Жить в твоей голове и любить тебя
Неоправданно, отчаянно.
Жить в твоей голове и убить тебя
Неосознанно, нечаянно.
Запутались в полной темноте.
Включили свои огни.
Обрушились небом в комнате.
Остались совсем одни.
Неспокойный сон прервал тактичный, тихий стук в дверь. Сев в кровати и с трудом разлепив веки, Ксюша попыталась понять, где она и что происходит. Разглядеть что-то в этой густой темноте не представлялось возможным, управляющая видела лишь странные, непривычные глазу очертания мебели и тонкую полоску света между шторами. Вроде у себя, но как будто и нет. У себя она, где же ей еще быть? Это просто мозг туго соображает спросонья, он еще где-то там, в стране ее страхов и грёз, еще не протрезвел. Рука машинально потянулась к телефону на прикроватной тумбе: понять бы хоть, сколько сейчас времени. Активировала экран – и яркий искусственный свет больно резанул глаза, проявившиеся цифры заставили ее мысленно проклясть пришедшего, себя, свою работу и свое неравнодушие – она на полном серьезе собиралась встать и открыть. Да, в полпятого. В полпятого утра. В пустую голову проскользнула сонная, тревожная мысль: «А если это Олеся? Пришла закончить начатое?». Проскользнула и… задержалась. «Да ну, нет… Хватит паранойить, Завгородняя», — а это уже другая. Звучала она куда более неуверенно. Очень тихо выбравшись из-под одеяла, не включая даже нижний свет, Ксюша нащупала на кресле пеньюар, накинула его на себя и на цыпочках прокралась в прихожую, осторожно приложилась ухом к холодной шершавой поверхности. Там, в коридоре, прямо за дверью, послышался чей-то шумный выдох, а затем стук повторился, став громче. Отшатнувшись от двери на метр, управляющая в нерешительности уставилась в одну точку. Это же его манера стучать – три коротких, с паузой между первыми двумя и третьим. Там, в темном коридоре, в полпятого утра, когда все нормальные люди еще спят как убитые, стоит он… «Зачем…?» Ответ на этот вопрос прозвучал где-то на уровне подсознания, прозвучал вспышкой в памяти, кадрами минувшего вечера, ощущением касания теплой ладони, мгновенно образовавшимся где-то в самой глубине живота ноющим обжигающим клубком. Прозвучал помутнением и так до конца не оклемавшегося после ночной побудки рассудка, пересохшими губами, ударом крови в голову, зашедшимся сердечным ритмом, вспотевшими ладошками… — Ксения… — раздался за стеной родной и чужой голос. Одного этого хриплого голоса ей хватило, чтобы почувствовать, как под ногами зашатался и исчез пол. — Я Вас слышу. «Вот наглец… Слышит он!» Не в силах и дальше бороться с собственным нарастающим замешательством, с желанием заглянуть в эти бессовестные бездонные глаза, Ксюша схватилась за ручку и настежь распахнула дверь. Голые коленки обдало арктическим холодом, в лицо ударил слепящий свет, и она только и успела подумать о том, что света не должно быть, папа же не починил электрику. Его запах проник через ноздри в мозг, разжигая внутри пламя, и пусть она не видела ни черта в этом неестественно белом свечении, лишь высокий силуэт, но точно знала, кто перед ней и почему он здесь. — Неспокойная ночь, Юрий Серг…? Договорить ей не дали, в один шаг преодолели порог, в одно движение сгребли в охапку, она так и не разглядела лица, солнце вновь сменилось непроглядной тьмой, она чувствовала прикосновение холодного лба к своему лбу, горячего дыхания – к щеке, ощущала теплые ладони и сильные пальцы, скользящие по шее вверх и зарывающиеся в волосы. Всем своим нутром ощущала его отчаяние, боялась распахнуть глаза и прочитать ответ во встречном взгляде. Она... ошиблась, теперь она чувствует – он не поэтому здесь. — Прости! — выдохнул он ей в губы. — Прости… — Почему? — интуиция настаивала на том, что лишь этот вопрос главный, лишь на него ей нужен ответ. Просил ли он прощения за Риту, за то, что натворил сам, или… за что-то еще…? Что-то случилось. Что-то случилось! Что?! «Снова от меня ветер злых перемен тебя уносит…» — Я больше так не могу, — его пальцы крепче сжали ее виски, его дрожь передавалась ей, губы шептали в миллиметрах от губ, он не за этим здесь… Он… «Не оставив мне даже тени взамен. И он не спросит…» ...Прощается. — Не уходи! — крик беззвучно разорвался где-то внутри нее атомной бомбой, уничтожающей всё живое, что в ней еще оставалось. Он слышал этот немой вопль отчаяния и – молчал, она чувствовала в темноте, как он жмурится, и не понимала, чье сердце сейчас вырвется из своей клетки – ее собственное или его, у них одно сердце на двоих. «Может быть, хочу улететь я с тобой, Желтой осенней листвой, Птицей за синей мечтой» — Не оставляй меня! — «Нет!!!» — ее пальцы бесплотные, они цеплялись за рукава рубашки, за плечи, царапали спину, переплетались с его пальцами; её бил озноб, бил жар, сама она билась в тщетных попытках прижаться к нему всем телом – и не могла. Она должна быть с ним одним, никогда никуда не отпускать, она это он, он это она, им нельзя порознь, неужели он не понимает, не слышит ее, не отвечает, куда он собрался? Почему?! Она не может его отпустить! Она его не отпустит! — Останься… Останься… — «Это невозм… Я тебя не отпущу…» — Оста… Это он ворвался к ней в комнату ночным промозглым ветром, переходящим в ливень дождем, опускающимся над землей туманом. Это она терзала его, узнавала и не узнавала эти обветренные губы, это ее душа рыдала, моля о пощаде. Это его рубашка на полу, ее сорочка на полу, это его руки, ее мертвая хватка бедер, его сила, ее вдохи, его выдохи, ее обреченный шепот в его ухо, его безмолвие, ее безрезультатные попытки слиться в целое, запомнить. Это его сбитое дыхание, ее скомканные простыни и мокрые щеки. Это ее борьба, его прозрачные объятия, в которых она забылась, изможденная, не успокоенная. Это его тишина. . . . Люди просыпаются по-разным причинам. Кто-то просто выспался, кого-то будят яркие солнечные лучи, струящиеся через окно, кого-то – ночные кошмары, кого-то – звонок треклятого будильника. А Ксюша проснулась от пробившегося сквозь сон осознания, что того, кто должен быть сейчас рядом, рядом нет. Еще не открыв глаза, почувствовала – его нет. Ни в ее постели, ни в этой комнате – нет. Может, поняла Ксюша это потому, что окутавшую номер тишину не нарушало его ровное дыхание, может, потому, что не ощущалось его тепло, может, потому, что в воздухе не витал родной запах, а может, потому что в тот же миг, как проснулся мозг, в ней не возникло привычное ощущение безопасности от близости к груди, в которую можно уткнуться носом. Она же была с ним, он был здесь, в предутренний час, в полпятого… Сказал ей, что больше так не может, а потом… Остался. Она забывалась тревожным сном в его руках, всё утро душой ощущала его присутствие. Он должен быть тут. Приоткрыв глаза, Ксюша уставилась туда, где, как подсказывала логика, должен был обнаружиться Юра – на соседнюю подушку. Идеально ровную, пышную и пустующую. Приподнявшись на локтях, оглядела заправленные простыни и аккуратно расстеленное одеяло. Взгляд, блуждая по комнате, упал на кресло, на подлокотнике которого немым намёком висел ее пеньюар. Сброшенный ночью где-то на полпути к кровати. Из груди вырвался тяжелый вздох разочарования – ей не могло присниться, тело всё еще хранило память от его прикосновений, а душа по-прежнему пребывала в раздрае от произнесенного им на пороге. Вдев ноги в тапочки и накинув на плечи халатик, Ксюша подошла к двери, осторожно ее приоткрыла и выглянула в коридор. Света как не было, так и нет. «Черт знает что… Черт знает что!!!» Вот они – здесь стояли, он говорил: «Прости», говорил: «Я больше так не могу». Здесь же она вцепилась в него мертвой хваткой, здесь зацеловывала в попытке объяснить то, чему не смогла подобрать слов; здесь расстегивала пуговицы на его рубашке, осязала его и нет, цеплялась пальцами за воздух, здесь сбросила пеньюар, здесь вжималась в него, в пустоту… В своего и чужого. Здесь всё было. Вот тут… В комнате, где он не оставил и следа. «Ты сходишь с ума… Тебе приснилось…» Ксюша по десятому кругу растерянно оглядела идеально прибранный номер. Это просто психика ее больше уже не выдерживала. Душа не выдерживала, до умопомрачения боялась сегодняшнего дня, это мозг боялся последствий и наперед отыгрывал самый страшный из возможных сценариев, готовил ее морально, во всех красках рисуя Апокалипсис. Нет. Нет. Нет. Нет! Нет! Нет! Это – всего лишь страшный сон, а он мирно спит в собственной кровати, ничего не произошло и не произойдет. Она не допустит. Не отпустит. Найдет нужные, правильные слова, поднимет чувства, которые в нем отзовутся. Она всё-все объяснит. Донесёт, достучится. Всё исправит… Он поймёт. Сможет её простить. «Не поймет, Ксюша… Не поймет и не простит…»***
— Ну что, вы поговорили? До начала планерки оставалось пятнадцать минут, они с Маргаритой пока находились в кабинете вдвоем, и Рита щебетала, не умолкая. Ее отличное настроение чувствовалось за версту, ее энергия заполнила всё пространство вокруг, она в очередной раз успокаивала Ксюшу одним своим присутствием рядом, и управляющая была ей за это благодарна. Именно это сейчас было необходимо ей как воздух – бьющий фонтан чужой радости, напоминание, что жизнь может быть совсем другой, вот такой. Складывалось ощущение, что Федотова вот-вот лопнет от переполняющих ее эмоций, глаза искрились, уголки губ тянулись кверху, вся она была сегодня другая. Пожалуй, на таком подъеме Ксения Риту еще никогда и не видела. — Сегодня поговорим. Я вчера не смогла себя заставить, — протянула Ксюша, растерянно поглядывая на дверь кабинета. Ей чудилось, что вот сегодня Юра должен на совещание прийти: им же вроде как удалось накануне наладить контакт, может, и свое решение касательно посещения планерок пересмотрит. Врач всегда появлялся первым, дверь вот-вот должна была открыться, но пока – пока нет. — Почему? — искренне удивилась Рита, включая фронт-камеру и поправляя челку. Судя по ее светящейся физиономии, сегодня она была весьма довольна и собой, и миром. Завгородняя тяжело вздохнула, окунаясь в воспоминания о вчерашнем вечере: — Да… Он к концу дня так полностью и не оклемался, а я всё думала о том, что ты мне сказала… Ну, про когнитивный диссонанс, про то, что я свожу его с ума в плохом смысле. Я начала и не смогла, Рит, язык к нёбу прилип. Помнишь, вчера днем что было? Оказалось, он про Лёшу вспомнил, и вот… Понимаешь? Я просто не могла, второй удар за один день – это уже чересчур. — Да ладно? Про придурка этого вспомнил? — усмехнулась Федотова, откладывая телефон на стол. — Всё интереснее и интереснее… Ну, может ты и права. Но не затягивай. — Сегодня. — Приходи потом ко мне, если что, — небрежно бросила Маргарита и устремила затуманенный взор куда-то в окно. «Если что…?» — Да нормально все будет, не дрейфь, — опомнилась она прежде, чем Ксюша успела в очередной раз представить в своем истерзанном предвкушением воображении самое страшное. — Не поймет сразу, поймет потом. «Или нет…» Нет, Федотова была какая-то просто неприлично счастливая, просто до рези в глазах. Завгородняя, все мысли которой крутились сейчас вокруг того, что именно и почему ей сегодня снилось, вокруг того, что именно и какими именно словами она должна Юре рассказать, всё же не смогла проигнорировать очевидный и слепому факт. Это же Рита – а выглядит вовсе не как Рита. А Ксюша – а Ксюша неоднократно ловила себя на мысли, что подруга из нее никудышная, что в зацикленности на себе и собственных проблемах она упускает из виду то, что происходит в жизнях других. Как правило. Но именно сейчас у управляющей складывалось ощущение, что причину такого преображения она знает. Ну, или догадывается. Влюбилась. — Как у вас со Славой? — склонив голову и чуть прищурив глаза, поинтересовалась Ксения. Перевести тему, чуть отвлечься, проявить чуткость к окружающим – вот что ей самой сейчас нужно, вот что