*******************
— У меня. Нет. Слов. — Блейз в очередной раз сделал вид, что пригубил сливочное пиво, заботливо поставленное перед ним мадам Розмертой. — Ты все-таки ему врезал. Рядом с Забини, на большом грубо сколоченном стуле сидел Драко и крутил в руках стеклянный стакан, медитируя на янтарную жидкость. Сегодня в «Трех метлах» было на удивление много слизеринцев, причем не все они кучковались, как раньше — некоторые рассредоточились среди других студентов и вели с ними беседу. Один только Нотт и пара его нынешних приспешников держались особняком, нагло распивая принесенное с собой дорогое огневиски. Они же с Блейзом засели в самом дальнем углу, практически в тени, чтобы иметь возможность видеть всех присутствующих и одновременно не привлекать к себе внимания. — Крикни еще громче. Не все тебя услышали. — пробормотал в ответ Драко и сделал пару глотков, готовясь к худшему. Однако напиток пошел на удивление легко, оказался по-детски сладким и достаточно приятным, чтобы тут же не воротить его назад. — Теперь главное не встречаться взглядом с Поттером и не корчить победобесных рож. И никто тебя не заподозрит, — Блейз тоже рискнул попробовать принесенный ему коктейль и теперь перекатывал его на языке, пытаясь понять, нравится он ему или нет. — Напомни, какого хера я здесь делаю, Драко. — Ты лечишь меня от скуки. — Скорей, служу надежным щитом и тылом. Вдвоем ведь позориться повеселее будет, верно? Их с Забини визит в таверну был действительно событием странным. Но если бы Драко пришел туда один, картина выглядела бы еще более сюрреалистичной, так что из двух зол пришлось выбирать то, что было меньше. — Ты не обижайся, приятель, но в Хогвартсе меня ждет полураздетая и уже довольно сердитая Дафна. Так что я еще минут пять тебя поприкрываю и ретируюсь, иначе ближайшую неделю не видать мне ни любви, ни секса, ни личного счастья. — Угу, — согласился Драко, лениво блуждая взглядом вокруг стола гриффиндорцев и с корнями вырывая из этой картины то образ изящных рук, то тонкий, слегка вздернутый нос, то смеющиеся карие глаза, то непослушные волнистые шоколадные локоны. На всю нее посмотреть не хватало сил — внутри что-то начинало гореть и искриться, словно меж ребер кто-то запустил мощный фейерверк. А еще одолевало чувство незавершенности. Чувство какой-то пустоты и отчаянья, словно Драко не получил чего-то очень важного, жизненно необходимого. Чего-то, что могла ему дать только она, и эту жажду безумно хотелось утолить. Причем чем скорее, тем лучше. — Смотри, Поттер направляется во двор. Самое время припереть его к стенке. Только не переусердствуй, как с этим рыжим, братишка. Проблемы тебе ни к чему. — Блейз зевнул и привстал со своего места. — А я пошел получать люлей от Дафны. Оба слизеринца двинулись в сторону выхода из заведения, где минутой ранее исчез Гарри, чтобы проветриться. Блейз закутался в пальто и вышел на тропу, ведущую к Хогвартсу, на прощание махнув Драко рукой и показав направление, куда удалился Поттер. Более идеального момента, чтобы вытрясти из него правду, было не сыскать. Однако… Уже стоя в дверях, Драко краем глаза заметил, как Грейнджер поднимается по ступенькам вверх по лестнице, ведущей на второй этаж здания. А на втором этаже, насколько ему было известно, располагалась гостиница, где всем желающим сдавали на ночь номера. Малфой так и застыл в дверях, шокированный увиденным, и не понимая теперь, куда ему двигаться дальше. С одной стороны, выдалась отличная возможность для тотального разбора полетов с Поттером, а с другой… Черт возьми, с другой стороны Грейнджер пошла наверх снимать на ночь комнату! Мать его за ногу, какого лешего? Для кого?! Для себя и Уизли? Для себя и кого-то еще? Что это еще за адская, блядь, ересь?! Оставалось всего несколько секунд для принятия решения, пока его задержка у двери не бросилась бы кому-нибудь в глаза, и он, наполненный злобой, любопытством и еще чем-то горько-приторным, чему не знал названия, закрыл дверь и стал