смотрела на нее в упор, глаза её уже не просто горели огнем предвкушения, а торжествующе блестели, а губы расползались в победной улыбке. Она, в отличие от Ксении и своего бросающего на окружающих хмурые взгляды отца, кажется, уже подозревала, что будет дальше, и не могла сдержать рвущихся наружу эмоций. «Делай», — кивнула Маргарита управляющей, и Ксюша как зачарованная подчинилась. Их с Юрой спокойствие и уверенность начали потихоньку передаваться и ей – вместе с ощущением, что как минимум двое здесь готовы за нее постоять. — Очевидное-невероятное, — заключил врач себе под нос. Он буквально на пару секунд остановил взгляд на предъявленных окружающим пальцах и тут же вскинул глаза на Федотова. Вид Юра при этом имел такой скучающий, словно пришел в кино на премьеру, предварительно посмотрев ленту в пиратской версии и уже зная весь сюжет, кульминацию и развязку. — Лев Глебович, взгляните на ногти Ксении, пожалуйста. Лев без особого интереса покосился на Ксюшины ладони, издал похожий на кряканье звук и вновь вперился в Юру нехорошим взглядом, из которого следовало, что он не позволит, чтобы в собственном отеле собственные подчиненные считали его за идиота. — И? Руки и руки. Хочешь совет? Не пудри мне мозг! Тут все ясно! — не терпящим возражений тоном провозгласил Федотов. — Отпусти Олеську. Ему явно не нравилось, что его врач позволяет себе такое обращение с его женщиной, однако тот и бровью не повел. — Они чистые, — спокойно продолжил Юра, игнорируя приказ начальства. — А теперь взгляните на ногти Вашей спутницы. И тут до Ксюши, наконец, дошло. «На ногти? Господи, как просто… Юра…» Дошло и до Олеси. Она дернулась, попытавшись вырваться, но врач усилил хватку, и Ксюша, у которой с души прямо сейчас падал валун размером, наверное, с дом, невольно подумала о том, что на тонкой коже медсестры после такого во всех смыслах невежливого обращения могут остаться синяки. Даже в такой ситуации она умудрилась ее пожалеть. Это не лечится. В комнате наступила гробовая тишина, Лев Глебович, вытаращив глаза и раздувая ноздри, с немым вопросом в глазах уставился на Олесю, а затем и на Юру. Рита аккуратно обогнула отца, подошла к управляющей и осторожно обняла ее за плечи, а спустя секунду прямо в ухо раздалось ее успокаивающее мурлыканье: «Завтра этой дряни здесь не будет, вот увидишь». — Кровь, — кивая сам себе, заключил Юра. — Откуда, казалось бы? Если Ксения расцарапала Олесе лицо, то и кровь сейчас должна быть под ногтями Ксении. Вам так не кажется? Он держался, как держатся адвокаты на судебном процессе: твердо, с достоинством, распространяя вокруг себя волны непоколебимой уверенности в собственной правоте, в невиновности своего клиента. Он предъявлял сейчас судье неопровержимое доказательство, после которого все обвинения должны быть немедленно сняты. А если нет, то всем станет абсолютно очевидно: судью надо отправлять на мыло. — Отпусти меня! — отчаянно дернувшись, вновь попыталась вывернуться медсестра. Все было тщетно – её удерживали на месте мертвой хваткой, и Ксюша, немного придя в себя, только удивлялась, откуда в Юре сейчас столько сил, если час назад он еле стоял на ногах. Откуда бы они не взялись, она была ему страшно благодарна – ведь это ее он сейчас защищал, непонятно где их беря. — На что ты намекаешь, Юрец? — темнея лицом, угрожающе протянул Лев. — На то, что она сама себя искромсала? На лице врача мелькнуло выражение, которое при желании можно было бы считать, как: «Бинго». — Именно. Не намекаю – я это утверждаю. Для чего это было сделано – другой вопрос. Давайте вызовем полицию, снимут отпечатки пальцев с вазы, соберут материал из-под ногтей, проверят обеих на детекторе лжи – в общем, если моих аргументов Вам недостаточно, следствие Вас убедит. Я звоню? — Стопэ! Не нужно полицию, — поспешно вступила Рита, отпуская Ксюшу. — Нам же полиция не нужна, правда, па? — бросила она взгляд на отца. И, добившись от него хмурого кивка, продолжила: — Так-то тут камера есть. Как тебе такое, солнышко мое грудастое? — повернулась она к Олесе. — Вот это поворот, скажи? Сложив руки на груди, Маргарита наградила медсестру сладкой, мстительной улыбкой. Вся ее поза, весь ее вид, коварное, злоехидное выражение ее лица – всё кричало сейчас об одном: «Пакуй монатки!». — Какая еще камера?! На Федотова было страшно смотреть, казалось, он вот-вот взорвется. В этом отеле никогда не было ни одной камеры – Лев запрещал их устанавливать, аргументируя свой