будет правильно, если она хочет вложиться в эти отношения и обратить их в дружбу. — Женимся. «Чтоооооо?!» Рита уставилась на опешившую Завгороднюю с выражением полнейшего покерфейса, но уже спустя пару секунд уголки ее губ вновь потянулись вверх. Она была совершенно не в силах скрывать рвущиеся наружу эмоции, они выходили из берегов, как река в половодье, выплескивались на берег беснующимся приливом. — Что? Рита… Вы же вот… Совсем недавно только начали общаться… Уже? — А что такого? — повела Маргарита плечами. — Знаешь, можно за три дня понять, хочешь ты провести с человеком жизнь или нет. Нам понадобилось чуть больше трех дней. Чего время-то терять? Ксюша смотрела на заместительницу в упор, и чего только не творилось в этот момент в ее голове. Люди умудряются понять за три дня, а она – она не разглядела почти за год… Она своими руками разрушила свое счастье, поддалась своей паранойе… А могла бы уже гордо носить кольцо на пальце и его фамилию. А Рита – а Рита другая, Рита не такая дурочка, как она. Пока Ксюша мечется, Рита берет быка за рога. Но месяц?! Или сколько там… — Блин, Завгородняя! Ты такая доверчивая, просто бери и пользуйся! — засмеялась Маргарита, глядя на вытянувшееся Ксюшино лицо. — Ну какой «женимся»? Конечно же нет. Пока! Но он сегодня прислал мне цветы… Мои любимые белые лилии…, — на ее губы вновь легла мечтательная улыбка, и мысли, видно было, унеслись куда-то далеко-далеко… Впрочем, ненадолго: — А в них конвертик, а в конвертике билеты на концерт. Послезавтра идем. Оторвусь хоть, а то тут стухнуть можно от скуки. «Опять развела!» — Я за вас очень рада, — пролепетала Ксюша, ощущая какую-то неловкость за свое простодушие. Но сказано это было абсолютно искренне – и правда рада. Хоть у Маргариты в жизни после разрыва «с этим придурком» всё постепенно налаживается. Слава Ксюше нравился и, как ей казалось, отлично Рите подходил. Они прекрасно смотрелись вместе, но не это главное, это лишь приятный бонус. Они дополняли друг друга, он не сводил с нее глаз, она светилась рядом с ним, он с ней преображался, их тянуло друг к другу как магнитом – и все это было совершенно очевидно, дай лишь себе труд присмотреться. — У нас будет трое детей… — глядя куда-то прямо перед собой, умиротворенно протянула Рита. — Нет, пусть четверо будет. «У меня тоже могли бы быть… Хотя бы один…» Федотова перевела взгляд на вновь изменившуюся в лице Ксению, в глазах вспыхнуло озорство, и по кабинету разнесся заливистый смех: — Нет, ты просто неисправима! — всплеснула она руками. — С этим надо что-то делать. Как ты себе это представляешь? Я за чужой псиной-то приглядеть не могу. Кстати, о псинах! — в Ритиных глазах вспыхнул огонь отмщения. — Я сегодня на утренней пробежке видела, как наша пуделиха пакует чемоданы в таксо. Папа даже не вышел проводить, прикинь? Ну что за чудесный день! «Олеся? И правда чудесный… Осталось только ему рассказать» Вот так всегда! Мысль залетит и уже не оставит, начнет поедом жрать, трепать нервы, парализовать сознание и наполнять нутро ледяным страхом. «Как рассказать-то?» Она все утро пыталась сбросить с себя это оставленное тревожным сном ощущение растерянности и беспокойства, всё пыталась представить себе их разговор, точнее, собственный монолог. Получалось из рук вон плохо, по правде говоря, не получалось совсем. С чего не начни, как не подводи, а на выходе всё это звучало, как какой-то бессмысленный бред, да еще и в ее исполнении. Да-да, главная роль в этом театре абсурда – её. Ксюша больше не видела себе никаких оправданий, и от мрачного предчувствия, что он тоже не увидит, ее бросало сначала в жар, а потом в холодный пот, и сознание плыло. Конечно, можно было бы сразу начать с обвинений в двух изменах. Но, во-первых, измена была одна, и за нее она его тогда официально простила, и Юра о ней уже сам вспомнил, и даже уже извинения успел принести. Во-вторых, факт мнимой измены никак не умоляет ее огромной перед ним вины. Если положить на воображаемые весы его провинность и ее, то ее чаша с грохотом пробьет поверхность, на которой эти весы стоят. А в-третьих – её нападки лишь ожесточат его еще больше, они будут выглядеть как перевод всех стрелок на него. Как себе такое представить? «Ты мне изменил, поэтому я решила, что для меня так будет лучше!». Вот так ее покаяние должно звучать, что ли? В общем, в голову за все утро не пришло ни одной годной, достойной мысли, так что к планерке Ксюша скрипя сердце смирилась с тем, что действовать снова придется по наитию. Иногда такой излюбленный ею подход ее спасал, а иногда – приводил к катастрофе. Еще один вопрос: когда говорить? Здесь ответ был очевидным: лучше все же вечером, в конце рабочего дня, когда ничто и никто уже не должно будет ей – им – помешать. Да, очередная жалкая попытка отсрочить собственную казнь. . . Дверная ручка повернулась, и сердце в тот же момент ухнуло в пятки, а взгляд непроизвольно упал на часы: без пяти. Ксения не знала, откуда взялась в ней эта уверенность, но она была твердо убеждена, что это Юра. Он всегда приходит первым, сегодня он должен прийти. Наверняка он. Ударной волной в голову вернулись воспоминания о минувшей ночи, внутри все сжалось в ожидании встречи, щеки вспыхнули огнем… «Точно – как маленькая…» Это был не Юра – Федотов, и лицо его вытягивалось по мере того, как он, застыв в дверном проеме, осматривал кабинет и двоих, в нем находящихся. — Папа? — удивленно воскликнула Рита. — А ты какими судьбами, еще и в такую рань? Решил шмон навести? Лев Глебович только отмахнулся, пропуская вопрос мимо ушей. Взгляд его перестал бегать по кабинету и остановился на Ксении. — Да Юрца ищу, никак не могу дозвониться. Думал, здесь уже… Новости у меня для него хорошие есть – по клинике. Не прошмыгивал? «Не можете дозвониться? Вы? Юре? Не может такого быть…» Вслух же управляющая лишь пролепетала: — Пока нет, Лев Глебович… Может, позже… Это