Переломы коры больших полушарий

Вокруг царили тишина, мрак и покой. Немного отпустила боль в животе, а дома, как специально, стало так пусто и скучно, что оставаться там было просто невозможно, даже в такой оголтелый сентябрьский дождь, стучащий по разлагающимся мозгам. Уверенной поступью черных вансов Ян гордо шел по серым лужам, которые благодаря своему неистовому составу не отражали уже ничего, лишь мозолили глаза, смотрясь огромными бетонными вмятинами в унылом асфальте. Асфальт не сох, но почти и не охлаждался от совсем не жаркого осеннего дождя, что можно было почувствовать хлипкой подошвой скейтерской обуви. Ян навсегда запомнил непробиваемую подошву Доктора Мартинса, который он однажды взял у Алека забавы ради. И теперь, когда он все еще хорошо помнит это чувство, будто ты прочно притянут к земле толстой подошвой, которая умеет так здорово защищать от напастей и ненакаченных щиколоток, внутри него невольно возникает ощущения ребячества, понимания, насколько ты юн и инфантилен даже в обуви, но зато насколько легок и свободен в жизни... ну и насколько же здорово развита твоя кинетическая память, наконец. Рассекая лужи стильными носками, Ян не жалел свои кеды, словно мочить их в грязной воде и царапать об асфальт - это часть его мировоззрения и идеологии. Направляясь по хмурым асфальтовым дорожкам в знакомый подвал, он раскрывал свое сознание и гостеприимно оставлял там на день, а то и на два самые разные мысли, перебивавшие самую главную, пожалуй, на сегодня из них. "Репа", - тихо произносил он про себя, сладко и наивно, с какой-то нежной любовью. "У них сейчас репа", - думал он. Но у "них" уже очень давно не было никакой репы и лица этих ребят не внушали ни единого оттенка, хоть как-то намекающего на то, что кто-то сегодня играет. Ян застал их врасплох, когда те курили на улице и безропотно наслаждались жизнью. -Привет. -Ну здорова, здорова. Так это ты, тот самый пацан, сдающий нам в аренду комнату? -Да, это я, хотел посмотреть, как вы там, познакомиться. Я отдаю комнату совершенно незнакомым музыкантам, которые, кажется, неизвестно что творят. Не могу так рисковать. Ян погрозил пальцем и улыбнулся, чтобы эти молодые люди ничего не заподозрили, а восприняли это как неумелую шутку. Впрочем, им было все равно, и их интересовало совсем не намерения художника, а его внешность. Один из этих ребят, самый небритый и странный, медленно подошел к парню, будто высматривая на его лице что-то очень мелкое и важное и через пару секунд такого неприятного и пристального зрительного контакта задал вопрос: -А ты почему безглазый-то, а? В воздухе повисла неумолимо жестокая пауза, которая навеяла плеяду волнения на музыкантов и на Яна, и лишь патлатый куряка сохранял свое спокойствие. Наконец, туча подростковых обид и комплексов, непонимания и страхов, осевшая над головами Яна и незнакомца набилась до отказа отборным хрустальным градом. Ян потерял над собой контроль. Он заплакал. Из его одного единственного глаза текли гигантские слезы, которые поразили бы воображение любого психоделического рокера или ранимого корщика, Ян выливал их всего из одного века, но казалось, будто это сотни темно-синих на свету и космически-черных в темноте глаз плачут, словно смазанные парафином. Музыканты остолбенели, они были повержены, и все их зрение слилось в единый проницательный взгляд, жалобно твердящий "Прости". Исключением был только обидчик Яна, заставивший его на старости лет расплакаться при небритых рокерах. Парень явно не выдерживал такого позора, он внутренне опустился, зажался, засмущался, и даже его вансы приняли позу равнобедренного треугольника, невольно слушаясь своего хозяина. Ян больше не смог терпеть этой обиды, он в последний раз злобно посмотрел своим единственным глазом на музыканта, резко развернулся, и быстро убежал, нелепо чувствуя себя девчонкой. Таким он давно себя не помнил. Убегая по мокрым улицам от детского страха он совсем забыл, что бежит в одиночество, к антисоциальным одиноким комнатам, наполненным хронофобией неприятной прохладой. Но ровно до тех пор, пока не вернется Алек. Ян уже давно его так не ждал, сегодня он превратился в девушку, желающую встретить своего храброго защитника, героя и кудесника, эпичного творца и музу в одном лице. От безделия и холода Ян даже умудрился накрыть на стол и приготовить что-то на скорую руку. Что-то трогательное, но простое. И совсем без мяса и молока. Он учитывал вкусы друга, как никто другой. И, надо