медленно продвигаться к той самой лестнице, где пару минут назад исчезла гриффиндорка. Осторожно, выверенно, чтобы ни у кого из присутствующих не вызвать ни косых взглядов, ни подозрений. Деревянные ступеньки противно скрипели под ногами, но Драко было плевать. С каждым шагом он все больше ускорялся, пока не достиг второго этажа, где длинный мрачный коридор, по обе стороны которого располагались гостиничные номера, вел в единственную залитую светом комнату… — Благодарю тебя, дитя, — послышался чей-то тонкий, явно немолодой голос. — Даже не знаю, что бы я без тебя делала. Твое ранозаживляющее средство выше всяких похвал — боли как не бывало. — К сожалению, это лишь на несколько часов, мадам Розмерта. Если бы я знала о случившемся, то захватила бы больше снадобья. Готовила его днем для своего друга, — с заботой в голосе ответила гриффиндорка. — Впредь будьте осторожней с печью. Ваши чудесные руки нам очень дороги. Не представляю «Три метлы» без стаканчика освежающего сливочного пива в вашем исполнении. — Ах, если бы эти руки могли молодеть, моя дорогая. А они лишь теряют ловкость да трясутся невпопад. Вот и обожглась о печку, растопчи ее тролль… — Еще и людей обслуживаете с такой раной, мадам. Вы мой герой. — Нет, милая, — женщина перешла на заговорщицкий шепот и радостно добавила: — Это ты мой герой… Драко стоял за стеной и слушал, как хозяйка заведения рассыпается в благодарностях и всячески нахваливает Грейнджер. Ему чертовски полегчало, стоило только осознать, что грязнокровка поднялась сюда вовсе не за тем, чтобы арендовать на ночь комнату, а чтобы помочь Розмерте с лечением раны. Скорей всего, увидела на ее руке ожог и, как самая известная выскочка и всезнайка, вызвалась его поврачевать. Святой Гриффиндор… В каждой бочке затычка — хоть икону с нее пиши. Вечно сует свой нос кругом, где это надо и не надо. Малфой даже внутренне посмеялся над всей этой глупой ситуацией. Чертов олух. Паникер сраный. Надо же было так себя накрутить… Наконец, заслышав приближающиеся шаги, он быстро скрылся в полумраке коридора и, пройдя назад мимо ряда дверей, остановился у винтовой лестницы, ведущей назад в помещение паба. Прямо там, где-то на седьмой или восьмой ступеньке, где никто не смог бы их увидеть или уличить, он и поймал ничего не подозревающую Гермиону, одной рукой крепко зажав ей рот, а второй удерживая обе ее ладони над головой. Холодные от напряжения пальцы обожгло горячее дыхание девушки, а где-то под правым локтем бешено затрепетало перепуганное сердце. Юная ведьма попыталась высвободиться или закричать, но наружу вырвался лишь едва слышный стон — настолько радикально Малфой перекрыл ей доступ к кислороду. Вскоре воздух в легких начал стремительно заканчиваться, и Гермиона стала неистово бороться, только теперь уже от паники и безысходности. А Драко тем временем приблизился к ее лицу вплотную тихо и произнес: — Отпущу на счет три, если пообещаешь не голосить. Гриффиндорка тут же затрясла головой, давая свое согласие. В следующий момент она уже жадно вдыхала полуглотки воздуха, смотря на Малфоя полным шока и непонимания взглядом. Руки над ее головой все еще были в крепком захвате его ладони — не освободиться, не вырваться, не улизнуть… — Чего тебе нужно? — наконец, проговорила она, отдышавшись. — Есть одно дело, которое мы не успели с тобой закончить, — прошептал прямо над ее ухом Драко, отчего Гермиона вся с головы до пят покрылась предательскими мурашками. — Там, в лесу, помнишь? Одно маленькое незавершенное дельце. Его левая рука ловко проникла под девичью мантию, добралась до талии и крепко к ней прижалась. Гермиона почувствовала прохладу его кожи даже через тонкую ткань своей хлопковой рубашки. Затем ладонь двинулась вверх к лопаткам, слегка царапая нежную спину пальцами и, наконец, достигая шеи, чтобы в итоге властно сжать ее и вырвать из ее горла слабый вскрик. — Ты теперь свободна, — снова прошептал Драко прямо у ее щеки, отчего Гермиона неосознанно закрыла глаза и