просто невозможно. Невозможно, чтобы Юра не взял телефон, когда ему звонят. Это его работа – он отвечает на звонки круглосуточно, он может подорваться с постели в два часа ночи, а потом в четыре утра, если снова кому-то понадобится. Тем более, человеку, который нанял его на должность личного врача. — А он последнюю неделю на планерки не ходит, — выпалила Федотова. Теперь на Завгороднюю косились сразу двое. — Наверное, отсыпается после вчерашнего, вот и не отвечает. Ксения утвердительно кивнула головой, но внутри нее что-то оборвалось, начало падать и никак не могло достигнуть дна. — Он всегда трубу брал. Я мог хоть в четыре утра набрать, он брал и бежал, — озвучил Лев ее же мысли. — А чегой-то он не ходит? — Я позволила… — эхом отозвалась Ксюша, пытаясь собрать силы и мысли в одну кучу. Они растекались, разбегались, испарялись, исчезали, оставляя ее в вакууме. — Дела медицинского департамента мы обсуждаем раз в месяц, какой смысл ему тут сидеть…? Лев Глебович в недоумении уставился на свою подчиненную: — Симпампулька, ты меня удивляешь… Что за вольности? Ты вообще здорова, нормально себя чувствуешь? — Вряд ли… — тихо ответила она, скорее, сама себе. — Наверное, еще и правда спит... «Он же встает в семь, в восемь – край… А вдруг ему хуже?» — Аллё! Прием! — взорвался Лев. — Ты меня слышишь?! Говорю, всегда берет, и глубокой ночью тоже. Пошли в медкабинет, там закрыто, откроете. — Сейчас планерка начнется, па… — попыталась возразить Рита. Она по-прежнему пристально вглядывалась в Ксюшу, и от былых искорок в ее глазах не осталось и следа. — Впрочем, пошли, тут, кажется, кое-кому не помешает прямо сейчас прогуляться до медкабинета. — Правильно, дочь, — согласно кивнул Федотов. — Подождут, не переломятся. Если там не найдем, проверите комнату. А то в прошлый раз через три дня очухались. «Типун Вам на язык, Лев Глебович!» . . . На подходе к его кабинету ног Ксюша уже не чувствовала. Шла вперед сквозь сгущающийся туман, пелена перед глазами становилась плотнее с каждым метром, управляющая плохо перед собой видела, лишь слышала в ушах глухой звук собственных шагов. Далекий звук собственных шагов и гул сердца, треск рвущегося нутра и лопающихся струн перетянутых нервов. Чувство, что прямо сейчас она переступает порог чего-то страшного и неизбежного, нарастало ежесекундно, и у самой двери достигло пика.«Прости. Я так больше не могу…».
«Этого не может быть… Не может!» Она не пойдет внутрь. Нет! Трясущейся рукой приложив к замку ключ-карту, Ксения пропустила в кабинет Федотовых, а сама осталась стоять, намертво приклеившись к косяку. Подсознание уже знало: его тут нет. Его не было с ней сегодня ночью, не было утром в ее постели, в ее комнате, его нет в этом кабинете. В ее жизни его тоже больше нет. Лев Глебович прошел в центр, внимательно оглядел пространство, окликнул Юру по имени, полагая, видимо, что тот сейчас появится из-за ширмы или из душевой, и, не дождавшись явления врача народу, развернулся к его столу. Эта звенящая тишина кричала, каждая секунда в этом кабинете обращалась вечностью, этот лист бумаги в руках владельца отеля растекался белёсым пятном перед глазами. А остальное – остальное просто исчезло. Чуть помолчав над ходящим ходуном в его руке листом, Лев внезапно осипшим голосом заключил: — Ну что, можете начинать проводить собеседования на должность нового штатного врача. И, прочистив горло, зачитал: «Прошу уволить с сегодняшнего дня без отработки. Причина: отказываюсь далее работать в отеле, где мне не лжет разве что фикус в углу моего кабинета». . . . . . — Я не понял, это что такое, Симпампулька…? …Симпампулька!***
Врёте. Вы всё врёте. И гора говорит: «Нет».
Врёте! Вы всё врёте! И гора говорит: «Нет!».
Невозможно-невозможно-невозможно-невозможно.
Невозможно-невозможно-невозможно-невозм…
Пятью часами ранее Неспокойный, рваный сон прервал громкий, настойчивый стук. Кто-то колотил в дверь, но Юра не сразу различил, что звук реален, а не снится ему, не сразу понял, что к нему и впрямь ломятся. Сев в кровати и с огромным трудом разлепив веки, врач уставился в темноту. Когда тебя вот так беспардонно вырывают из объятий Морфея, который тебя и так, положа руку на сердце, не балует своими визитами, нужно время на то, чтобы осознать, что происходит вокруг. Наручные часы показывали ровно четыре утра. Он уснул три часа назад, без толку проворочавшись с боку на бок еще час. Впервые со дня своего возвращения уснул без каких-либо выводов, предварительных «диагнозов» и даже мыслей, которые весь этот час упорно растекались прочь из его головы по подушке и одеялу, клубились над ним на недосягаемой высоте и наотрез отказываясь возвращаться в гудящую черепную коробку. В эту ночь ему не соображалось, перед глазами упорно стояли тысяча и одно выражений её лиц, что ему удалось уловить за минувший день. За три коротких часа сна ровным счетом ничего не изменилось… Ему, кажется, только что снился ее пронзительный взгляд в темном коридоре, в ушах продолжало звенеть её умоляющее: «Завтра». А ладони до сих пор хранили память о касаниях. О ее теплых пальцах, холодном кольце, непослушной шелковой пряди волос и бархатной коже скул. О коротких объятиях в кабинете охраны. Никуда не делились и ощущения, которые Юра бы, может, и хотел, но не мог с себя стряхнуть. Его продолжало мучить смутное, вытягивающее жилы чувство, что сегодня – уже вчера – его касалось его несостоявшееся счастье, что он держал его в руках и отпустил. Оно преследовало по пятам весь день, весь вечер, полночи, сейчас… И теперь – этот стук. Почему-то вдруг подумалось, что там, за дверью, она. В четыре утра, да, ну и что… Следом мелькнула залетная бодрая мысль, что, возможно, после перенесенного стресса ей страшно и не спится. Мысль мелькнула… и задержалась.«Симонов, фантазии свои больные уйми»
А это уже другая. И звучала она отрезвляюще.«Но, с другой стороны, «завтра» уже наступило.
