В твоих глазах вопрос.
Тебя бы вот в эти стены!
Придумай, что надо сделать…
— Рита, как я могу спокойно работать, не зная, что с ним?! — Ксюша мерила широкими шагами кабинет, без цели металась от окна к столу, от стола к полкам с папками, от полки – к другому окну, не переставая то и дело тревожно поглядывать на дверь. Ей. Здесь. Не место. Душа рвалась вон из этого помещения, в домик для персонала, она едва ли могла держать себя в руках. Останавливало управляющую лишь осознание, что сейчас Юру беспокоить нельзя: необходимо дать ему время на то, чтобы прийти в себя. Останавливало Ксюшу лишь это осознание. И Рита. — Кончай психовать. Слава говорит, нормально все с ним. Поспит и оклемается. Федотова устроилась в своем кресле, склонила голову на бок, отложила телефон и теперь пристально следила за загнанной в угол коллегой. Ксюша сдалась и перестала строить из себя сильную и независимую, и новоиспеченная «подруга» платила ей той же монетой: сосредоточенный, цепкий взгляд чуть исподлобья, на плотно сжатых губах ни тени от этой её извечной полупрезрительной ухмылочки, в ясных глазах – ни намека на издевку или злорадное торжество; наоборот – Ксения чувствовала сейчас исходящую от нее молчаливую поддержку. Рита умудрялась сохранять удивительное хладнокровие, распространяла вокруг себя флюиды спокойствия, и они, задевая Ксюшу по касательной, чуть смиряли бушующую в душе бурю, помогали окончательно не впасть в панику, сохранять присутствие духа – ну, или хотя бы то, что от него осталось. Юрино лицо стояло перед глазами – обесцвеченное, с выступившими на лбу капельками воды, с подрагивающими ресницами, скрывающими от окружающих внутреннюю агонию; с пролегшей меж бровей глубокой морщинкой, с так явственно проступившей на сжатых губах и очертившихся скулах болью. Таким ей не приходилось его видеть. Никогда. Всё когда-нибудь бывает впервые… Сосредоточившись на себе, собственных чувствах, она совсем забыла, что он до сих пор не в вполне здоров. Он преодолел кому, в борьбе длиной в неделю вырвал право на жизнь, но такое не проходит бесследно. Ждать, что человек спустя всего несколько месяцев после возвращения с того света будет столь же крепок физически и психически, как прежде – это надо совсем узколобой дурой быть. Надо быть последней эгоисткой, незрячей, обделенной серым веществом в черепной коробке. Ксюша не имела ни малейшего понятия, что именно привело Юру в это пугающее состояние, и не могла сейчас заставить себя собраться, чтобы обдумать произошедшее с холодной, трезвой головой. Но пыталась. Ранее он никогда не жаловался на здоровье – нет, он его олицетворял. Ксения чувствовала исходящую от него физическую силу, а боль он переносил стойко, незаметно для окружающих – так, что она узнавала об этом лишь постфактум, обнаруживая на тумбе или в мусорке какой-нибудь вскрытый блистер. Вряд ли дело в этом. Тогда в чем? Эмоции? Еще в больнице Юрин лечащий врач говорил о необходимости оградить своего пациента от эмоциональных потрясений, со всей серьезностью предупреждал, что ему «ни в коем случае нельзя сейчас волноваться». Конечно же, «сейчас» – понятие довольно растяжимое, под «сейчас» могли иметься ввиду ближайшие часы, дни, недели и даже месяцы, но Ксюша поняла Антона Викторовича буквально, не уточнила и не думала на перспективу. Эмоции… Может, Олеся ляпнула что-то? Ксения была убеждена, что медсестра с самого утра торчала в кабинете – спрашивается, ну а где ей еще быть в разгар рабочего дня, особенно, если Лев вторые сутки подряд облизывает очередного перспективного инвестора? Олеся… Судя по тому, что Юра когда-то счел возможным рассказать о своей бывшей, такой вариант кажется очень вероятным. О третьей, последней версии из тех, что оказалась способна выдать сейчас ее голова, думать было больнее и страшнее всего. Эта версия уничтожала в Ксении веру в себя саму, в собственные человеческие качества, даря взамен ощущение своего полнейшего ничтожества. И тем не менее, нужно набраться храбрости и допустить и такой сценарий. Может, это – «привет, побочка», те самые последствия перенесенной комы, может, подобное случается с ним регулярно… А она ничего не знает и, видимо, не хотела знать, не была рядом, не пыталась помочь выкарабкаться в привычную жизнь, оставила его с этим один на один. Зациклившись на себе и собственных страхах, ни разу не подумала о том, каково ему. Бросила бороться в одиночку. Она его бросила. Еле слышный, невнятный шелест самооправданий, ничтожные, нелепые, горчащие аргументы – Ксюша вдруг стала себе противна и смешна. Да, он выглядел и вел себя совсем, как прежний Юра, точнее, как Юрий Сергеевич. Всех одурачил: в первые же дни у окружающих, и у неё в том числе сложилось обманчивое ощущение, будто с ним все нормально. И даже сегодня… «Все в порядке. Я не нуждаюсь в помощи». Не нуждается… Она же видела его лицо в этот момент! Чувствовала дрожание пальцев, касалась льда. Понимала, что его слова никак не соотносятся с его состоянием. И – все равно позволила ему «убедить» себя, разрешила ему вновь остаться с собой наедине. Послушно исполняя свою роль коллеги по работе, дала себя выпроводить. Снова бросила. О чем только думала в такой момент… О чем?!?! «Дура!» Нет! Не нормально! Не в порядке! Нужно взглянуть в глаза правде. А правда такова: она совершенно ничего не знает о том, что с ним, как он на