категоричный запрет тем, что именно отсутствие в «Гранде» камер привлекает сюда всяких шишок, которые знают, что здесь могут позволить себе абсолютно все и абсолютно с кем угодно. — Маааааленькая такая камера. Вон там, — в воздушном жесте Рита указала изящным пальчиком куда-то в угол гостиной, в сторону стеллажа с резными статуэтками. — Откуда в моем номере камера, я тебя спрашиваю?! — заорал Лев на дочь так, что оставшиеся в живых вазы вполне могли бы разлететься вдребезги. Но та уже явно морально настроилась на такую реакцию. — Я поставила. Не волнуйся, всего три дня назад, — невинно улыбаясь, ответила Маргарита. — С некоторых пор я серьезно опасаюсь за твою жизнь. Одна особа, — она ядовито усмехнулась ошарашенной, побелевшей как полотно Олесе, — подкинула мне идейку. — Ты… Ты…, — у Федотова не находилось слов. Он бы мог исполнить свое коронное: «Ты уволена!», но дочь с позиции дочери особо не уволишь. Да и… Не стоит оно того. — Не волнуйся, я бы подняла записи, только если бы твой остывший труп вдруг нашли. Что, кстати, видишь, было очень даже вероятно. Так-то мне вообще пофиг, что у тебя тут происходит. Ну так что? Разбираться будем? . . . Спустя пять минут четверо толпились вокруг монитора в тесном кабинете охранника Лени. Самого Леонида Федотов не очень тактично выгнал проветриться на своем посту у входной группы, приказав прихватить с собой Олесю, с которой было велено не спускать глаз. Опершись на стол руками, Лев Глебович жадно ловил каждый кадр, время от времени крякая и бормоча себе под нос ругательства. Рита, стоявшая по левую руку от Ксюши, даже не пыталась придать лицу приличествующее случаю выражение и стереть с него торжествующую улыбку спасительницы и победительницы. Перекатываясь с пятки на носок и обратно, сложив руки на груди, она то вскидывала брови, то с детским восторгом и чуть ли не с завистью поглядывала на управляющую, которой довелось пережить такое шикарное – в ее понимании, конечно, – приключение. А прямо посреди «киносеанса» вообще выкинула номер под кодовым названием «Подвернулся каблук». Ни с того, ни с сего, буквально на ровном месте потеряв равновесие, Маргарита повалилась на Завгороднюю, а та, толком не успев сориентироваться и сгруппироваться, – на стоящего справа от нее врача, реакция которого оказалась куда стремительней ее собственной. — Ой, — невинно захлопав ресницами, усмехнулась Рита, — сорян. Всего несколько мгновений в его руках, всего несколько мгновений, о которых Ксюша могла лишь мечтать в люксе Федотова, а душе сразу стало чуть спокойнее. Она забыла, что это такое, как это – прятаться от невзгод в его объятиях. Она ничего не забыла… Стояла бы так и стояла… Послав к черту все правила приличия. — Извините, Юрий Сергеевич, — пробормотала Ксения, нехотя возвращая себя в устойчивое положение. Голова кружилась от его запаха, от всего произошедшего с ней за этот долгий и страшный день, от того, что она видела сейчас на мониторе. Сегодня ею была прожита отдельная маленькая жизнь, сегодняшний день изменил вообще всё. — Вам можно, — врач усмехнулся и вернулся взглядом к монитору. — Удивительно, как после такого, — кивнул он в сторону экрана, — Вы вообще держитесь. Кошмар… Ей лечиться надо, а не лечить… Хотя сомневаюсь, что это излечимо. — Думаю, она бы от тебя избавилась, получив право на твое наследство, — обращаясь к отцу, заключила Рита, как только «кино» закончилось. — Все-таки хорошо, что все в итоге вскрылось. Федотов озадаченно уставился на дочь. — Кто тебе сказал, что я собираюсь жениться? — Ну, я видела кольцо... — Олеся говорила мне, что Вы сделали ей предложение, показывала кольцо, — в задумчивости произнес Юра. Украдкой взглянув на Льва, Ксюша подметила, как лицо его вытянулось, отражая крайнюю степень недоумения. — Так что опасения Маргариты оправданы. Что Олеся за человек, я готов рассказать Вам с глазу на глаз. — Да ты уже как-то рассказывал, — проворчал притихший Лев. — Да? — искренне удивился врач. Лев Глебович покачал головой. От его воинственного настроя не осталось ровным счетом ничего, наоборот, он словно сдулся: лицо осунулось, брови хмурились, а в голове явно шел какой-то сложный мыслительный процесс. — Тогда мне показалось, огонь-баба, не воспринял я твои слова всерьез. — Надеюсь, сейчас воспримите. С учетом вскрывшихся фактов. — Однажды она подкинула Рите в номер пакетики с белым порошком, позвонила в полицию и сообщила, что в номере 205 отеля «Гранд» хранят наркотики, — на