… … … … Брось. Она спит...»
Стук повторился, став еще настойчивей, однако что характерно, кто бы там, в темном коридоре, не стоял, его не звали по имени. Если бы что-то действительно случилось и необходимо было добудиться врача, крик бы стоял на весь домик. Значит, по крайней мере, прямо сейчас никто не умирает. Умирает или не умирает, а у врачей выбора нет – надо открыть. И Юра пошел. Пять метров преодолеть, но за эти секунды нутро в неясном предчувствии надвигающейся катастрофы успело сжаться в один тугой комок нервов. Он шел открывать дверь беде – так подсказывало начавшее заходиться сердце. Как назло, света в коридоре не было и разобрать, кто перед ним, удалось лишь спустя долгие несколько секунд. — Что ты тут делаешь? Что-то с Федотовым? От того, что ему приходилось вглядываться в ее лицо в полной темноте, честно говоря, было не по себе, но еще более не по себе стало, когда глаза привыкли и начали улавливать нюансы, когда Юра начал «читать» его выражение. На ее лице отражалась решимость, граничащая с одержимостью, с помешательством, такие лица бывают у людей в состоянии аффекта. Это какая-то патология, надо было исполнить свои угрозы и сдать ее санитарам. Юра тогда пошутил, но теперь она стояла перед ним – девушка, преследующая его восьмой год. Лучше бы в ее глазах не считывались сейчас ее намерения, потому что от того, что он видел, мороз просачивался в каждую клеточку тела и нестерпимо хотелось захлопнуть дверь прямо перед ее носом. Надо было все-таки сдать. — Приветик. Я пришла с тобой попрощаться. Я уезжаю…«Попрощаться? Ты на часы смотрела?»
Склонив голову, Юра обдал гостью взглядом, уверенную минусовую температуру которого она, конечно же, в этой темноте не прочувствовала. А врач, меж тем, отметил про себя, что ей все же надо было идти в актрисы: уровень драматизма, вложенного в единственную фразу, зашкаливал. Только на него ее актерские таланты должным образом не действовали и не действуют, разве что иногда пугают, как сейчас. — Скатертью дорога, — пальцы крепче сжали холодную ручку двери. — Прости, не могу изобразить искреннее сожаление, особенно в это время суток. — Всю ночь собирала вещички, и вот…, — заискивающе улыбаясь, протянула Олеся и устремила на врача полный немого ожидания взгляд. Странная женщина, от него в этой ситуации она могла ждать разве что собственноручно раскинутой прямо к дверям такси красной ковровой дорожки. Ну ладно, так уж и быть, еще исполняющего какую-нибудь жизнеутверждающую композицию оркестра и фанфар. — Собрала? — сухо уточнил Юра. Ему было совершенно не интересно, куда она и что будет делать дальше. Даже вопрос свой он задал отнюдь не из вежливости, а, скорее, из желания нарушить их неприятную тишину. — Да, — кивнула бывшая. Голос дрогнул, треснул, она чуть шатнулась в его сторону, и Юра, пытаясь сохранить дистанцию, слегка отклонился назад. Напряженная линия плеч, спины, каменное выражение лица – всё его тело должно было транслировать ей:«Не подходи»
Не. Подходи. — Ну, раз собрала, тогда счастливого пути, не смею более задерживать, — ответил он, закрывая перед ее носом дверь. Даже не успел подумать, не слишком ли грубо выпроводил – ее ладонь перехватила ручку с обратной стороны. С усилием толкнув дверь от себя, Олеся в секунду ликвидировала разделившую их преграду и теперь смотрела на него с прежним ожесточением на лице. — Я не могу уехать, не рассказав тебе правды. Ты достоин совсем другого, лучшего, а она – она не достойна твоего мизинца!«Опять двадцать пять! Сколько ж можно?»
Закатив глаза к потолку, Юра подумал о том, что разборки в общем коридоре в рань собачью – это вовсе не то, о чем он мечтал. Да что уж там – в общем коридоре или в глухом закутке, в рань собачью или посреди бела дня, с ней или с любым другим человеком – он терпеть не мог, когда ему выносили мозг, желание выгнать ее, не церемонясь, взашей, нарастало и грозило вылиться в реальные действия, в рукоприкладство. Он просто вытолкает ее вон, запрет дверь на замок, врубит наушники на полную громкость – и пусть там хоть оборется, за дверью этой. Но он же не варвар какой-нибудь, а она вроде как не чужая. Нужно пробовать сохранять самообладание. — Олеся, я не хочу и не стану тратить время на эти бессмысленные беседы, так что давай, пока… — Тебе тут все врут, Юрочка! — затараторила бывшая как из пулемета. Одержимость, которую он заметил на ее лице, когда ей открыл, заполыхала в глазах. — Все! Федотов, его бестолковая дочурка, врет весь персонал! И, главное, она! Она первая врет, а они врут по ее указке! Врут прямо тебе в глаза.«Уууу, страшная, коварная, бессердечная Ксения Борисовна!
Что еще придумаешь?»
— Олеся, уходи! — выдохнул Юра, предпринимая вторую попытку захлопнуть дверь. — Нет, стой! — решительно шагнула она в дверной проем. — Я не уеду, зная, что тебя здесь продолжают держать за идиота! Вы были вместе, ты хотел на ней жениться, а она выбрала карьеру, выбрала поднимать отель на Мальдивах, потому что карьера ей оказалась важнее тебя, — полушепот перешел чуть ли не в крик. — Она карьеристка, семья стала бы для нее помехой! Не смотри на меня так, я сама слышала, как ее подружка об этом трепалась после того, ну, как ты… Упал. Ты как узнал, напился с горя, залез на единорога, потому что ей, видишь ли, нужен был принц, стихи ей оттуда декламировал. Упал с высоты на моих глазах, распорол этим чертовым рогом живот, это я скорую тебе вызывала! Не она! Я!«Были вместе…?»