самом деле сейчас живет, как себя чувствует! Она ничего о нем не знает! Оставила его. Кто она после этого?! — Остынь, Завгородняя, — устало выдохнула Маргарита. О присутствии в кабинете Федотовой управляющая, погруженная в свои чудовищные мысли, абсолютно забыла. — У меня уже от твоего броуновского движения в глазах рябит. Главное, не на носилках и не ногами вперед, остальное переживешь как-нибудь. Ксения метнула в Федотову испепеляющий взгляд и получила в ответ извиняющуюся улыбку и поднятые в примирительном жесте ладони. — Это же Айболит, он у тебя живучий. Сколько его не убивай, все рав… — Рита! — воскликнула Ксюша, в момент вспоминая все до одного случаи в доказательство теории Маргариты. От возникших перед глазами картинок голова мгновенно пошла кругом, а тело прошиб холодный пот. Каким бы «живучим» Юра не был, любому человеческому везению есть предел, и вообще! Она не желает об этом даже думать! У нее сейчас душа в клочья разлетится! — Ладно-ладно! — усмехнулась зам и, картинно подперев рукой щеку, вновь с задумчивым видом уставилась на управляющую. — Видишь, уже молчу. «За что мне это!? … … … А то ты не знаешь…» Отяжелевшее сердце давно потеряло ритм, мысли как очумелые бросались врассыпную, острое чувство очередной обнаруженной за собой вины оглушало, нарастало с каждой впустую потраченной секундой, руки – те просто ходили ходуном, и Ксюша запихала их в карманы пиджака, пытаясь унять неконтролируемую дрожь. Ноги словно ватой набили, и в конце концов, устав метаться по кабинету, Ксюша сдалась, осела в кресло и беспомощно уронила лицо в ладони. — Я сейчас с ума сойду… — глухо простонала она, пытаясь не дать себе расплакаться. Ее засасывало в водоворот чувств: бессилия, непонимания, куда двигаться дальше, ощущения захлопнувшегося капкана, осознания собственной, пусть и косвенной, причастности к произошедшему. Да, она могла быть рядом и помочь ему справиться с последствиями! Но выбрала гордость, вранье и слепоту. — Рита, что делать…? — Ну, раз уж ты спрашиваешь, то извини, я скажу, как есть, — чуть помолчав, подала голос Маргарита. — И вряд ли открою тебе Америку. Да, ты в заднице. И я знаю, о чем ты сейчас думаешь. Ты думаешь о том, что он не простит тебе твою ложь. Если честно... Я бы не простила. Но я не он. Да, я сама тебя в это втянула, посодействовала мнением, так сказать. Но позже я пыталась уговорить тебя идти сдаваться. Ты этого не сделала, даже когда я тебе видео на блюдечке с голубой каемочкой принесла. Твой бенефис слишком затянулся, дорогуша, и я, правда, не имею ни малейшего представления, что будет, если ты сейчас признаешься. Но я абсолютно точно знаю, что будет, если ты решишь отсрочить свою казнь еще не недельку. Готова поставить свою годовую премию. Федотова взяла многозначительную паузу. Ксюша застыла в своей позе и чувствовала, что в ней и окаменеет. От каждого Ритиного слова ее душа падала в пятки снова и снова, по венам разливался страх, страх сковывал легкие, он обуял ее, захватил всю, без остатка, и правил. Ровным счетом никаких возражений, никаких протестующих выпадов от Ксении не последовало – она хотела услышать всё, готова была принять всё, что скажет сейчас Маргарита, и та продолжила: — Тогда ты абсолютно точно не выберешься из этой жопы: уж извини, но ты уже слишком глубоко сидишь и с каждым днем все глубже погружаешься. Часики-то тикают, Ксюш, – тик-так. В один прекрасный момент время истечет, и ты его потеряешь. К такому вот-это-повороту ты готова? Что-то мне подсказывает, что нет. Так что давай – решайся. «Ты его потеряешь» Когда кто-то озвучивает твои худшие предположения, твои самые сильные страхи, гипотеза превращается в неопровержимый факт: они «оживают», материализуются, обретают реальные очертания. Они – легализуются. Если до этого момента ты вынашивал их в своей душе, отказываясь смириться и действительно поверить в их осуществимость, отказываясь даже допустить, что они могут обернуться реальностью; если до этого момента ты гнал пугающие мысли прочь из своей головы, то сейчас, когда те самые жуткие подозрения подкрепляются чужим твёрдым мнением, ты в ужасе осознаешь: исхода нет, всё так и будет. Ксюша в смятении вскинула голову и во все глаза уставилась на Риту. — Так, обмороки мне тут не нужны! — оценивающим взглядом окинув управляющую, поспешно перевела тему Маргарита. — Айболит сам скорее всего сейчас в отключке, кто тебя откачивать будет? Я что ли? Не будь ты такой трусихой! Я в тебя верю. — А если не простит? — упавшим голосом спросила Ксюша. Впервые она задала этот вопрос вслух, признавая свой страх. И до кучи демонстрируя бывшему врагу свое самое уязвимое место. Рита ей больше не враг. Сейчас Ксюша чувствовала – друг. Маргарита неопределенно повела плечами: — Что ж, по крайней мере, ты попробуешь и будешь знать, что сделала всё, что могла. Надеюсь, тебя не надо учить, как перед мужиками каяться? — Рита! — тут же покраснев до корней волос, умоляющим тоном воскликнула управляющая. — Как ты себе это представляешь?! — Я вообще-то не это имела ввиду, — фыркнула зам. — Можно выдавить из себя слезу, хотя, уж тебе выдавливать не понадобится – ты там полюбас в водопадах его утопишь. Можно попробовать приласкаться, женщину включить, ну, такое всякое… Господи, Завгородняя, ну что ты как маленькая? Резко откинувшись на спинку кресла, запрокинув голову, Ксюша