выдохе протянула Ксения, вспоминая шныряющих по Ритиному номеру ментов, овчарку-ищейку и своего героического отца. — Решила, что у них с Юрием Сергеевичем… ммм… отношения. Так что Вашу дочь, Лев Глебович, могли принять в обезьяннике до выяснения обстоятельств. А Вы знаете, как слухи разлетаются… — Да? — настала очередь Риты удивляться. Глаза у зама сделались круглые-круглые. — Ты мне не говорила… Ксюша лишь плечом повела: — Нам с папой удалось разрулить. — Охренеть! Вот же ж сука! — вскинулась Федотова, мигом теряя весь свой благостный настрой. Ксюше даже на долю секунды показалось, что первое, что предпримет Рита, покинув этот кабинет, – пойдет и выцарапает Олесе глаза. Но уже спустя мгновение Маргарита смогла взять себя в руки: — Это что же – я тебе еще и должна? Ксения лишь отмахнулась. — Забудь. В ее планы не входило рассказывать Рите эту историю, но уж как получилось, так получилось. — Ну, а с чего ты решила, что она меня на тот свет отправить хочет? — покосился Лев Глебович на дочь. — Ну… Потому что… Она зациклена на другом человеке, па, — выдохнула Федотова, закатывая глаза к потолку. — Она сталкер. С тобой ей, конечно, очень удобно, ты ее балуешь, брюликами и баблом осыпаешь, Айболит всегда под боком, ну что ты, маленький, что ли? Будто с тобой такое впервые. Ну, может, на тот свет бы и не отправила, но ничего хорошего от нее ждать не приходится. Видишь, как она сегодня попыталась избавиться от стоящей на пути к ее счастью преграды? Ты наверняка будешь следующим. «Рита, молчи!!!» — Лев Глебович! — Ксюша, холодея от осознания, что Федотова явно переборщила сейчас с инсайтами, поторопилась вклиниться в их диалог. На Юру в этот момент она боялась даже взглянуть и просто молилась про себя, чтобы он не придал Ритиной фразе должного значения. Необходимо было срочно переключить внимание назад на главную тему. — Я сегодня видела у Вас на тумбе какие-то сильнодействующие успокоительные, она заказала их пару месяцев назад в большом количестве, я еще удивилась, а она объяснила, что это на полгода вперед. Но Юрий Сергеевич позже тоже делал на них заказ, значит, до медкабинета они не дошли… Или дошли, но были втихую изъяты..., — управляющая замолчала в надежде, что дальше эту неприятную во всех отношениях мысль разовьют как-нибудь без нее. С нее на сегодня хватит главных ролей и софитов. Юра мгновенно напрягся: — Что за успокоительные? — прищурившись, уставился он на Федотова. — Я же Вам ничего такого не выписывал. И в какой дозировке Вы их принимаете, позвольте узнать? «Вот! Так я и знала! Зачем она ими его пичкает?» — Олеська сказала, это твое назначение, — озадаченно ответил Федотов. — «От токсоплазмоза», — сказала. Ну в какой-какой? В обычной. Утром, днем и вечером… Недавно начал. — Три раза в день?! Лев Глебович…, — врач даже не пытался скрыть обуявшего его ужаса. — И Вы молчали? — Так а чего мне тебя тревожить? Я ж думал, ты и назначил, и присмотр за мной и так круглосуточный. Но, правда, знаешь, вата в башке замучила… И память еще хуже стала, внимание как-то рассеялось, реакции какие-то заторможенные. Олеська говорила, это ничего страшного, со временем пройдет. Настаивала прямо, чтобы доверился вам и пил. — Лев Глебович, я…, — Юра беспомощно развел руками. — Я поражен. Зачем Вам личный врач, если Вы готовы поверить первой встречной? Почему Вы мне ничего не сказали? Не уточнили? Не пожаловались на самочувствие, в конце концов? — Не лечи меня, Юрец… Ну, ступил. С кем не бывает? Зато теперь мне всё ясно. Выходит, не прав я был, Симпампулька, — протянул Федотов, распрямляясь над столом. — Работай. Рита недоуменно вскинула брови: видимо, она все же ожидала от отца каких-то извинений хотя бы перед управляющей, а вот Ксюша давно уже ничему не удивлялась: Лев не умел просить прощения за собственные косяки, она к этому привыкла, это его «Работай» и следовало воспринимать, как то самое: «Прости меня, дурака старого». — А с медсестричкой что делать будешь? — осторожно поинтересовалась Федотова. — Скажу ей, пусть собирает монатки, и чтобы завтра духу ее здесь не было. Нет ей больше веры. Надо же... — Не расстраивайся ты так, па, — криво усмехнулась Рита, доставая из слота карту памяти. — Зато у тебя есть я, и я искренне тебя люблю. И очень рада, что ты еще поживешь. — Камеру свою забери сейчас же, — проворчал Федотов, но лицо его разгладилось, стоило ему услышать от дочери неожиданное признание. — Само собой. До следующей такой козы…