резко втянула воздух, — не обременена никакими обязательствами, — его губы двинулись вниз, к подбородку, а затем снова медленно вверх, к виску, едва заметно касаясь кожи и оставляя в местах прикосновения самые настоящие ожоги, — теперь твоя совесть будет чиста, святой Гриффиндор. Можешь себя не сдерживать. — Ты с ума сошел, если думаешь, что… Но Драко не дал ей договорить. Он припал к ее губам, тут же проникая в теплые недра своим настойчивым языком. И если в первые несколько секунд он чувствовал сопротивление, продиктованное ей доводами рассудка, то уже минутой спустя Гермиона постепенно сдалась и расслабилась, позволяя Малфою пробовать ее на вкус так, как того хотелось именно ему — собственнически и властно. Уличив подходящий момент, рука освободила два тонких запястья и зарылась в каштановых волосах, плотнее прижимая всю ее к себе. И с каждой секундой — все сильнее, все жестче, сокрушительнее, будто от того, прервется ли этот поцелуй, зависела их с грязнокровкой жизнь. — Видишь, Грейнджер, — прошептал Малфой, оторвавшись от ее губ, — ты голодна, равно как и я. Нам обоим нужно утолить этот голод, — поцелуи опустились к мочке уха, шее, ключицам, вызывая у Гермионы одышку, тахикардию и головокружение одновременно. Она шумно выдохнула, запрокинув голову и так и не решившись открыть глаза, чтобы посмотреть, кто творит с ней сейчас все эти вещи, и чем это все может для нее закончится. Сейчас. Было. Слишком. Хорошо. Чтобы мешать… Когда Драко едва заметно укусил ее за плечо, Гермиона в голос застонала и запустила в его волосы обе свои руки. Чтобы не отстранялся больше. Чтобы не прерывался, а продолжал выжигать на ней узор из укусов и поцелуев, от которых почему-то хотелось одновременно и жить, и умереть. Чтобы не быть больше безвольной куклой в его руках, и, наконец, чтобы понять, каков на ощупь этот белый шелк, пронизанный ранней сединой. От неожиданно ласкового прикосновения Драко замер и пристально посмотрел гриффиндорке в глаза. А затем снова приник к ее губам, одновременно пробираясь руками сквозь одежду к столь желанному телу, к коже, которая пахла неведомой ему ягодой, и от каждого касания сходя с ума и возрождаясь заново. Внутри него поднималась волна какого-то доселе неизвестного ему чувства, столь приятного, что прервать его означало бы мгновенную смерть. Его язык скользнул вниз, к тонкой хлопковой рубашке и остановился в районе груди, оставив легкий укус там, где под парой слоев ткани прятался сосок. Гермиона вздрогнула от неожиданности, резко прижимая его голову к себе, и в этот момент для них исчезло все — темный длинный коридор, винтовая лестница, по которой в любой момент мог кто-то подняться, находящаяся в дюжине метров хозяйка таверны, весь чертов мир, наполненный горечью, болью и сомнениями. Исчезли маги Слизерина и Гриффиндора — и остались только Драко и Гермиона, двое людей, которым прямо сейчас, в эту минуту, было хорошо вдвоем. Слишком хорошо, чтобы вспоминать, кто они такие на самом деле и как друг к другу относятся… — Я хочу тебя, Грейнджер, — еле слышно прошептал Малфой и его рука проникла за пояс ее брюк, ловко справившись со всеми заклепками. Под пальцами запульсировало, затанцевало, обожгло, отдало влагой, да так, что Драко едва не сошел с ума от боли, скрутившей низ его живота. Но он терпел. Стал гладить и аккуратно массировать заветный бугорок, вызывая у Гермионы жар и трепет, от которых она едва стояла на ногах. Малфой думал, что пробовал с девушками в постели многое, но то, что он делал сейчас с Гермионой, кардинально отличалось от всего, что было «до». Потому что «до» никогда не было этой искры внутри груди. Не было чувства безграничного счастья от прикосновения к чужой коже. Не было желания отдавать — столь сильного, что от него темнело в глазах. Он аккуратно отодвинул полоску трусиков в сторону и коснулся пальцами нежных складок, еще плотнее прижимая Гермиону к стене и целуя ее глубоко, медленно, томно, наслаждаясь моментом и не желая его