учащенно задышала. Перспектива идти и признаваться пугала ее до чертиков, казалось, еще чуть-чуть – и сознание окончательно помрачится, и она и впрямь отключится. Но выхода никакого нет – необходимо это сделать. И она сделает! — Помнишь, как ты орала на меня у бара? — бархатным, ангельским тоном спросила вдруг Маргарита. — Да, — тускло отозвалась Ксения. И без того хотелось волком выть, а Федотова не преминула ей припомнить и упрекнуть. Она же уже сказала, что жалеет, уже попросила прощения, что Рите еще надо? — Помню, конечно. Прости. — Речь не об этом, — отмахнулась та. — Тогда я сказала тебе, что он пытался у меня выяснить, в каких вы с ним были отношениях, а дальше тебя понесло. Так вот, чтоб ты знала, я у него спросила, что именно он помнит, чтобы самой не ляпнуть лишнего. И он ответил, что помнит очень мало, но этого достаточно, чтобы начать сходить с ума. Как я поняла, фактически все свои воспоминания он считает галлюцинациями, побочкой после болезни. Потому что они вообще, ну никак не соотносятся с тем, что он каждый божий день с момента возвращения сюда видит собственными глазами. Только представь себе. Каждый. Божий. День. У человека когнитивный диссонанс. Понимаешь, что это значит? Ритин голос звучал вкрадчиво, убаюкивающе – так, словно она заранее пыталась нивелировать мощь взрывной волны, произведенной этим внезапным откровением. Но прием не сработал. Оторопев, не мигая и не шевелясь, Ксюша смотрела на Федотову и чувствовала, как мороз проникает в каждую клеточку тела, как пробирает ее до костей, как ужас холодит душу. По первым ощущениям, услышанное только что звучало много страшнее, чем если бы Рита сейчас вдруг объявила ей, что на самом деле Юра все помнит. Потому что подтверждало те самые худшие предположения, к которым сама Ксюша пришла только-только, наяривая круги по кабинету. «Это я во всем виновата. Я одна…» — Ты сводишь его с ума – в плохом смысле, — заключила Маргарита. Ее слова, вынесенный вердикт пригвоздили Ксюшу к креслу, парализовали волю, мысли и тело. Федотова была безжалостна к ней – и безжалостна справедливо. К этому моменту Рита, казалось, успела испробовать все средства воздействия на свою коллегу, а результат по-прежнему был нулевым. — Хочешь совет? Не доводи до греха, судя по тому, что я видела сегодня, он вообще ни разу мне не приукрасил. — Почему ты раньше не сказала? — выдохнула Ксения, ощущая, как вместе с креслом проваливается куда-то вниз. Летит, летит… Прямо в разверзшуюся бездну, прямиком в ад. — Хм, дай-ка подумать…, — Рита состроила мину, изображая усиленную работу мысли. — Наверное, потому, что ты послала меня на хер?***
Был бы нормальным человеком, после острого приступа в медкабинете лег бы спать, чтобы разгрузить нервную систему и восстановить хотя бы часть сил: состояние, мягко говоря, по-прежнему оставляло желать лучшего. Но похоже, с ним уже все ясно – «нормальность» его даже не под вопросом. Крыша отъехала, и он даже не пытался вернуть ее на место. Заняв полусидячее положение на подушке, сложив руки на груди, Юра завис. Прямо перед ним, на комоде напротив, стояла картина с рыбами, и он с абсолютно отрешенным видом смотрел сквозь нее – в себя. В эти минуты или часы – ощущение времени потерялось – в его голове творилось черт знает что. В ней уничтожалось прежнее представление о собственной жизни в стенах этого отеля и по кусочкам собиралась новая картина – четкая, складная, логичная, дающая фактически идеальное объяснение поведению Ксении. Картина, в которой он выглядел по отношению к ней последним мудаком. Воспоминание, что обрушилось на него этим днем громом среди ясного неба, стало в результате центральной деталью разворошенного пазла, маяком в его беспросветном тумане. И Юра шел на этот свет, снова и снова прокручивая в памяти «увиденное» сегодня, соотнося это и другие свои воспоминания с реальностью, выстраивая новые логические связи. Всё складывалось. Чувства – были. С ее стороны какие-то были, и может даже что-то еще от них осталось, живо что-то, что-то теплится. А может и не теплится больше, просто она не злопамятна и в душе хранит лишь хорошее. Например, как кто-то ради ее спокойствия потащился в лес искать кошку или полез в вонючую, грязную канализацию, чтобы спасти её карьеру. Поэтому приходила в больницу, поэтому помнила про его день рождения, и та песня, строчки которой он знает теперь наизусть, – тоже поэтому. Поэтому егерь «как в кино побывал». И трость поэтому. Поэтому ревность к Рите. Фото. Поэтому солгала Льву, выгораживая его. Поэтому так откровенно жалеет, что «в свое время связалась с одним ветреным типом», и признается в этом прямо, глядя в глаза. Поэтому просит оставить ее в покое и все же тревожится. Чувства… Живы они сейчас или нет, для нее самой уже не важно: он уничтожил их ростки своими белоснежными кедами. И этого достаточно, именно этого она не простит, никогда не поймет и не примет. И не должна. Поэтому обращается к нему по имени и отчеству. Поэтому избегает, сломя голову бежит от него из лифта и держит подчеркнутую дистанцию. Поэтому не призналась в том, что трость – ее подарок: не хотела лишних домыслов на свой счет, ведь всё в прошлом. Поэтому считает его «закомплексованным тринадцатилетним подростком под маской сарказма». Поэтому не искала контакта. Поэтому оттолкнула, выгнала не только из своей комнаты, но