На Олесю было страшно смотреть. Ее уже ничего не могло остановить, но главное – в Юре вдруг угасло страстное желание немедленно заткнуть ей рот. Ее слова проникали в его уши, а оттуда – в мозг и вырубали одну область за другой, отключали рассудок, тушили свет. Неожиданно для себя самого он словно впал в анабиоз, стоял на пороге и послушно впитывал информацию как губка, позволял ей произносить весь этот бред, позволял продолжать. — А она… — Олеся, оказывается, и впрямь еще не закончила, — она, когда узнала, что ты после комы не помнишь почти год жизни, решила, что так лучше, удобнее, что можно не замаливать грехи, а сделать вид, что вы никогда не были парой, что у вас исключительно рабочие отношения. Всех вокруг подговорила, пригрозила увольнением! Даже Лёва ей навстречу пошел! Понимаешь? Юра, ты меня слышишь? Юра смотрел на Олесю, всё слышал и не видел. Он, по правде, вообще перед собой уже ничего не видел. И не чувствовал. — Ты все сказала? — ледяной тон не вышел, а вышел какой-то сдавленный полушепот, какое-то утробное, глухое эхо прямо из его нутра. — Не веришь мне?! — вскинулась Олеся, и голос ее наполнился слезами. — Кто угодно здесь тебе подтвердит, если ты задашь вопрос в лоб! Я говорю правду! А она тебе врет!!! Юра! — Нет, тебе я не верю, — в сотый уже, наверное, раз повторил врач ставшую избитой фразу. Он звучал, как равнодушный робот, как старая заезженная пластинка, он уговаривал сам себя, напоминал себе, кто перед ним стоит. Это не с ним, не про него и не про управляющую речь, не имеет к ним ни малейшего отношения, это Олеся просто окончательно головой тронулась, уже не знает, что придумать.«Почему я должен ей верить?»
— Поехали со мной…«Не верю…»
Сизая пелена перед глазами скрыла от него мир, душа не отзывалась, нутро окаменело, окоченело, мхом поросло, пошло коррозией. Кто-то словно пытался уберечь его от страшного и блокировал эмоциональный процесс на начальном этапе, не позволяя толком осознать сказанное на уровне психики, не говоря уже об ответной реакции. Всё, чего Юра сейчас желал – никогда больше не видеть свою бывшую. Никогда. — Уходи. — Юрочка, я тебя умоляю, поехали…, — тонкие пальцы вцепились в предплечье, — У меня такси через два часа… Давай начнем все сначала… Одно ее прикосновение всколыхнуло в нем замерзшее мгновениями ранее море, одно касание пробудило потухший вулкан, вернуло к жизни. Нейроны в мозгу вновь включились, реагируя на нарушение всех его границ нестерпимым чувством омерзения, и нутро взорвалось, разлетелось в мелкую, острую крошку, что побежала вместе с кровью по венам, разнося по телу тупую, ноющую боль. — Проваливай! Должно быть, его крик перебудил полдомика. Должно быть, он перестарался с приложенной силой. Должно быть… Чем дольше плутаешь в непроглядном тумане, тем выше риски однажды угодить под колеса несущейся на всех парах и потерявшей управление фуры. Слепящий глаза свет фар станет последним, что ты увидишь.***
Там, в коридоре, давно все стихло, никто больше не ломился в его дверь, не трясся под ней в беззвучных рыданиях, не всхлипывал и не призывал одуматься. Юра чувствовал, что Олеся ушла. Она ушла, но из головы так и не ушла её «правда». Прислонившись лбом к стылому стеклу, он смотрел куда-то прямо перед собой, а ее слова белым шумом фонили в одурманенном мозгу. Светало. Светало мимо него, а вокруг него сгущалась зловещая, беспросветная, зябкая тьма. Всё вновь складывалось. Если лишь на секунду позволить себе допустить Олесин вариант и пойти от него, то в этом нерешаемом пасьянсе разложатся все, вообще, абсолютно все карты. Даже больничное «Юра», превратившееся в «Юрия Сергеевича» по возвращении, даже «Ксюша» в его адресной книге. Даже записка «Доброе утро :)» ложилась в ее версию событий как влитая, и от одной мысли об этой во всех отношениях идеальной, но невообразимой в адекватном состоянии ума картинке загривок вставал дыбом, а тело прошибали волны холодного, липкого пота. И тонкая корка льда затягивала заиндевелое нутро. «То, что Вы сегодня вспомнили, это лишь, как бы сказать… Пролог». Всё, черт возьми, складывалось здесь в единое целое, и всё, что требовалось от Юры – лишь признать озвученный Олесей расклад возможным. Но это же невозможно! Это невозможно… Он стоял у окна, смотрел в никуда и отказывался верить. Просто потому, что разве возможно вот так взять и забрать чужую жизнь? Разве она – такая, разве она – могла? Нет, она – совсем другая, светлая, она согревает одним присутствием, разводит тучи над его головой. Стоит ей улыбнуться – и сердце на пару с душой пускаются в танго… Олеся гонит, давит на самое больное, вычислила его уязвимость, всадила нож и прокрутила лезвие. Трижды. Никто в здравом уме не пойдет на подобный поступок. Так почему он должен сейчас поверить не себе, а ей, на голову больной? «Кто угодно здесь тебе подтвердит, если ты задашь вопрос в лоб!». Это невозможно… Невозможно, чтобы весь отель ему все это время врал, замалчивая «правду», невозможно, чтобы никто не ляпнул, не проболтался, не намекнул, в конце-то концов! Лев Глебович, Маргарита… Она же дружбы искала – и начала ее со лжи?«Это же бред какой-то…»
Полный, откровенный, махровый бред умалишенной. Из которого сложилась его идеально логичная картинка. Нет! Нет тут ничего ни идеального, ни логичного, это просто жуткая фантазия, всего лишь версия, а сколько их за это время успела выдать его собственная голова? И все они на определенных отрезках казались ему приемлемыми… Да мало ли, что нарисует сейчас его воспаленное воображение! Он просто что-то упускает из виду, как всегда. Ксения обещала объяснить, всё сложится вновь, всё прорисуется в мельчайших деталях, и реальность окажется совсем иной, в ней не найдется места этому абсурду. Нет. Нет. Нет. Нет! . . .«Да что же это такое?