прекращать. Юная ведьма обвила руками его шею и рвано выдыхала в его щеку каждый раз, когда Драко удавалось подарить ей волну приятных ощущений. Хотелось большего. Хотелось чувствовать его всем свои телом, ощутить его кожу, коснуться его спины, бедер, ног, снова зарыться в шелк его волос. Гермиона осознала, что вот-вот потеряет рассудок — настолько сильно хотелось быть сейчас к нему максимально близко, стать с ним одним целым, почувствовать, как холодный лед его рук превращается в белое пламя и горит, горит — горит! — рядом с ней. Вокруг нее. Внутри нее… …И от этого было еще более не-вы-но-си-мо останавливать все происходящее. «Мерлин, пожалуйста, помоги» — Драко… Голос Гермионы стал до того сиплым, что она сама его не узнала. А Малфой, чья рука уже проникла под ее лиф и едва заметно сжала левую грудь, казалось, совершенно ничего не слышал. — Драко, остановись… — прошептала она, не веря, что у нее хватило на это силы духа. — Что? — не сообразил сначала слизеринец, опьяненный желанием и новыми для него ощущениями. — Зачем? — Я не хочу… — сказала было она, тут же увидев, как изменилось выражение его лица и на нем на долю секунды мелькнула тень недоверия, а затем добавила: — …так. — Так? — Не хочу… здесь. Не могу… делать это здесь. Малфой, который уже едва помнил себя от возбуждения, сделал несколько вдохов и выдохов, и нехотя отстранился, пытаясь привести в порядок свои мысли. Гермиона тут же принялась поправлять одежду, понимая, что если встретится с ним взглядом, то сгорит к чертовой матери со стыда. «Сейчас снова осмеет. Обозвет доступной, оскорбит гнилой рыбой или доской. Сейчас опять причинит боль, обязательно причинит боль, так что держись, Гермиона. Что там сегодня — крыса, жаба, мешок с костями, чучело мохнатое… Мерлин, пощади…» — Завтра ровно в десять. Через час после отбоя, чтобы ты успела закончить все свои дела. На восьмом этаже замка. В выручай-комнате. Гермиона опешила и уставилась в пол. Она не ослышалась? Годрик всемогущий, она правда не ослышалась? — Надеюсь, ты запомнила, — уже более сдержанно произнес Драко, и убрав волосы назад, стал спускаться вниз по винтовой лестнице. Гриффиндорка смотрела ему вслед, не веря в то, что он ей только что предложил. И на что она, по всей видимости, согласилась. На секс с Драко Малфоем. Она согласилась переспать с Драко Малфоем, разрази ее гром! «Ты голодна, равно как и я. Нам обоим нужно утолить этот голод…» Мерлин, хуже всего было то, что она не была голодна. И то, что она ощущала, смотря на его спину и молочно-белый затылок, носило совершенно другое название. Абсолютно однозначное название, о котором даже подумать было страшно — не то что произнести вслух.*******************
Вернувшись с улицы, где ему удалось глотнуть свежего воздуха в противовес густой атмосфере переполненного паба, Гарри сразу же направился к столу с гриффиндорцами, чтобы продолжить свое наблюдение. Весь вечер он бросал украдкие взгляды на всех присутствующих и так и не заприметил ничего подозрительного. Да, студенты шушукались, но в пределах разумной нормы, если это можно было так назвать. Из необычного — в «Три метлы» за каким-то хреном явились Драко и Блейз, но вели они себя вполне мирно. Слишком мирно, сказал бы прошлогодний Поттер, но в этом году пришлось учиться до-ве-рять и не видеть в каждом встречном-поперечном потенциальную опасность, так что… Стоп. А это не Малфой случайно спускается со второго этажа здания? Да, точно он. Гарри уселся на свое место и пристально посмотрел на Драко, который быстрой походкой продвигался к выходу. Вид у него был озабоченный. Казалось, еще немного — и в чей-нибудь стол врежется или по невнимательности напорется на дверной косяк. Пьян, что ли? Да вроде бы нет. Что же тогда так выбило его из колеи там, наверху? Не иначе как привидение увидел. Хотя Гарри сомневался, что такая ерунда действительно напугала бы бывшего пожирателя смерти. Скорее привидение шарахнулось бы от него и умерло со страху повторно, отправившись