и из своей жизни. Поэтому больше не подпустит его к себе ближе, чем на расстояние вытянутой руки. Сегодня Вселенная над ним наконец сжалилась и «показала», чем у них всё кончилось. И это был закономерный финал поучительной истории о том, что с людьми способны сотворить ревность, обида и разочарование, душевная боль, крепкий алкоголь и жажда мести. Истории о человеческих слабостях и глупости. Финита ля комедия. Все сложилось в единое полотно, и как бы неприятно Юре не было смотреть на этом полотне на себя самого, он смотрел и пытался принять. Точка была поставлена в тот самый момент, когда он поверил абы кому. Он разрушил эти отношения, не успев их начать. Какой же идиот… Безнадежный. И лишь один кусочек мозаики никак не желал вкладываться в уже фактически полностью сложенную картину, упираясь в края предназначенного вроде бы именно для него паза всеми своими выступающими частями. Записка «Доброе утро! :)», оставленная в блокноте его рукой. . . . Кто-то несмело постучал. Вынырнув из мрачных размышлений о совершенных в прошлой жизни и ставших роковыми ошибках, Юра в замешательстве уставился на дверь: кто бы за ней не стоял, он уже ему не рад. Тут же накрыло острое желание притвориться глухим, спящим, а лучше всего сразу мертвым, но вот беда – его профессия обязывает забыть о собственных желаниях, он поклялся нести самоотверженную службу во благо человечества. А прямо сейчас представитель рода человеческого стоял за дверью и явно что-то от него хотел – может, таблетку аспирина, но-шпу, да что угодно – так что делать нечего. Нехотя скатившись с кровати, Юра пошел открывать незваному гостю. По пути бросил косой взгляд в зеркало, подметив, что в его жизни явно бывали времена и получше; а следом пришла мысль, что первое, что сделает незваный гость – считает этот факт прямо с его лица. На помятой физиономии лежали отпечатки болезни: темные круги под глазами, изломы на коже, испарина на лбу, искривленная, напряженная линия пересохших губ – в общем, загляденье. Он выглядел, как привидение, двигался, как приведение и наверняка произведет сейчас на посетителя неизгладимое впечатление. И пофиг. Врач даже не потрудился пригладить ладонью взъерошенную шевелюру – не нашел в себе сил на лишние движения. За дверью обнаружилась Ксения, и сердце в который раз без лишних раздумий рвануло под горло. Судя по его нестройным там трепыханиям, оно принадлежало не видавшему всякое мужчине за тридцать, а… «тринадцатилетнему подростку». Иначе эту агонию и не объяснить. К такому эффекту от явлений управляющей пред его очи давно пора бы уже было привыкнуть, но Юра всё никак. Некоторое время они разглядывали друг друга в оглушительном молчании: врач – недоуменно, а она – испуганно. Да уж, всё как и ожидалось – воздействие его внешний вид на гостью оказал должное. — Юрий Сергеевич… — начала Ксения и запнулась, фиксируя взгляд на его лице. —Простите за беспокойство. Я зашла узнать, как Вы себя чувствуете. Вижу, что неважно. Юра посторонился, освобождая проход. — Проходите, — никакого смысла отвечать на ее вопрос он не видел. Во-первых, она уже сама все поняла, во-вторых, собственное физическое состояние – последнее, что он вообще готов обсуждать с людьми, а тем более – с ней. Дождавшись, когда девушка войдет, Юра прикрыл дверь. — Снова «Юрий Сергеевич»? Вы бы уж как-нибудь определились бы, Ксения… — с наигранным укором произнес врач. — Что, простите? — Ксения обернулась так резко, что он не успел спрятать легкую усмешку, возникшую на губах за мгновение до. Внутри творилось черт знает что вообще. Смятение от того факта, что она взялась за старое и опять называет его по имени и отчеству, глушилось торжеством от простого осознания, что она – здесь. Здесь… Вновь. Несмотря и вопреки! Вот как тут невольно не заулыбаться? И между ними – каких-то два шага, метр, преодолеваемый за полсекунды. Между ними пропасть. Его, дурака, стараниями. — Сегодня в медкабинете я был Юрой. Когда Вы навещали меня в больнице, кстати, тоже. Тогда я, правда, решил, что ослышался спросонья. Но нет. Напустив на себя самый невинный вид, Юра уставился на управляющую в ожидании комментария, ну, или хоть какой-нибудь реакции. И она последовала. Ксения спрятала глаза, точнее, сделала вид, что занята крайне важным делом, куда более интересным, чем поиск ответа на заданный вопрос. Ее взгляд заскользил по поверхностям, то и дело останавливаясь то тут, то там. Запнулся на покоящихся на чернильном блокноте грифельных карандашах, и щеки в момент чуть порозовели. Удивительно: прошла минута с ее появления, а ему уже легче. Вселенная словно даже не намекает, а прямым текстом сообщает ему: «Это Она. Это твой человек». Так было в тот раз, когда она пришла к нему сюда за таблетками, так было сегодня днем в медкабинете, когда она касалась его руки, так происходит прямо сейчас. Стоит ей оказаться рядом – тучи рассеиваются, холод и тьма отступают, и приходит умиротворение. Он оттолкнул ее от себя, поверив первому встречному и наломав дров. А она – добрая душа, еще и беспокоится о нём вон. Уникальный человек. Слепы те, кто этого не видит и не ценит. Судя по утренней вакханалии в чате, их абсолютное большинство. Он тоже идиот, конечно, причем первый – со знаком отличия. — Мне кажется, я не вовремя, — растерянно озираясь по сторонам и наконец останавливая на нем вопросительный взгляд, смущенно произнесла управляющая. Обогнув гостью, Юра подошел к прикроватной тумбе и незаметно смахнул в ящик найденное в ее комнате фото. — Не знаю, как это работает, но Ваше присутствие меня успокаивает. Чай? Куда уж прямее?«Останься»