признаться, друг всегда был благодарен его заботе и отзвычивости, а особенно сейчас, когда одному из этих братьев-художников было так плохо, что в раскрытое гостеприимное сознание теперь лезли суицидальные мысли. -Янечка, если ты хочешь, я могу надрать им задницы за тебя, ты же знаешь, что я хард-лайнер и драчун. -Я надеюсь, что через букву "а", - угарал Ян, - Хотя, впрочем, возможно у тебя сильные руки не только поэтому. Алек слегка поржал, но как-только успокоил себя и свой глупый смех, обратно вернулся к делу: -Ты так и не взял с них деньги? -Нет, я просто не смог, ты же знаешь, я ничего не могу делать, когда на мне пятно позора и унижения. Но только прошу, не выращивай его пожалуйста, это ненужно. Если ты приедешь за меня заступиться, то я буду выглядеть как глупая телка, понимаешь, мне стыдно. Приятель, что мне делать? -Не обижайся, но ты итак как телка, - разозлился Алек. В глазу Яна нарисовалось недоумение. Он снова был на грани. -Ты убежал в слезах, оставив подозрительных музыкантов с твоими деньгами, это было очень по-детски, инфантильно. Тебе давно пора взрослеть. -Не хочу, - тихо сказал Ян и сел на колени своему другу, запустив свои потрясающие длинные пальцы в зеленый спайковый лесок Алека. -Я так больше не могу, - произнес он тихо, сняв беспокойного друга со своих коленок и ловко поставив его на пол. А затем он молча вышел из кухни и закрыл дверь. Всю ночь одноглазого Яна мучило одиночество. Было трудно заснуть и успокоиться, кошмары и фобии мучили парня до самого утра, пока он наконец не задремал, пустив крохотную струйку слюны изо рта прямо на оголенный алькин пивной живот, отчего тот проснулся, а благодаря ему око открыл и Ян, потревоженный криками пострадавшего от его слюны друга. В полном непонимании от того, что они снова проснулись вместе, Алек вскочил и нервно удрал в неизвестном направлении, снова оставив бедного Яна наедине с собой. Эта безлюдность и монотонный дождь за окном спровоцировали его на неслабое решение. Сегодня Ян захотел повзрослеть. Он долго копался в обувном хламе двух художников, пытаясь отыскать там что-нибудь посуровее. Алек носил обувь на полтора размера больше, но в представлении Янечки такой расклад прибавил бы ему еще больше мужества и серьезности. Откинув в сторону свои старенькие конверсы, вансы и найки, которые он носил круглый год, не взирая на погоду, Яну удалось найти ту самую пару Мартинса, что оставил дома Алек, уйдя в чем-то менее солидном. Сегодня был не его день. Руки немели, завязывая непослушные черные шнурки, пальцы не доставали до носка и тонули где-то в пространстве больших шузов, голени и щиколотки не выдерживали напора, что был создан непомерным весом Доктора. Именно этого и добивался Ян. Он спустился по лестнице с грохотом и треском, предварительно пнув посильнее свой скейт, непринужденно вставший в прихожей, и стремительно вышел во двор, шугая голубей. Но не от ненависти к птицам. Так, из вредности. Стрелка часов подбиралась к четырем, на календаре красовалось воскресенье. Это было отличное время для того, чтобы проявить все свое мужество и силу. Парень явно готовился к какому-нибудь жесткому махачу с его обидчиками. Но, как ни странно, все было довольно мирно, можно сказать по-пацифистски. Лишь первая реакция на нового Яна все также курящих музыкантов во дворе не внушила ему миролюбия. Уже знакомый ему курильщик и небритыш вновь кинул в него вопросом, как перчаткой: -Почему ты сегодня так одет, малой? Яну, нацепившего сегодня на себя алькину косуху и Мартинс, а также рваные джинсы и прочий стафф, это явно не понравилось, он злобно посмотрел своим единственным глазом в ответ и спросил, нужны ли этому типу проблемы, на что он просто развел руками и покачал головой. Дальше начался диалог жестов. Ян откинул голову назад, как делают люди, пытающиеся показать, что они превосходят, что они доминируют и властвуют. Затем он картинно выкинул левую руку из кармана и блистательно сложил указательный и средний пальцы вместе, потирая их большим. Музыканты сразу поняли, что он хочет денег за аренду комнаты, ведь срок уже пришел. В ответ на это куряка сделал удивленные глаза деревенской простушки и приподнял пару раз плечи. "Не знаю". Ян вошел в раш и теперь ему не терпелось не только стать актером в этом театре, но и стать самым лучшим актером, самым талантливым исполнителем на сцене мимики и жестов. Он ссутулился, будто готовясь к новому удару, опустил голову вниз, заставив свою челку последовать