***

Двое в неловком молчании подходили к домику для персонала. Как ни крути, им было по пути, Юра не терпящим возражений тоном сообщил, что проводит Ксению до двери, а она не захотела и не стала возражать. На душе по-прежнему не улеглось, перед глазами стояла бьющаяся в припадке Олеся, а в ушах – ее истошный, парализующий нутро крик: «Убивают!». Понимание, на что могут оказаться способны люди, никак не хотело укладываться в голове, а душа металась между нахлынувшими чувствами страха и огромной признательности, что с завидной частотой сменяли друг друга. Этим вечером Ксюша была на волосок от увольнения, и ее разрывало от противоречивых эмоций. С одной стороны, Юра загородил ее спиной от разгневанного Льва, помог ей отстоять честь и достоинство, точнее, полностью отстоял ее честь и достоинство, потому что она от испытанного потрясения не могла ни одного внятного слова в собственную защиту сказать. С другой – если бы она прислушалась к Юре, всей этой ситуации в люксе Федотова, пережитого стресса, от которого до сих пор руки ходят ходуном, не могло бы быть по определению: присутствие врача просто порушило бы Олесе все планы. Получилось, как всегда: Юра в очередной раз предупредил ее, а она в очередной раз не послушала. Сколько раз такое уже бывало в их прошлой жизни – смешно и стыдно сказать: бессчётное количество раз. С третьей – из-за своей упёртости управляющая чуть не получила инфаркт и запись об увольнении в своей трудовой, чуть не вылетела пробкой из отеля, в который вложила всю себя. Но с четвертой…. Кажется, им все же удалось избавиться от этой психованной, если, конечно, Лев за ночь не передумает. Зная Олесю, зная, какая за ней тут закрепилась слава «бабы-огонь», стоило допустить, что к утру Федотов будет улыбаться своей медсестре, как ни в чем не бывало. Но все эти «во-первых», «во-вторых», «в-третьих» и «в-десятых» меркли на фоне главного. Вот он, герой ее сегодняшнего дня и ее дум, идет по правую руку с таким лицом, словно не со спасательной операции, а со званого ужина возвращается – выражение глубокого удовлетворения явственно читается на его лице; врач разве что не жмурится, как жмурятся пригревшиеся на солнышке, мурчащие коты. И сколько бы раз они не прощались, что бы не было после, какие бы усилия она не прикладывала, чтобы освободиться, забыть и начать сначала, с каким бы упорством не отталкивала его и не врала ему и себе самой – вот он, снова рядом. И она снова не против. И ей снова хорошо и спокойно, она чувствует себя с ним на своем месте и не хочет расставаться. Через несколько минут они пожелают друг другу спокойной ночи, и каждый их них останется со своим одиночеством. — Как вы все-таки там оказались, Юрий Сергеевич? — нарушила тишину Ксюша. Покосившись на врача в ожидании ответа, она невольно начала выискивать на родном лице замеченные несколькими часами ранее признаки измождения, но в свете тусклых уличных фонарей разглядеть что-либо было не так-то просто. Юра усмехнулся, поджал губы… Он выглядел совсем как прежде, и выдавали его лишь лишенные прежней уверенности движения. Шаг был медленнее обычного, а вектор движения – чуть непредсказуемый, время от времени его словно пошатывало и заносило. К чувствам страха и благодарности вновь добавилось чувство тревоги за его здоровье. «Остаточная слабость? Головокружение?» — Просто пошел следом. Уже у двери встретил Льва Глебовича с Маргаритой… — Пошли следом, несмотря на состояние? — Ксения добавила голосу ноток легкого, шутливого недовольства, призванного усмирить рвущееся из глубин души торжество. Он «просто пошел следом»! «Просто»! Пошел за ней! — Ксения, я Вас умоляю, никто не лежит на смертном одре, не драматизируйте. Да, пошел. Чихать я хотел на Ваши распоряжения, если Вы этого еще не поняли, — сказал, и в тот же момент его лицо осветилось выражением