***
Чай? Отказаться от Юриного фирменного чая может только последний дурак. Или дурочка. Он ценит тонкий вкус этого напитка, отдает предпочтение именно ему, а готовит, пожалуй, не хуже, чем чайных дел мастера… Нет, «готовит» – это не то слово, Юра над чайником колдует, мешая по настроению заварки, смородину, мяту, корицу, гвоздику, кориандр, ваниль – в баночках на его кухне чего только нет. В их прошлом это было одно из тех зрелищ, которое Ксюша любила особенно. Кто-то любит смотреть на огонь, кто-то – на воду, а она любила смотреть на то, как он делает ей чай. Казалось бы, такая обыденность, но глаз от своего мужчины она в такие моменты оторвать не могла. Юра и чай… Ксения была готова наблюдать за ним вечно. Ее гипнотизировали эти плавные, летящие, уверенные движения рук, беспечность в глазах, его «мурлыканье» – он частенько что-то еле слышно напевал себе под нос в процессе. Поражало, с какой скоростью он определялся, что с чем смешает – казалось, совершенно не задумывался над сочетанием ингредиентов. Но самый притягательный объект для наблюдений – это, наверное, его пальцы: из них эти самые ингредиенты попадали в заварку, и Ксюше постоянно чудилось, что они «думают» и «взвешивают» порции отправляемого в недра чайника самостоятельно, без какого-либо участия Юриной головы, хотя, разумеется, над дозировкой думала именно голова. Он мог набрать щепотку гвоздики и молниеносно отправить ее туда всю. Но иногда пальцы замирали где-то на полпути, «размышляли», «сомневались», «передумывали»… Всё это действие напоминало управляющей какой-то интуитивный танец, окончание которого знаменовали неизменно наполнявшаяся божественным ароматом комната и совершенно особенная атмосфера уюта. Намешать, заварить, запастись терпением и дать как следует настояться, почувствовать, как запах трав и пряностей проникает прямо в нутро. Сесть над чашкой и пить, никуда не торопясь; оценивать насыщенный цвет заварки и рассматривать плавающие на поверхности воды чаинки. Это Юрин дзен и путь к нему… Он и её ненавязчиво учил расслабляться. А сам чай… Если бы хоть одна живая душа здесь прознала, какой Юра делает чай, его дверь бы не закрывалась. Поэтому это страшная тайна. Ксюша не на чай шла. Она хотела просто побыть рядом, своими глазами увидеть, что ему лучше, чуть успокоить собственную совесть и душу. Правда, что до успокоения души, эта цель была фактически недостижимой, душа пребывала в раздрае, потому что еще Ксюша шла признаваться. При этом никакой железной уверенности в том, что она сделает это сегодня же, у управляющей не было – всё зависело от Юриного состояния. Она не знала, что ее сейчас ждет, отчетливо понимала, что не может позволить себе медлить и дальше и шла, как на казнь, собираясь с зажмуренными глазами сделать шаг в бездну. Случившееся в медкабинете не выходило из головы, из головы не выходили слова Риты. Чем больше Ксюша о них размышляла, чем больше думала о собственной роли, о своей лжи, о том, что просто бросила его справляться с последствиями комы самостоятельно, что о нем совершенно некому позаботиться, тем хуже ей становилось. В какой-то момент Ксения поняла – так она больше не может, ни дня, ни часа, ни минуты. Потому как это стало совершенно невыносимо! Больше всего она боялась найти подтверждения худшим своим подозрениям – о том, что Юра и впрямь регулярно сталкивается с негативными последствиями комы и преодолевает их в гордом одиночестве. Больше всего она боялась найти подтверждение словам о том, что именно ее поведение сводит его с ума в самом плохом смысле, который только можно вложить в это выражение. Что говорить? Каждый из Ритиных тезисов звучал страшно по отдельности, а все вместе они заставили сходить с ума уже управляющую. Она до помрачения сознания боялась увидеть его реакцию на правду, его лицо, эти эмоции. От одних мыслей о том, как он отреагирует, кровь стыла в жилах. Казалось, что слова раскаяния станут последним, что он даст ей себе сказать, а его ответ – последним, что она от него услышит, потому что он больше не пожелает ее знать, иметь с ней хоть что-то общее... Дышать одним воздухом. Кольцо… Ксюша шла и не чувствовала собственного тела, парализованного растекшимся по венам липким страхом. Все вокруг погружалось в туман, поджилки тряслись, но... Рита подтвердила ее опасения: «Время истечет, и ты его потеряешь». Зловещее предостережение звучало как пророчество, отрезвляло, оно стало той самой кувалдой, что, стукнув Ксюшу по темечку, заставило ее прочувствовать перспективы во всей их глубине, увидеть будущее как наяву, в буквальном смысле слова прозреть. До той самой минуты, как Рита принесла ей видео, у управляющей были оправдания своему поведению, у нее была опора, неоспоримые аргументы и острое желание защитить себя от новой боли, которую обязательно принесут ей отношения с этим человеком. Всё перевернулось вверх тормашками, земля и небо поменялись местами, ее «крепость» оказалась построена из песка, ее железные доводы обратились дымом и рассеялись в воздухе. Защищать? Себя? От кого? От того, кто ее не предавал? От того, кто любил? Она столько