Soukoku Inktober 2021

      — Если для тебя нет разницы, на какой стороне быть, будь на светлой.       Быть на светлой стороне. Таково было желание Оды перед смертью, и кровь на руках Дазая взывала к тому, чтобы выполнить волю своего кумира и идеала. Его поклонение Одасаку было сродни одержимости. Он, мальчишка, у которого не было ни прошлого, ни будущего, без колебаний бросил все, что у него было, стоило мафиози на смертном одре сказать эту фразу.       Вот только у Дазая не было никаких понятий о добре и зле, для него эти рамки были нечёткими. Трикстер по своей натуре, он не руководствовался настолько размытыми определениями. Что есть добро, что есть зло? Порядок паука — хаос для мухи. С точки зрения льва убийство лани для того, чтобы прокормить своих детёнышей, это добро. Для стада сородичей жертвы — это горе. Как поддерживать порядок в городе, если проще перебить преступников, чем ловить их и передавать закону?       — Десять заповедей, — сказал как-то Чуя, когда Осаму задал ему такой вопрос, вскоре после знакомства с Сакуноске. Уже тогда разум гения пребывал в смятении от мафиози, который отказался убивать. Парадокс его двухцветного мира, иногда окрашивающегося красным.       — Концепция десяти заповедей. Преподобный в школе, куда могли ходить дети из неблагополучных семей и беспризорники вроде Овец, как-то дал мне полистать Библию. Не то что бы он надеялся наставить меня на путь истинный, — усмехнулся рыжий, спрыгнув с невысокого забора и привычно засунув руки в карманы. — По книге за нарушение этих заповедей ты будешь наказан неким богом, силой свыше, иногда срашв, иногда после смерти. Если ты соблюдаешь их, то ты праведный, то есть хороший, в глазах Бога и людей.       — Неужели достаточно соблюдать кем-то придуманные правила? — поморщился тогда Осаму. Накахара пожал плечами.       — Я все ещё считаю, что любые рамки добра и зла проходят только по границе твоей совести. Но все же считается, что лгать, красть, убивать и трахаться со всеми подряд, ну и прочее, что написано в заповедях, это законы порядочности и адекватности. Увы, мы не соответствуем им, — носком ботинка Чуя пнул труп неудачливого мафиози. Они тогда после зачистки ждали группу, которая приберет за дуэтом трупы, и решили задержаться. Все же закаты в Порту очень красивые. И Накахара в свете заходящего солнца в своей темно-зеленой куртке и с развевающимися рыжими волосами был тоже так удивительно красив. Как жаль… Говорят, не положено ангелам быть рыжеволосыми.       В детективном агентстве Осаму вовсю подстраивался под окружение. Не убий, не украли, не возжелай. Конечно, он регулярно нарушал большинство из десяти заповедей, когда этого требовало дело. Его острый ум порой даже сильнее напрягался, когда следовало свести к нулю потери среди гражданских, чем в Мафии, где жизнь пешки может быть лишь разменной монетой. Делало ли его это правильным, Одасаку? Он спасал жизни. Он старался быть хорошим.       Перед его глазами был пример Куникиды, чьи принципы… разве не гордыня? Пожалуй, были бы таковой, если бы Доппо и вправду поступал осознанно со своей упертостью. Но это было его характером. И не больше. Акико была прекрасна, но садизма и боли в ее глазах, невыплесканных, невылеченных, было столько, что иногда Осаму казалось, что он смотрит в свое отражение. Сбежавшая невеста тьмы, яро отрицающая свои старые отношения с ночью. И все же у нее были четкие понятия о том, что является добром. Рампо был сумеречным, размытым и нечётким. Он не помогал всем, как сделал бы Одасаку, и все же в его кошачьей зелени глаз плескалась та же знакомая тьма. Когда их взгляды пересекались, казалось, невидимые демоны за спинами обоих почтительно склонили голову перед равным. Эдогава все понял, но не сказал ни слова. В конце концов, ему куда интереснее наблюдать, как волк будет есть траву и прикидываться домашним псом, сверкая грязно-золотыми глазищами.       Понятие правильного и неправильного превращалось в клетку, которая ограничивала и порой даже душила. И все же пока Осаму хотя бы пытался вникнуть, что можно считать светлым и верным (что бы хотел от него его умерший друг), он как минимум научился подстраиваться. Для Дазая все эти понятия все равно оставались чуждыми. Какая разница, какими методами и способами он добился точно того же результата, только в разы быстрее? Рациональный, цепкий мозг Портового Гения протестовал против таких ограничений и зачастую с неохотой принимал большее количество неизвестных в предоставленном уравнении. Границы все равно были нечеткими. Чуя говорил, что границы добра и зла для человека определяются его совестью Совесть Дазая молчала.       Только с одним человеком его совесть изнутри подтачивала его шаткое равновесие. Если в остальном перед глазами стояли примеры коллег и директора Фукудзавы, то здесь Осаму ступал на территорию, в которой царила истинная полутьма. Провести черту «хорошо-плохо» не выходило, и оттого карточный домик выстроенных правил поведения для светлой стороны угрожающе шатался.       Насколько правильным и насколько верным было заводить отношения с врагом? Рыжие волосы, разметавшиеся по подушке, изогнутое в экстазе юношеское тело, не утратившее своего подросткового очарования. Чуя был прекрасен как в шестнадцать, когда они только-только встретились, так и в двадцать два, уже будучи по разные стороны — пусть он и не был на свету, но в полумраке, на границе дня и ночи. Накахара же был полностью в ночи, ее верный слуга и последователь. Насколько было правильным? Соответствовало ли это понятиям светлой стороны?       Когда Чуя курил после секса, он был преступно красив, и это казалось за гранью добра и зла — смотреть на обнаженное, прекрасное тело с россыпью белесых шрамов, бледное в свете луны и фонарей за окном, с белой простыню, едва прикрывшей пах, и ещё влажными, вьющимися больше обычного волосами. Дазаю нравилось касаться бока, живота, очерчивать крепкие мышцы и смотреть, как Накахара ластится к его рукам. Они молчали уютно, несмотря на то, как бурно протекали их встречи и как срывал голос часом ранее рыжий, до царапин впиваясь в кожу ногтями. За гранью добра и зла были их совместные ночи, крепкий сон в объятиях друг друга и завтраки, когда Чуя в очередной раз крал рубашку Осаму и щеголял в ней на голое тело, пока готовил омурайсу или на скорую руку тосты с омлетом. За гранью были их тихие совместные вечера, когда они были не предателем Мафии и Исполнителем, не детективом и опасным преступником, а всего лишь двумя парнями — теми, кем им так не хватало быть, когда они были подростками, но внезапно получили, став старше и в какой-то степени терпимее друг к другу и к их общим демонам.       В такие моменты мозг и совесть Дазая задавались вопросом, что сказал бы Одасаку. Что бы сказали Фукудзава, Куникида. Что бы сказали все эти хорошие и правильные со светлой стороны, узнав про Чую, про их отношения.       И Дазай с уверенностью мог сказать: ему плевать на то, насколько это правильно в его зыбкой системе координат. Он точно и четко знал, что не позволит никому забрать у него эти вечера. Он никому не отдаст Чую.