за шеей, и все той же грациозной левой рукой с неизмеримо длинными и худыми пальцами показал неблагодарному куряке фак. Такого поворота он явно не ожидал. Сдерживая себя и свой гнев, он еще немного посмотрел на Яна, а затем тихо и ненавистно произнес скозь щелочку между передними зубами: -Ты чего добиваешься? Ян оскалился и бросился на ребят, размахивая руками в разные стороны, он неумело пытался нанести обидчикам удары. Но они никак на них не реагировали, потому, что Янечка мазал мимо, лишь некоторые его удары могли бы принести крохотный эффект, если бы их не блокировали матерые уличные сорванцы, состарившиеся телом, но совсем еще зеленые в душе. "Отдавайте мои деньги и валите отсюда, я уже взрослый, я могу за себя постоять, вы получите от меня, вы огребанете, я ушатаю вас и всех ваших друзей, от вас ничего не останется!" Он еще долго кричал подобные вещи, впадая в истерику под изумленные взгляды волосатиков, не желающих больше иметь дела с этим маленьким психом, который так нелепо смотрелся со своей инфантильной челкой и брутальными вещами, снятыми с могучего друга. Главный курильщик сразу понял, что здесь что-то неладно и попытался первым нейтрализовать кислоту в виде истерики Яна. -Послушай, ты очень странно выглядешь, советую тебе снять это барахло. Он дружелюбно подошел к мальчику и нежно снял с него косуху, а затем предложил разуться. Ян не понял прикола, но потом посмотрел на музыкантов, одетых в рваные кеды и старые вьетнамки, и решил, что прекрасно дополнит их вонючую хиппозную обстановку своими босыми белыми пятками. Так и случилось. На пожухлой осенней травке, в 10 градусов тепла, ютились скромные голые ноги, подрагивая от осенней прохлады. Куряка одобрительно посмотрел на скинутые Яном вещи, которые валялись на сырой земле возле них, и махнул рукой остальным. "Идите". Им было не привыкать к жестам вместо слов, и они мгновенно исчезли, оставив Яна и куряку вдвоем. -На, - протянул он несколько бумажек, вынутых из кармана. -Но у меня нет сдачи. -Без сдачи. Только не истери. Пойдем, я хочу с тобой поговорить. Оставь этот хлам здесь. Музыкант пнул алькины вещи, которые сегодня принадлежали Яну, и повел его куда-то в сторону детской площадки. Капал тоскливый дождь, и на улице никого не было. Никого, кроме них. Они уселись на спинку скамейки, поставив ноги на сидение и, переглянувшись, начали беседу. -Ты это, извини за вчерашнее, я не хотел тебя обидеть. Просто привык задавать вопросы, если испытываю к чему-то интерес. А это, это показалось для меня особенно интересным. -Идиотская привычка, -отрезал Ян. -Согласен. Но ты не злись, хотя я знаю, что это трудно, я всегда попадаю в похожую историю. Музыкант поднял наверх свои нечесаные волосы и открыл Яну свою жуткую шею. Вниз от затылка и почти до лопаток спускался огромный уродливый красный шрам. Мальчишке стало дурно. -Я не хочу об этом говорить, - продолжал странный парень, - Ты тоже можешь не рассказывать свою историю, я знаю, это больно. Но ты только не психуй. Это ужасно, когда парень начинает распускать сопли. -Да, точно. Мне самому стыдно за вчерашнее. Слишком трудно расслабиться. Дай-ка я стрельну у тебя сигарету. -Ну можешь. -Хотя нет, постой, Алек меня прикончит, если почувствует табачный запах от меня. -Кто такой Алек, твоя невеста? -Нет, это мой лучший друг, мы снимаем квартиру вместе, учимся на художников. Он стрэйт-эйджер, понимаешь, если что, мне хана. -Разве это не личное дело каждого? - искренне удивился курильщик. -Хард-Лайн, - грустно ответил Ян. -Забавный ты. Куришь в тихую от своего друга, с которым живешь, истеришь, как девчонка, нелепо носишь шмотки соседа... -И все-таки дай закурить. -На. Затянись моей. Ян поднес ко рту сигарету и тут же закашлялся и прослезился. -Что это, блять? -Это план. -Чего? Какого?... Мальчик продолжал кашлять под обдолбленную улыбку торчка, предложившему послушному первокурснику дурь. -Не хочешь, не кури, но только не делай удивленные глаза и гримасу непонимания в ответ на слово "план". Я - эйсид-рокер, и ты должен догадываться, что это, пожалуй, самое мягкое из того, что я употребляю. -Ты псих, ты грязный хиппи и торчок, уходи от меня, ты заставил меня разуться, через неделю октябрь, я простужусь, а завтра у меня пара, ты ненормальный и не умеешь считать, просрал три тысячи и сидишь довольный со своей травой, ты просто идиот. -Ну так мы можем все исправить. Ну-ка отдавай мне обратно сигару, обувайся и тащи на себя свою долбанную косуху из