успела натворить в попытке «защитить себя», что теперь, по хорошему, надо защищать его. От нее. «И ты его потеряешь». Так и будет. Если она, ведомая собственной трусостью, потянет время еще немного, будет только так и никак иначе. Ксюша чувствовала, что в эти самые минуты разбегается над бездонной пропастью, открывающей врата в ад, но пока у нее всё еще сохраняется ничтожный шанс затормозить на самом краю. Мизерный, он есть. Для этого необходимо признаться во всем самой и искренне извиниться перед ним за свою ложь. И надеяться... на что-то. В ином случае жизнь сама столкнет её вниз – прямо на скалы, в кипящий котел, и судя по скорости, на которой к Юре возвращается память, осталось ей до обрыва совсем недолго... Так Ксюша чувствовала, пока шла. Она настраивала себя, она не могла больше выдержать эту пытку чувством вины и неизвестностью, но все ее благие намерения с оглушительным звоном разбились о суровую действительность, стоило ей его увидеть. Ксюша смотрела на Юру и ясно понимала: нельзя, не сегодня… Не может она сейчас вогнать его в эмоциональный шок. Даже для полностью здорового человека подобные откровения стали бы потрясением, а Юра… До сих пор на ногах еле стоит, она не видит уверенности в движениях, а видит она залегшие под глазами круги и вскрытый блистер каких-то таблеток. Сегодня нельзя. Но как же хотелось остаться, чуть-чуть побыть рядом, присмотреться ближе… Осторожно выяснить, что все-таки с ним происходит. Значит, чай? Значит, чай. Как раньше… Как тогда. — Я сама заварю. Отдохните, — Ксюша уверенно двинулась в сторону кухни, но не дошла: он преградил ей дорогу, встав на пути. — Может, еще и швабру в руки возьмете? — слегка прищурившись, насмешливо спросил Юра. — Там в ванной еще стирки немерено, если у Вас после тяжелого рабочего дня второе дыхание вдруг открылось. Ксения, я в полном порядке. Не стоит. Ну да, в порядке он. Думает, видимо, что может ее одурачить. Впрочем, шутит в своей манере – это обнадеживает. Склонив голову и сложив руки на груди, Ксюша уставилась на оппонента. Их разделяло хорошо если полметра, и в эту секунду каждый сверлил другого взглядом: она – недоверчивым, а в его глазах отчетливо читалось ехидное: «Честное пионерское». — Другого ответа я от Вас и не ожидала, Юрий Сергеевич, — фыркнула управляющая картинно. — Вы в зеркало себя видели? В ответ Юра лишь ухмыльнулся, молча кивнул в сторону кресла, словно показывая, где здесь ее место, и пошел включать чайник. Он всегда таким был. Заботливым. Мог сам с ног валиться к вечеру, но никогда не позволял ей суетиться «по дому». А еще частенько вставал раньше, чтобы сделать нормальный завтрак, потому что Ксюша имела привычку перехватывать на бегу что попало. Если бы в первые дни их знакомства кто рассказал ей, что Юра может быть вот таким, она бы, конечно, ни за что не поверила. Но это факт, и сопротивление сейчас бесполезно. Это тоже факт. Состроив недовольную рожицу побежденной, чем, судя по всему, изрядно Юру повеселила, Ксюша все же отправилась в кресло. Прежде многие вечера она проводила в этом кресле, подогнув под себя ногу и читая книжку, копаясь в рабочих документах, просто болтая с ним обо всем или наблюдая, как он заваривает чай. Сейчас в его движениях не было той легкости, а глядя на него, у нее не складывалось привычного ощущения, что он над этим чайником медитирует. Не ощущалась аура дзена. Наоборот – в каждом взмахе руки сквозила какая-то неуверенность и скованность. И это стало для Ксюши лишним доказательством своей, а не его правоты. Он просто на голубом глазу ей врет, с ним что-то не так. Всё не так! Пытаясь отвлечься, управляющая еще раз оглядела комнату. В ней до сих пор все дышало их историей, ее хранили эти стены, покрывало и подушки, даже посуда. Ту чашку, что он сейчас достал из шкафчика и поставил на столешницу, она любила больше остальных, чай всегда пила только из нее, и он это знал… А сам он предпочитает большую черничную. Чашка… Почему Юра достал для неё именно эту чашку? Уже второй раз с момента возвращения в отель он выбирает для неё её чашку… От внезапной догадки тело мгновенно покрылось мурашками. Ксюша следила за его движениями, не отрываясь, боясь поверить в собственное предположение и не решаясь задать вопрос. Когда она вдруг ощутила на себе его пристальный взгляд, стало совсем нехорошо. «Неужели помнит…? Или просто совпадение?» Неизвестность. Пожалуй, не бывает ничего хуже и невыносимее неизвестности. Пальцы мгновенно похолодели, а сердце зашлось в тревожном бое. — В чем дело, Юрий Сергеевич? Почему Вы на меня так смотрите? — не выдержала Ксюша, вскидывая на него глаза. Голос зазвучал воинственно. Хотя ещё ничего не произошло, она уже готова была защищаться. Юра не ответил. Чуть хмурясь, взял бирюзовую чашку, в несколько шагов преодолел разделяющее их расстояние, поставил ее на журнальный столик рядом с креслом и вернулся к столешнице. — Осторожно, Ксения. Горячо. «Ты издеваешься?!» С виду он был спокоен как удав – этот его вечный номер, его коронный фокус-покус, который никогда не оставлял Ксюшу равнодушной. В ситуациях, где она метала гром и молнии, он умудрялся сохранять удивительное хладнокровие. И, чего греха таить, иногда бесил ее этим страшно. Вот и сейчас: она уже с ума сходит, а он смотрит на неё и в его взгляде спокойное море. Обманчиво спокойное… Ксюша уже знает, научилась