Soukoku Inktober 2021

      Умница Дазай Осаму не попадал в неприятности. Умница Дазай Осаму был тем самым представителем вороньего факультета, которому самое место было в Слизерине, ибо изворотливость его ума была достойна хитрых и изобретательных змей, однако страсть к знаниям была куда сильнее любви к интригам. Умница Дазай Осаму совершенно определенно умел подходить к своим идеям и задачам с такой виртуозной изворотливостью, что словить его за руку на нарушении правил было сродни параду планет. И именно потому преподаватель зельеварения Мори смотрел с немалым интересом на улыбающуюся моську его протеже, пришедшего на отработку наказания.       — Даже знать не хочу, что ты учудил, Дазай, — произнес мужчина, скрестив пальцы перед лицом. — Наверняка что-то несерьёзное и втягивающее в это Накахару, но… даже знать не хочу.       Осаму лишь ослепительно улыбнулся, тогда как его напарник по наказанию скривился так, будто ему в рот лимон целиком засунули. Если Дазай был умницей с чешуёй под черным оперением и клыками в клюве, то Накахара Чуя был черно-золотым бедствием. Нет, он был прекрасным представителем Пуффендуя, добрым, отзывчивым, верным друзьям и искренним. Однако смелости и безрассудства в нем хватило бы на полноценного гриффиндорца.       — Ваша задача — убрать кабинет и отмыть котлы. Магию лучше не использовать на котлах: там первокурсники чудили, может и взорваться ненароком, — махнул палочкой Огай и поднялся с места. — Я вернусь после совета, так что в вашем распоряжении кабинет на ближайшие часа… четыре. Не разнесите мне тут все, горячие парни.       С этими словами он вышел из кабинета, захлопнув дверь и, кажется, даже заклинание наложив. А Чуя, хмуро фыркнув, скинул манию и повыше закатил рукава рубашки, готовый приступить к уборке.       — Тряпку в зубы, Скумбрия. Я не собираюсь отрабатывать твое наказание в одиночестве, — процедил рыжий сквозь зубы и взялся за дело, пока шатен следовал его примеру, избавляясь от мешающих вещей.       Когда-то они были не разлей вода. Лучшие друзья, талантливые колдуны, опасные соперники и верные соратники. Они были будто половинки друг друга — до злополучного третьего курса. И вот уже полтора года между парнями словно черная кошка промелькнула. Осаму даже мог сказать, с чего все началось… Если бы не его катастрофическая гордость. Но увы. Оставалось только коситься на раздражённого рыжика и тихо сопеть, пока тот едва ли не действительно с тряпкой в зубах оттирал поочередно эксперименты младшекурсников от котелков и парт.       — Ты так торопишься, словно видеть меня не хочешь, — обиженно проворчал Дазай.       — И как ты догадался, Скумбрия, — фыркнул Накахара, остервенело оттирая со стенок котелка остатки какого-то зелья.       — Я вообще поговорить хотел, — протянул Осаму и едва успел увернуться от тряпки, брошенной прямо в голову раздраженным пуффендуйцем.       — Поговорить? После всего того, что ты учудил?! Не о чем нам разговаривать, макрель ты сухопутная, — прошипел Чуя и отвернулся от бывшего друга. Тому оставалось лишь поджать губы в недовольстве. Первая попытка не просто мимо, а полный провал, и это стоило признать.       Ещё полчаса прошли в вычищении класса, и все это время раздражение Накахары, казалось, можно было почувствовать за километр. А сам Осаму перебирал в голове возможные способы завести разговор. Просто обратиться? Рыжий явно не настроен на мирный диалог. Что-то вычудить? Да Чуя его убьет на месте в состоянии аффекта. А пока Дазай размышлял, количество котлов медленно, но верно приближалось к нулю, и шатен был слегка обескуражен, когда этот ноль наконец стал реальностью. Только и мог, что хлопнуть золотисто-карими глазами, когда рыжий поставил очищенную посудину на парту и потянулся всем телом.       — Все, — с облегчением выдохнул парень и направился к двери с чувством выполненного долга. Осаму только и мог, что наблюдать, как его бывший друг подхватил мантию и дёрнул за резную ручку на двери. Один раз. Второй. Третий. Рыжие брови сошлись на переносице в явном недоумении.       — Какого хрена? — пробормотал Чуя, глядя на дверь с такой болью, будто та перебила всю его семью и вдобавок хомячка.       — Мы заперты, очевидно, — пожал плечами Дазай и чуть крепче сжал древко метлы, которой подметал пол. — Видимо, профессор Мори запер по привычке. Придется ждать его.       — Блять, и нахрена тогда было торопиться, — с досадой фыркнул Накахара, едва удержавшись, чтобы не пнуть дверь: мало ли как могла отреагировать зачарованная вещь. Однако делать было нечего. Ещё пара часов в обществе самого раздражающего субъекта в школе была обеспечена. Так что рыжий рухнул на свою лавочку и закрыл глаза, намереваясь подремать до прихода Огая. Вот только он совершенно забыл о том, с кем заперт в этом кабинете. И кто совершенно не собирался оставить в покое этого конкретного пуффендуйца.       — Чуя, почему ты так меня ненавидишь? — лавочка рядом скрипнула под чужим весом, и Накахара издал рычащий выдох, не открывая глаз.       — Это ты мне скажи, Скумбрия, за что ты на меня окрысился. С твоей же подачи весь этот пиздец начался, забыл, что ли? — терпеливо произнес рыжий, чуть заметно поморщившись. — Тебя как Достоевский на третьем курсе покусал и бешенством заразил.       — А при чем тут эта крыса? — с ощутимым недовольством спросил Осаму.       — Так ты после этого слизеринца начал себя вести как полный засранец, — взгляд синих глаз уставился на шатена с очень явной обидой. — Особенно после ваших факультативов по зельеварению.       В голове сами собой всплывали воспоминания. Федор был довольно своеобразным парнем, и Дазаю часто говорили, что внешне и по характеру они как два близнеца, только один был более хитрым и жестоким. Так уж сложилось, что они оба обожали зельеварение и действительно понимали его, так что Мори на факультативных занятиях ставил парней друг с другом и поручал обоим очень сложные зелья, на курс или парочку выше, чем давал третьекурсникам. Уже тогда Достоевский не раз обращал внимание на Накахару: то обращался к рыжику, то в целом часто упоминал в разговорах, то выспрашивал что-то о мальчишке у Осаму. И в том зрело нешуточное раздражение. Но разбирать собственные эмоции у парня не получалось. За эмоциональную сферу в дуэте соукоку, как окрестили Дазая и Чую, отвечал всегда рыжий. Тогда Осаму думал, что его злость была оттого, что Федор лез в их с Накахарой дружбу и пытался стать третьим… И оттого неконтролируемая ярость захватывала сознание шатена с такой силой, что порой тот совершенно не контролировал, кто именно попадал ему под горячую руку. И только обиженный и непонимающий взгляд синих глаз заставлял парня одуматься и прекратить шипеть на окружающих — и на самого обладателя этих синих, в цвет одного из цветов его факультета, глаз.       Финальной каплей осознания стала Амортенция, которую Мори поручил им приготовить в качестве проверки знаний. Зелье само по себе сложное, а учитывая, что последнее время раздражение Осаму все чаще вместо Федора выливалось на Чую. Почему? Достоевский был искусным манипулятором и знал, когда стоит сбежать. Крыса, одним словом. Истинный представитель змеиного факультета. Что всегда было этому странному юноше только на руку. И холодные фиалковые глаза бесстрастно и с жестоким весельем наблюдали за остальными, как за своими личными крысами в невидимом лабиринте без выхода в ожидании, когда обезумевшие грызуны перегрызут глотки друг другу.       Однако Осаму тогда это не волновало: он до последнего не думал о мотивах Фёдора в целом. Сейчас его беспокоило больше зелье, чем взгляды крысы из серпентария на него и Накахару. Оно наконец начало обретать необходимый по рецепту жемчужный оттенок, что говорило о его полной готовности.       — Чем оно для тебя пахнет? — внезапно прошептал слизеринец у самого уха своего напарника. — Ты же знаешь, что так будет пахнуть тот, в кого ты влюблен сейчас, верно? Жаль, я не могу почувствовать запах, для меня это всего лишь что-то неуловимо приятное… Но ты наверняка ощущаешь аромат.       Осаму едва сдержал дрожь, склоняясь над котлом ниже в попытке избежать этой странной близости, нарушающей его личное пространство. И тут же ощутил, чем именно пахла его Амортенция. Корицей, свежезаваренным кофе со сливками, немного пряностью и свежескошенной травой, на которой так приятно поваляться. Он знал эти запахи. И кто являлся точкой пересечения их сочетания. Той ассоциацией, на которую намекало зелье.       — Скажи, Дазай, каково это, любить своего лучшего друга? — шипяще рассмеялся голос Достоевского над ухом, и Осаму, в панике схватив свои вещи, вылетел из кабинета. Он даже не слышал, что именно кричал ему вслед Мори, в голове бился только один вопрос, заданный змеиным шёпотом. «Каково любить лучшего друга?» Как Достоевский догадался? Как он понял все еще раньше, чем сам Осаму это все осознал? Откуда?       И именно в этот неудачный момент взвинченного подростка остановил объект его внезапных и совершенно ненужных, мешающих чувств.       — Дазай, стой! Ощущение, что за тобой дракон гонится, ты чего? — рыжий смешно сморщил нос, и отблески пламени в его волосах красиво переливались алым и оранжевым. Сердце шатена будто замерло, оборвавшись в ритме.       — Лучше бы тебя не было, — сорвалось с его губ, и Чуя замер, глядя шокировано. В синих глазах появилось странное, стеклянное выражение — а ведь раньше при виде Осаму в них светлячки танцевали.       — Что, прости? — переспросил Накахара и медленно опустил руку, отпуская рукав мантии шатена, за который того, собственно, и поймал в отчаянном бегстве от себя и своих чувств, таких мешающих и нелогичных.       — Да черт тебя дери, Накахара, во всем виноват ты. Куда ни пойду, везде ты. Оставь меня в покое, — на одном дыхании выдал шатен, совершенно не контролируя, что и кому он сейчас говорил.       — Я виноват? Это в чем же, Осаму? — невольно парень сделал шаг назад, сглатывая и все ещё неверяще глядя на своего теперь уже бывшего друга.       — В том, что существуешь. Всем было бы лучше, если ты тебя не было. Мне было бы лучше. Если бы только мы никогда не встречались…       — Да пошел ты, лживая Скумбрия. Я думал, что мы… — казалось, Чуя ещё хотел что-то сказать, но плечи подростка поникли, будто под тяжестью целого мира, рухнувшего на него со всей мощью гравитации, и синева глаз окончательно обернулась тусклым безжизненным фарфором, как у кукол. — Видимо, ошибся.       Горечь и обида в голосе рыжего должны были отрезвить испуганного и разозленного подростка. Но порой и у гения могло случиться затмение. И шатен только и мог, что наблюдать, как неестественно прямая спина его теперь уже бывшего друга скрывается за поворотом. Теперь тот избегал Осаму и совершенно не собирался идти на контакт. Впрочем, и сам Дазай до конца года не искал общества пуффендуйца. И окружающие, знавшие неразлучный дуэт, могли только недоумевать, что же случилось между этими двумя.       Достоевский внезапно после конца года перешёл на домашнее обучение, а что Дазай? Не внезапно, но достаточно отчётливо осознал свою трусость. Однако когда он увидел ледяной взгляд рыжего, слова извинений застряли в горле склизким, тошнотворным комком. А Чуя прошел мимо, лишь едва удостоив взглядом, словно Осаму для него больше не существовал. Шатену показалось, будто внутри него что-то только что раскрошилось в осколки. И так и началась их вражда.       Дазаю понадобилось почти полтора года, чтобы окончательно убедиться, что все его чувства к рыжему, так тщательно растаптываемые, никуда не делись и стали даже сильнее, глубже и болезненнее. Особенно когда он видел Накахару в компании других людей. Тогда подколы, шутки и издевательства над бывшим другом становились только изощренней.       Но Дазай устал. Правда, устал. Он соскучился. Может, ещё не поздно вернуть все к изначальной точке, хотя бы попробовать, попытаться?       — Чего ты хочешь, Дазай? — устало произнес Чуя из настоящего, вырывая шатена из воспоминаний. — Я в тебя был влюблен со второго курса. А на третьем, когда я было подумал, что у меня есть шанс на взаимность, ты мне заявил, что лучше бы меня не существовало, а затем начал издеваться надо мной. О каких разговорах может идти речь?       — Амортенция. Моя Амортенция пахла тобой. А Достоевский откуда-то узнал и… Черт, — Осаму закрыл ладонью лицо, растирая его, словно пытался содрать паутину с кожи. — Я трус, Чуя. Я настолько перепугался, что мне показалось логичным оттолкнуть тебя как можно дальше и разорвать эту связь. А когда я тебя оттолкнул, то понял, что без тебя не могу больше. Совсем. И если уж сам все разрушил, то почему бы не заменить дружбу ненавистью. Она ничуть не слабее уз симпатии, а порой и намного сильнее, — усмехнулся Осаму, отводя взгляд в сторону и стараясь не смотреть на Накахару, который наверняка смотрел если не с презрением, то с жалостью. — Я трус, чиби. Трус и слабак, что не отпустил тебя, а решил вызвать ненависть, чтобы ты точно никуда не ушёл от меня. Глупо, да?       Щеки внезапно коснулись длинные холодные пальцы, вынуждая прервать монолог и перевести взгляд на внезапно оказавшегося рядом Накахару, чьё дыхание опалило губы шатена. И ничуть не меньше обжег мягкий, почти невесомый поцелуй, от которого бабочки в животе Осаму, по ощущениям, начали палить из дробовика. Но стоило шатену податься навстречу в попытке ответить, как рыжий отстранился, прерывая поцелуй. Однако руку от щеки не убрал, хоть и забавно нахмурился.       — Не думай, что я так просто тебя простил, — с недовольством цыкнул Чуя, всё же медленно убирая руку и упрямо не глядя на Дазая. — К тому же нам все ещё надо выбраться из кабинета.       — О. Это просто, — улыбнулся Осаму, не в силах сдержать рвущееся из груди ликование. — Алохомора.       Судя по взгляду Чуи после того, как дверь с лёгким скрипом притворилась, сейчас Дазаю стоило повременить с поцелуями и бежать так быстро, как он только мог со своими длинными ногами.