детского озорства. Ксюша готова была поклясться – она это видела: видела искорки в его синих глазах. Его море больше не волновалось, не штормило – оно успокоилось и вновь засеребрилось шелковой гладью воды. И его умиротворение наконец начало передаваться и ей. Против ее воли откуда-то из глубины наружу вырвался еле слышный сдавленный смешок. Ну да… И правда, как она только могла подумать, что он станет ее слушать. Вот и домик. Как стремительно пронеслись эти несколько минут… Здание стояло, погруженное во мрак, и управляющая невольно чертыхнулась про себя на отца, которому еще днем было поручено починить полетевшую электрику и который так и не потрудился сделать это самостоятельно или прислать кого-нибудь из подчиненных. — С Вами мне уже давным-давно все ясно, Юрий Сергеевич, — с наигранным весельем ответила Ксюша и тут же отругала себя за попытку имитировать чувства, которых не испытывает. Сейчас она испытывала совсем иные и ощущала, что должна поделиться с ним именно ими, а не изображать то, чего в ней нет. — Но я Вам очень благодарна. Если бы не Вы, не знаю, чем бы это все закончилось. — «В который раз... Ты вечно меня спасаешь...» — Лев Глебович просто не стал бы меня слушать… В общем, спасибо Вам! Ступеньки, пролет, второй этаж… Путь им освещал уличный свет, что пробивался в окно, расположенное в конце длинного коридора. Ночь была ясной, а луна, поднявшаяся над кромкой леса, – луна была просто огромной, похожей на большую, красивую сырную тарелку. И «тарелка» эта прямо сейчас заглядывала в гости через большое стекло. В эти мгновения что-то менялось вокруг них, ощутимо менялась атмосфера, воздух густел и тяжелел, а мысли из головы бросались врассыпную. Юра не отвечал. Ксюша чувствовала спиной его присутствие, слышала чуть позади легкие шаги в такт ее собственным и – тишину. Обычно на «спасибо» говорят «не за что» или что-то вроде, но он молчал. И это было совершенно на него не похоже – у этого человека на любой комментарий найдется свой ответ. Желание обернуться и попробовать считать причину молчания с его лица, задать ему одними глазами немой вопрос стало нестерпимым, но до комнаты оставалось метров пять, и управляющая упрямо шла вперёд, толком уже ничего перед собой не видя. Можно было списать на усталость. Сказать себе: «Он просто утомился», убедить себя и поверить, однако… Прямо сейчас – всё не «просто». Всё не то, чем кажется. Нутро сжималось до размеров молекулы в предвкушении неминуемой и скорой развязки. — Мы пришли. Спасибо, что проводили, — разворачиваясь наконец к своему спутнику, тихо произнесла Ксюша. — Думаю, сегодня ни мне, ни Вам больше ничего не грозит. Так что… Спокойной ночи? Она не планировала вопросительную интонацию, она планировала доброжелательную утвердительную, но вышло, как вышло, и мысленно Ксюша тут же отругала себя за то, что так бессовестно «палится», так неприлично простодушно показывает, что не хочет расставаться. А в следующий момент – что буквально несколько минут назад пообещала себе быть с ним искренней, но тут же испугалась собственных откровений. Господи, как же она запуталась в этих сетях! Внутри управляющей шла ожесточенная борьба с самой собой, и ей было совершенно очевидно, что при любом раскладе в этой борьбе победителей не будет. Она проиграла в ту самую секунду, когда решилась поддерживать легенду об их рабочих отношениях. В тот самый момент. Такие дни, как сегодняшний, нужны лишь для того, чтобы, заканчивая их в объятиях друг друга, острее чувствовать жизнь и больше ценить в ней достигнутое, но она не может позволить себе этих объятий, не может позволить взять его за руку, завлечь в комнату, укрыть, исцелить... Совсем ничего... — Спокойной? Если бы…, — ответил Юра еле слышно. Врач стоял так близко, руку протяни, и Ксюша чувствовала исходящий от его кожи запах – такой родной, тот, что она привыкла чувствовать, засыпая и просыпаясь, ища у него понимания, поддержки, защиты и любви и неизменно их находя. Тот самый, от которого раз от раза мутнело сознание, тот, что сводил с ума и, вызывая горячие приливы в животе, заставлял забывать о приличиях. Тот, что дарил чувство безопасности и ощущение, что тебе целое море – по колено. От этого запаха сейчас шла кругом голова, этот запах поднимал из глубин памяти воспоминания, они обрушивались на нее гигантскими волнами и топили без воды. На его лице не осталось ни следа от выражения того детского озорства, что она поймала там, на улице. Юра вглядывался в нее в мучительном поиске ответов на собственные вопросы. Его личный ад вновь проявлялся в глазах – далекими всполохами зарниц, его вопросы – звенели в ее собственной голове. Ксюша всё понимала, и, понимая, умирала. Так нельзя… Нельзя! Она клялась себе, что завтра же даст ему все до одного ответы, чего бы ей это не стоило и чем бы для нее не кончилось. Завтра, не сейчас. Сегодня на их долю и так уже пришлось слишком много потрясений. Словно боясь ее спугнуть, Юра осторожно протянул руку и невесомым, аккуратным движением убрал за ухо назойливо падающую на глаза прядь волос; и вряд ли Ксения была в себе в момент, когда, следуя за его ладонью, в попытке ухватить еще немного от этого мгновения чуть наклонила голову и прикрыла глаза. Нет, она была не в себе – и давно. «Я скучаю по тебе…» Теплая… Его ладонь теплая. Если бы она не наделала страшных ошибок, если бы в угоду собственным страхам, гордости и принципам не натворила глупостей, если бы прислушивалась только к себе, сейчас он был бы рядом, им были бы не страшны грозы и шторма, болезни и разрушенные карьеры, им было бы ничего не страшно, ведь они бы были друг у друга. Часто понимаешь простые истины, лишь всё потеряв. Лишь потеряв, осознаёшь, что на самом деле в этой жизни было для тебя действительно важно. Так много хочется ему сообщить, не словами! Но между ними по-прежнему уходящая за облака стена ее лжи. И пока стоит эта стена, они будут далеки друг от друга. Вскинув глаза, понимая, что только что совершенно бессовестным образом окончательно себя сдала, Ксюша с мольбой в голосе прошептала: — Завтра… Если начинать все сначала, то начинать с правды. Завтра она соберет в кулак всю свою волю, завтра она признается, и будь что будет. При мысли о неизбежном липкий страх тут же проник под кожу и заструился по жилам. Завтра. Дольше она просто не выдержит. Улыбка осветила его глаза. Он все так же внимательно всматривался в неё, улавливал малейшие изменения в реакции, искал, а Ксюша мысленно благодарила за нерасторопность отца и благословляла темноту, скрывающую от Юриного пронзительного взгляда ее алеющие щеки. — Спокойной ночи, Ксения, — нарушая задумчивое молчание, произнес он. Задетая голосом, сотканная из недосказанности, вопросов, сомнений и догадок паутина дрогнула, порвалась и слетела, оставив после себя лишь рваные, тонкие нити ощущений и клубы разрозненных мыслей. Еле заметно кивнув, будто утверждаясь в принятом решении, Юра непринужденно усмехнулся, развернулся на пятках, засунул руки в карманы пальто и спустя несколько секунд растворился в темноте коридора. Он ушел, а она осталась стоять, кутаясь в его запах, как в одеяло, и прислушиваясь к отголоскам удаляющихся шагов. «Спокойной? Если бы…»

***

«Это невыносимо»

___________________________________

Каждый раз, как только спускается ночь

На спящий город,

Я бегу из дома бессонного прочь,

В тоску и холод,

И ищу среди снов безликих тебя,

Но в двери нового дня я вновь иду без тебя.

Позови меня с собой,

Я приду сквозь злые ночи,

Я отправлюсь за тобой,

Что бы путь мне не пророчил,

Я приду туда, где ты

Нарисуешь в небе солнце,

Где разбитые мечты

Обретают снова силу высоты.