считывать в его глазах первые неуловимые признаки надвигающейся бури. — Я сегодня вдруг вспомнил, как сильно Вас обидел, — произнёс внезапно врач, и по глади моря пошла предштормовая рябь. «Что…? О, Господи!!!» Сдерживать эмоции фактически уже и не удавалось. Ксюша хотела взять чашку, но тут же передумала, понимая, что сейчас просто-напросто расплескает ее содержимое на коленки: внутренняя дрожь передалась рукам, ногам, хорошо, что сейчас она сидела, а не стояла, потому что коленки подогнулись бы сами. «Что именно ты вспомнил?! Что?!» — О чем Вы? — дрогнувшим голосом уточнила она. Нет, чашка ей необходима! Необходима, как утопающему необходим спасательный круг! В нее хотя бы можно спрятать взгляд, хотя бы занять ею руки… — О том, что поверил бредням чужого человека, а не Вам. О Маргарите, — Юра замолк ненадолго. — Не укладывается в голове, что я оказался на это способен. Но, видимо, да, и, видимо, такие вещи не прощаются. Он отвел взгляд в сторону окна, за которым давно уже стемнело и ничего было не разглядеть. — И тем не менее… Мне хочется попросить у Вас за себя прощения. Это поступок мудака. «Боже…» В комнате повисла гнетущая тишина, а в резко отяжелевшей голове на безумной скорости закрутились кадры их прошлого. Ксюша судорожно пыталась определить, что именно Юра имеет сейчас ввиду, какой из двух связанных с Ритой эпизодов. По всему выходило, что первый, он говорит о Леше. Да и… Вряд ли он вел бы себя так спокойно, если бы речь сейчас шла о втором – все же тогда они уже были вместе. Ритин голос вновь зазвучал громко и отчетливо: «Он помнит очень мало, но этого достаточно, чтобы начать сходить с ума. Не доводи до греха, судя по тому, что я видела сегодня, он вообще ни разу не приукрасил». «Неужели она была права…? Неужели есть связь?» — Вам из-за этого… То, что произошло с Вами сегодня – это из-за того, что Вы вспомнили? — запинаясь, спросила Ксения, ощущая, как в пятки ушла душа. Она так боялась услышать утвердительный ответ и в то же время понимала, что должна выяснить как можно больше. От этого зависело, что же делать дальше. Если связи между воспоминанием и приступом нет – расскажет все сейчас же, если есть – то… — Все уже в порядке, не переживайте, — уголок его губ дернулся в подобии улыбки и тут же вернулся на место. — Не стоит придавать единичному эпизоду излишнее значение. «Не переживайте? Не переживайте? Ты вспомнил – и вот последствия! Не переживайте? Как теперь сказать? А если…? Если ты… сейчас сам вспомнишь и остальное?» Ловушка со страшным скрежетом захлопнулась. Она не может сейчас ему сказать – он не отрицает, что связь имеется! Она не может не рассказать – он вспомнит все сам, обязательно. Скоро! И про кольцо! Поймет, что все это время она ему лгала! И совершенно точно не примет этого, не поймет и не простит. — Больше ничего не вспомнили, Юрий Сергеевич? — тяжело сглотнув вставший в горле ком, спросила Ксюша. Казалось, сердце сейчас просто возьмет и пробьет ребра – так бешено оно колотилось. Юра нахмурился пуще прежнего, взгляд потемнел, и это не сулило ничего хорошего, меж бровей пролегла глубокая складка, скулы очертились. Глядя на него сейчас, Ксения проклинала себя за свой длинный язык, за то, что вообще сюда пришла. Ему нельзя волноваться, но она делает буквально все, чтобы вновь его взволновать, задает дурацкие вопросы, выводит на эмоции. И сама вот-вот от обуявшего нутро ужаса кони двинет. Нельзя! Но… Что делать?! А когда, если не сейчас? Он вспоминает, всё! Вспоминает быстро! Кто знает, что будет завтра? Может, и не будет уже никакого завтра, потому что к завтра всё рухнет, разлетится в клочья. — Вы меня пугаете, Ксения. Неужели за мной столько грехов? Нет, больше ничего, — после короткой паузы отозвался врач и вопросительно посмотрел на нее, возможно, ожидая хоть каких-то подсказок. Она никак не могла решиться ему их дать. — И… И что Вы думаете по этому поводу сейчас? Господи, это невыносимо! Невыносимо же! Она не может сделать элементарного – не может даже взять и честно взглянуть ему в глаза, что же она натворила, дурочка?! «Прости меня… Прости!» — Что я идиот, — просто, словно бы говорил о чем-то совершенно очевидном, ответил Юра. — Что если бы можно было повернуть время вспять и исправить свои ошибки, я бы это сделал. «Мы с тобой два идиота! Мы друг друга стоим…» Комнату вновь окутала тишина. Ксюша намертво вцепилась в свою чашку, не в состоянии принять решение. Судорожно втянув в легкие воздух, она вдруг различила исходящий от заварки аромат – смородиновый лист и гвоздика. Он помнит – всё равно он помнит, что это ее любимый чай. Глубоко внутри. Душой. Он всё помнит! — Пахнет просто божественно, — собираясь с духом, протянула управляющая. Она все глубже и глубже дышала над успокаивающим паром. Перед смертью не надышишься… — Мой любимый. От ее внутреннего баланса, от ее уверенности в правильности своих поступков, от надежды на то, что всё каким-то чудом наладится, что над головой однажды вновь засветит солнце, остались одни руины. Юра улыбнулся: — Не знал. Но мне приятно. Спасибо. «Тебе так лишь кажется. Ты всё знаешь» Нужно решаться. Более неподходящий и одновременно более подходящий момент сложно себе представить. Время выйдет… Вот-вот. Делай, что должно, и будь что будет. — Я хочу рассказать Вам о том, почему Вы свалились с того несчастного единорога… — начала