кожзама, твой Алек не может позволить себе натуральную кожу, его стипендия заставляет вас затягивать пояса, и идеология тут не при чем. Давай, одевайся в свои старые шмотки, жди в них октября, а завтра обязательно посиди на паре, у тебя в глазах написано "я ботаник", так что проваливай к себе в универ или училище, или где ты там просиживаешь свои узкие штанишки, и не появляйся больше рядом со мной. Ах да, еще не забудь вернуть мне три тысячи рублей, говнюк. Яну стало немного стыдно и неудобно перед торчком, он виновато посмотрел в его глаза и смиренно произнес: -Прости. -Ну почему ты такой смешной, пацан? Хаха, ладно, мир дружба жвачка. Вот тебе кстати, кури беспалевно. Музыкант высыпал ему в ладошку полпачки орбита, и тот не задумываясь засунул все это в рот, раздув щеки жевательной резинкой, будто он толстый домашний хомяк. -Как тебя зовут-то? -Ян. -Красивое имя. А я Степан. Но для друзей Стэф. Ты можешь называть меня Стэф. -Эм, спасибо, - чавкая ответил Ян. -Ну какой же ты забавный, - с умилением произнес планокур Стэф, глядя своими разноцветными глазами на Яна. Один из его глаз был ярко-зеленым, изумрудным, словно июльская зелень на солнце. Но другой, другой был совсем иным, светло-чайного цвета с множеством разноцветных вкраплений, будто бы он покрыт коррозией или сыпью, что делало образ Стэфа еще более психоделическим и загадочным. Его глаза были большими, на выкате, и всегда смотрели прямо на собеседника, поражая своей устойчивостью и непоколебимостью. Над ними висел слой кудрявых и всегда слегка сальных волос, которые спускались до плеч музыканта и прикрывали немного впавшие шершавые скулы, между которыми висел странный, несколько раз за жизнь сломанный нос, находившийся над тонкой полоской бледных губ, которые частенько открывались сами по себе, выставляя наружу ряд зубов и щелочку между двумя передними. Таков был портрет безумного Стэфа, который так напугал, но и одновременно привлек Яна. Сойдясь на том, что у Стэфа еще полно жвачки, а до вечера еще куча времени, эти двое решили оторваться, забыв, что аромат канабиса не перебьет ничто, кроме хронического насморка, которым всегда страдал несчастный Алек, и особенно осенью. Янечка и Стэф забрались повыше и свесили ноги со старого панельного дома, на крыше которого они дружелюбно раскуривали план, не думая о завтрашнем дне. Ян рассказал ему, почему он отдает свою комнату в аренду. Ему нужны деньги, а играть он больше не может, в виду того, что полностью отдался живописи и теперь планирует зарабатывать себе деньги на жизнь именно этим ремеслом. Деньги, вырученные от сдачи комнаты, он всегда тратит на квартиру, плюс выделяет туда большую часть своей стипендии и большую часть стипендии Алека, из-за чего их питание и одежда, в которых художники почти не нуждаются, висят на родителях. Так он описал ситуацию с проживанием и учебой, сделав упор на ее коммерческий аспект. А потом Ян рассказал про Алека, ответил на все вопросы дотошного Стэфа, который не представляет себе свою жизнь без алкоголя, сигарет и более тяжелых химических веществ, а также без мяса, шерсти и перьев, кожи и прочих вещей, от которых так упорно отказывался его знакомый веган. Но это было сначала, когда план еще не был для этих двоих источником галлюцинаций и видений, а просто маленьким аттракционом, приводящим в сладкое и одурманивающее состояние, в котором так легко разговориться на любую тему. Лишь только Стэф упорно не выдавал ключевых фактов своей жизни, будто скрываясь от человечества в своем маленьком животворительном коконе творчества и свободы. Единственное, что он сегодня выдал Яну, это наличие далеких азиатских корней, которые были и у одноглазого мальчишки, так внимательно слушавшего эйсид-рокера. Его увлечения востоком и психоделикой оставили свой след в стиле жизни и одежде. Стэф подарил пацану на память кроличью лапку, он словно индеец верил, что лапка принесет новому другу удачу. Но новый друг, не привыкший к такому большому количеству дури, вырубился очень быстро и тихо бредил во сне с тупой и блаженной улыбкой на белом личике. Стэф, понимая, что его уносит, неуклюже и громко спустился вниз по затхлой лестнице, оставив Яна спать на самом краешке крыши панельного дома. Торчок мысленно попрощался с мальчиком и косолапо пошел домой, прогоняя из своей головы множество сказочных и эпичных видений, которые подарил ему канабис. Совсем скоро маленький Ян выучит наизусть, что нельзя стрелять сигареты у незнакомых людей.