Пойти, что ли, к ней?»
Ледяные стальные обручи пережали сердце и легкие, ни вдохнуть, ни выдохнуть, ни согреться; легкая дрожь пальцев обернулась охватившим тело ознобом, ясность ума была потеряна, кажется, безвозвратно – это мозг затянуло вязкой трясиной, опутало водорослями бессвязных мыслей. Растерянность сменилась ощущением полной беспомощности, стрелки подползали к пяти утра, еще час, а то и два до момента, когда прилично будет к ней пойти и попросить хоть каких-то объяснений, еще часа два каким-то образом выживать… Всё прояснится, нужно лишь дать себе еще немного времени, еще чуть-чуть подождать...«Не может быть. Невозможно… Всё не так»
Вот солнце потихоньку готовится встать, за окном весна, просыпаются птицы, мир лучше, чем кажется, и люди в нем лучше, чем кажутся… . . «Юрий Сергеевич, Ваш телефон разбился, купили для Вас новый. Пароль 560856, пришлось придумать для активации, смените сами». Смартфон… Еще одна загадка, если так посмотреть. Новенький, абсолютно «чистый» гаджет на тумбе у больничной койки, а старый как в лету канул – и Юра прежде не придавал этому факту никакого значения. Тот, что ему оставили, был пустым, лишь адресная книга на месте... Тогда он данное обстоятельство просто принял к сведению, решив, что добрые люди установили старую сим-карту, и контакты с нее «переселились» на новый гаджет. Но теперь… Теперь, когда врач отчаянно и абсолютно безрезультатно пытался нащупать путь к спасению, его вскипевший мозг со скрежетом выдал мысль, на которой его внезапно заклинило с концами. Контакты. Технически это, конечно, возможно, но в современных телефонах даже контакты переносятся через «облако».«Ну, или если поверить Олесе…
Со старым могли синхронизировать, а после лишнее почистить.
Да нет, снова бред, не сходится. Надо же знать логин, пароль…
«Облако»… «Облако»…».
Остановить себя Юра уже не мог: он вцепился в эти обрывки мыслей, как в спасательный круг, зациклился на них. Подсознание зашептало, что он, наконец, встал на верную дорожку, что по этим сигнальным огням он выйдет из чащи к свету, что успеет найти ответы прежде, чем окончательно свихнется. Отлепившись от стекла, врач помутневшим взглядом осмотрел погруженное в утренние сумерки пространство: глаза «побежали» по комнате в поисках сумки с ноутбуком и обнаружили её под рабочим столом. После возвращения он доставал ноут от силы раза два: в кабинете стоял отличный рабочий компьютер, а в номере Юра предпочитал отдыхать. Вот оно… «Облачное хранилище» в его Mac. Время от времени врач, пытаясь подражать ответственным пользователям современной техники, делал на ноутбук бэкапы с телефона. Нечасто, может, раз в полгода, когда доходили руки, когда вспоминалось, но он их делал: перекидывал медиатеку, чтобы освободить память смартфона и никогда больше к этим фото и видео не возвращаться. Серьезно, он ни разу не лазил туда за архивом, зачем? Скука же смертная – в старье копаться, Юра всегда находил дела и поважнее. «Облачное хранилище» – так просто и очевидно, до безобразия. Почему эта мысль не пришла ему в голову раньше? Почему он не догадался проверить носители и посмотреть, чем он тут все это время жил? Резкий порыв ледяного северного ветра обдал нутро. Юра не мог отвести от сумки взгляд, медленно, сквозь тягучий кисель в голове, осознавая, что здесь, в его комнате, прямо под его носом всё это время могли храниться ответы, которые он отчаянно и тщетно искал в своей голове. Всем своим существом он чувствовал стоящую прямо за спиной беду, а мозг всё еще пытался сопротивляться.«Ну, давай… Вперед...»
Если Олеся наплела ему с три короба, он сейчас полюбуется на пейзажи, скриншоты из медицинских статей в интернете, интерьеры отеля и собственные художества. Если хотя бы десятая часть из сказанного ею – правда, то…
«Там скриншоты… Там, конечно, скриншоты»
Электричество пока так и не дали, оказалось, что ноутбук разряжен фактически полностью, но оставшихся 15% аккумулятора ему должно было хватить с лихвой. Всё прояснится в ближайшие минуты, в ближайшие минуты железная хватка его отпустит и даст вдохнуть полной грудью. Ну, или… Или придушит. В любом случае, всё так или иначе решится. Продираясь через вату в черепной коробке, Юра с третьей попытки ввел верный пароль от iCloud и, пока система открывала содержимое, гипнотизируя крутящейся иконкой «Ожидайте», застыв, смотрел в одну точку.«Олеся солгала. Быть такого не…»
Галерея «высыпалась» перед ним гигабайтами содержимого, вдарила по глазам яркими красками и счастливыми лицами, ослепила сознание и, кажется, выбила дух из тела. Она. Она. Она. Она. Снова она. Опять она. И вновь. Нет… Дальше всё как в тумане, в ядовитом дурмане мучительной агонии. Юра пошел подряд, без разбора, без пауз, тупо, бездумно, не давая себе времени вглядываться и пропускать через сердце каждый из запечатленных на этих фото и видео моментов. Это опьяненный увиденным мозг отказывался перерабатывать входящие, сосредоточившись на задаче поважнее – экстренном спасении собственного хозяина, чья душа в этот самый момент билась в охвативших ее судорогах. Несмотря на все его попытки отстраниться и не принимать близко, каждое изображение, каждое видео за доли секунд, на них потраченное, перемалывало нутро в фарш, каждое становилось новым смертельным ударом ножа куда-то под дых. Он щелкал и щелкал по тач-паду, конченный мазохист. Вот они, обнявшись, стоят в лобби на виду у всех, а на заднем плане маячит Федотов. Они смотрят друг на друга влюбленными глазами и улыбаются... Вот она мирно спит на его руке, а рот открыт. Вот тоже спит, уткнувшись носом ему в грудь. Какое-то видео: она в форме горничной размахивает перед его носом метелкой, изображая из себя роковую красотку. Она и есть роковая красотка, но в этом одеянии… И он еще умудряется что-то ей отвечать… Дурачатся, как дети, и падают мимо кровати. Этот сюжет то ли снился ему, то ли короткой вспышкой всплывал в его памяти, а он принял его за видение, за очередные галлюцинации, за бредни больного воображения… А оно – вон оно что, оказывается… Снова фото: изящное кольцо в раскрытой черной коробке на его ладони… Достойное исполнение в белом золоте, крупный камень, в недрах которого тысячами искорок преломляется и бликует свет. Судя по бумагам на фоне, это медкабинет. Белая ракушка на фоне рамки с ее фотографией. Тоже медкабинет. Опять видео. Снова валяют дурака, он еще и какие-то идиотские фильтры наложил, и на ее лице его лицо, а на его – её. Детский сад, ясельная группа, диагноз ясен. — Я – Юрий Сергеевич. Я очень важный врач, — звучит ее голос. — А я Ксения Борисовна. Нет, мне не двенадцать. Между прочим, я управляющая отелем, — продолжает уже он. — Ээээээй! Она шутливо толкает его в грудь, и «маски» слетают, и он такой до безобразия счастливый, прямо как на той фотографии из ее мусорного ведра, и целует ее так, словно нашел в ней свою единственную любовь на всю жизнь. Думал, что нашел.«Остановись! Довольно!»