Ксюша, по-прежнему пряча взгляд в чашке. — Дело в том, что… Вы в тот день прилично выпили, Вы же вообще-то не пьете, а тут… У Вас был веский повод… Господи, наверное, надо начать с самого начала! То, что Вам удалось вспомнить сегодня – это лишь, как сказать…? Пролог… — управляющая вскинула на него глаза и осеклась, замечая, как за эти полминуты углубилась складка меж его бровей, как побелели костяшки сжимающих край столешницы пальцев. Как он, поморщившись, скользнул взглядом по вскрытому блистеру и спустя мгновение уже смотрел на неё, как ни в чем не бывало. «Что я делаю…?» Ощущение полной, абсолютной беспомощности накрыло с головой, Ксюша отчетливо осознавала, что сегодня ему по этой теме не должна была говорить ни слова. Юра лишь изображает «нормальность», а на деле все у него по-прежнему очень неважно. А она собирается сейчас добавить. Будь всё иначе, выбери она тогда другой путь, сейчас бы уложила его в постель, выключила свет, легла бы рядом, крепко обняла со спины, прижалась бы всем телом и забрала его боль. Она тогда выбрала ложь и спокойную жизнь. А вот и расплата за выбор. Расплата, которая должна была рано или поздно настать. — Я заинтригован, — в Юрином голосе послышалась хрипотца. Он не сводил с нее потемневшего взгляда, и вот теперь Ксюша не могла даже приблизительно считать в его глазах, о чем он в этот момент думал. — Продолжайте. — Нет, давайте всё же в другой раз, — возвращая чашку на журнальный столик, неуверенно пробормотала она. — Вы неважно выглядите. Достаточно с Вас на сегодня воспоминаний. Я не должна была и начинать. — Не волнуйтесь, Ксения. Вряд ли после Вашей истории меня отсюда с инфарктом отправят в реанимацию, — усмехнулся врач. — Рассказывайте. Шутит. Не представляя, насколько близок к правде. Ксюша почувствовала, как запылали щеки. В реанимацию его уже отправляли, и если уж разматывать этот клубок причинно-следственных связей, то выходит, что как раз из-за неё. Просто Юра пока об этом ничего не знает. Отчаянно мотнув головой, управляющая решительно поднялась из кресла: — Давайте завтра. Завтра я всё Вам расскажу, обещаю. А пока лучше отдохните. За чай спасибо, и… Вибрация телефона в кармане пиджака раздалась, стоило ей подумать о том, как странно и глупо может выглядеть сейчас в его глазах её поведение, её попытки свернуть беседу и сбежать. То есть, вибрация раздалась очень вовремя. Поспешно вытащив гаджет, Ксюша недоуменно уставилась на экран. Звонила Олеся. В это время? Олеся... Кто бы то не был, надо ответить. — Да? — коротко ответила управляющая, искоса посматривая на Юру и подмечая, что судя по позе – а врач с места не сдвинулся, – он пока их разговор оконченным не считает. —…Почему Лев Глебович сам не позвонил? …Что? …Сейчас. «Черт знает что! Только что сиял как медный таз! Где я накосячила?» Склонив голову и отставив на столешницу свою чашку, Юра внимательно наблюдал за тем, с какой скоростью Ксюша засобиралась на выход. — Что-то случилось? — вопросительная интонация была выбрана лишь из вежливости. Он не спрашивал, скорее, он утверждал – что-то случилось, и от нее хотел услышать лишь подтверждение собственным выводам. Ксения неуверенно покачала головой, в которой пока не успели сложиться нужные логические цепочки: — Это Олеся, сказала, что Лев Глебович немедленно требует к себе. Какие-то проблемы, он рвет и мечет. Так что мне действительно пора. Что-то еле уловимо изменилось в его лице. Скулы очертились, взгляд стал еще темнее, хотя, казалось бы, куда уж темнее, морщинка меж бровей стала глубже, а линия губ – тоньше. Казалось, он весь подобрался, и воздух вокруг них за секунду наэлектризовался. Юре явно не понравилось то, что он услышал. — А почему сам не позвонил? — в голосе отчетливо слышалось напряжение. «Хотела бы я знать…» — Олеся говорит, он в бешенстве и попросил ее, — пожала плечами Ксюша. Что ни говори, а заход через Олесю выглядел довольно странным. Лев никогда не видел никаких проблем в том, чтобы набрать ей лично с целью проораться в трубу, дай только повод. А тут вдруг Олеся… — Не знаю, — сдалась управляющая. — Ясно. Я пойду с Вами, — Юра снова не спрашивал, просто ставил перед фактом. И Ксюша отчетливо видела в его глазах: и правда пойдет. — Зачем? — искренне удивилась управляющая, как завороженная наблюдая за тем, как он открывает шкаф и достает оттуда пальто. — Потому что это Олеся. В некоторых вещах в силу определенных причин я абсолютно ей не доверяю. Да, это Олеся. Та самая Олеся, которая потрепала ей столько нервов. И поэтому при другом раскладе она и впрямь не отказалась бы от Юриной компании, но нехарактерная скованность каждого его движения пугала ее и лишь укрепляла в решении сегодня больше не создавать ему никаких хлопот. К тому же, ну что эта ненормальная может сделать в присутствии Льва? — Нет, Юрий Сергеевич, — готовясь в очередной раз врать, покачала головой Ксюша. — Вам и правда нужно отдохнуть. Подход ко Льву Глебовичу я знаю, Олеся, конечно, странная, но особых проблем у нас тут с ней не было. Все будет нормально. Сомнение, плещущееся в его глазах, нарастало, и было совершенно очевидно, что она его не убедила. — Считайте это распоряжением руководства, — усмехнулась девушка, распахивая дверь. — Спокойной ночи. До завтра.Ты белый и светлый,
А я – я темная, тёплая.
Ты плачешь – не видит никто,
А я – я комкаю стёкла, дура!