Смотреть галерею далее Юра оказался просто не в состоянии – мозг подал сигнал бедствия: с силой захлопнув крышку ноутбука, он откинулся на спинку кресла и, запрокинув голову, закрыл глаза. Сердце сбоило, виски адски пульсировали, к горлу подкатывала тошнота, перед внутренним взором, превращаясь в киноленту, один за одним оживали кадры только что увиденных фотографий, а нутро без остатка поглотила непроглядная мгла. Его обнимала мертвая тишина, и в этой тишине было слышно, как в душе погибают вера, надежда и… Нет, любви нет. Не существует. Это как выйти в открытый космос без скафандра, как оказаться в охваченном огнем здании без мокрой тряпки на лицо, задыхаться в дыму и гари; как падать с небоскреба и видеть, что до земли остались считанные метры; как последний раз хватать ртом воздух в волнах посреди бушующего океана; как погрузиться в вечную мерзлоту. Наверное, это – как умирать. . . .«Господи, ну как, как?!»
Значит, все те видения, что он по наивности своей, доверяя глазам своим, записал в галлюцинации, ими не были. Он себе успел диагноз вынести, в сумасшедшие себя успел записать, заработал бессонницу, успел на пьедестал ее возвести, дважды умудрился отдать ей мысли и сердце – дважды! Дважды поверил в то, что жизнь – это не холод и мрак, что жизнь – это тепло и свет. А с ним всё это время просто в жестокие игры играли.«Повёлся, как дитя...»
Тошно. И кто разлепил ему веки?! Олеся! «Почему я должна ради нее врать коллеге?» «Потому что “так нужно”. Я вот как увольняться соберусь, обязательно расскажу. Все равно терять уже будет нечего. Он не заслуживает такого отношения» «Так, а ну цыц! Раскудахтались мне тут! Еще одно слово на данную тему – и я вашему увольнению поспособствую» «Это шантаж, Анна Викторовна!!!» «Больше ничего не вспомнили, Юрий Сергеевич?» «НЖПК? Да… Нет, простите, я понятия не имею. Хорошего вечера!» «Как бы Вы могли охарактеризовать наши с Вашей управляющей отношения?» «Рабочие» «Слушай, Айболит. Ваши с Ксюшей отношения, принятые вами решения – не мое это дело, понимаешь?» «Давайте завтра» «Завтра…» «Я не уеду, зная, что тебя здесь продолжают держать за идиота!» «Она тебя в грош не ставит, ноги о тебя вытирает, а ты… В чате ее защищаешь!» «Тебя использовали и выбросили на помойку, как только наигрались!» Невыносимо... Об этом Ксения собиралась ему рассказать? И в самом ли деле собиралась? У нее был месяц, два, три – три месяца, за которые она свела его с ума, за которые не проронила ни слова и чувствовала себя в своей роли прекрасно, он бы даже сказал – очень органично. И «завтра» не сказала бы. И послезавтра. И послепослезавтра. Никогда! Она – распорядилась его жизнью по своему усмотрению, посчитала, что в праве вырвать из нее огромный, важнейший кусок, что в праве лишить его прошлого и… И настоящего. Что в праве самостоятельно решать, что именно ему чувствовать, чем дышать, о чем думать, о чем мечтать и куда двигаться. Определила за него его цели, его будущее. Управляющая. Она – втихую похоронила их отношения где-то на задворках собственной яркой жизни, слишком насыщенной для того, чтобы в ней, помимо карьеры, нашлось место чему-то ещё. Конечно, ведь в отношения, если дорожишь ими, надо вкладываться, искать компромиссы, иногда приносить жертвы. Она и принесла. Надеялась, что он не обнаружит свежую могилку, что ему не укажут путь? Она – всё за него решила. Они все всё за него решили, каждый значимый для него здесь человек сделал свой выбор. Они все сделали свой выбор. Весь отель. А он – А он потерял здесь себя. А с него хватит. Он сделал свой. Он больше не сможет и не будет находиться тут и дня, и полдня, и часа, и минуты. Он не желает иметь с этим местом и людьми ничего общего. Довольно! Его время ожидания истекло.____________________________
You fooled me from the start
When you let me start to love you
It's like a bunch of broken picture frames
But the photo still remains the same
And I, and I, I thought it'd be easy to run
But my legs are broken
All alone
All we know
Is haunting me
Making it harder to breathe, harder to breathe
I'm leaving tonight
I'll be gone in the morning
I saw it from afar
But my eyes have always fooled me
It looked to me like all the sidewalks started walking
I swear to God the voices wouldn't shut up
And I, I figured it all to be love
But this isn't lovely