в мир иной искать упокоения. Не успел гриффиндорец состроить пару-тройку сносных предположений, как ответ сам предстал перед его глазами. По той же лестнице буквально пару минут спустя сошла в зал не менее взволнованная и слегка взъерошенная Гермиона. И как ни старалась она держать лицо, как ни прятала ото всех дрожащие руки, от Гарри не укрылись ни ее нервное поведение, ни резкие, дерганные жесты. — Снова поцапались? — тихо спросил он, улучив момент, когда присутствующие увлеклись обсуждением последнего матча по Квиддичу. Рон четко раскладывал по полкам их друзьям стратегию, примененную тогда Гарри, и готов был испепелить любого, кто имел хоть пару слов против. — Что? — метнулась в его сторону Гермиона. — Ты о чем? — Не нужно притворяться, я видел, какой с верхнего этажа спустился Малфой. Еще бы немного — и зуб даю, заблудился бы в трех стульях. Что ты ему такого сказала, что он едва себя из здания вынес? — Ничего особенного, — почти без дрожи в голосе ответила ведьма, — решила напрямую спросить, причастен ли он к нападению на Рона. И мы… слегка повздорили. — Ну и? — Что — и? — Как думаешь, причастен или нет? — Гарри смотрел на нее с таким доверием и любопытством, а еще с тотальной уверенностью в ее честности, что Гермиона почувствовала себя самой настоящей предательницей. Грязной лгуньей и паразитом, недостойным иметь такого друга, как он. Потому что вместо правды она ответила: «Нет, думаю, это кто угодно, но только не Малфой» — и где-то в складках мантии скрестила на правой руке указательный и средний пальцы. Мерлин, до чего же глупый детский трюк… Как и стоило ожидать, Гарри сразу же ей поверил. И от этого факта тут же захотелось провалиться сквозь землю, а лучше зарыться под одеяло и не показываться людям лет сто. Потому что только что она соврала лучшему другу о слишком важной вещи. Просто взяла и перечеркнула отношения в семь долгих лет, которые весь Хогвартс считал чуть ли не крепче алмаза. И все ради чего? Ради того, кому ее судьба была глубоко безразлична. И если этот факт всплывет на поверхность, ей уже ни в жизнь не отмыться. Нечего даже мечтать. Чертов Малфой. Она не сможет. Не пойдет завтра никуда. И так сделала для него больше, чем сама от себя ожидала, хватит чувствовать себя в долгу перед ним. Достаточно с нее этих метаний. «Да, так будет правильней всего» — твердил ее разум, в то время как тело, вспомнив о шелке его волос с запахом асфодели, о мягких губах и настойчивых объятиях едва не свело судорогой — настолько захотелось ощутить все это снова… И хоть раз в жизни поступить по велению сердца, а не разума. -…повторяю еще раз! Оглохли, что ли? — послышался чей-то громкий требовательный голос, безумно знакомый Гермионе, и она тут же переключилась на источник звука, чтобы понять, что произошло, пока она ненадолго погрузилась в себя. — Мне нужен Тео! Кто-нибудь-из вас, плебеев, видел его здесь или нет?! Панси стояла рядом с их столом и стреляла в студентов своим враждебным взглядом. Да, так могла только она — вроде попросила помощи, а вроде и облила ведром помоев, и хрен в итоге поймешь, что там было у нее на уме на самом деле. Эта чудачка совершенно не умела общаться с людьми, и уж тем более с теми, кто не носил зеленый галстук. Просто невероятный талант ко встреванию в передряги! Одна против всех, агрессивная и гордая — кому захочется такой помогать? Довольно смело было вот так открыто грубить гриффиндорцам. Даже для нее. Кстати, правда — где девался Нотт? Сидел же в углу всего пару минут назад… — Плебеев? — Рон сощурился и устремил на Паркинсон полный презрения взгляд. — Пришла искать своего хахаля, который от тебя прячется, как черт от ладана — и ещё умудряешься нарываться? Почему в таком случае не просишь помощи у своего кубла змей? Слизеринцы как по команде подняли головы и уставились на Уизли, заняв выжидательную позицию. — Так трудно сказать, куда он пошел? — не унималась Панси, вертя головой во все стороны. — Почему все молчат, словно воды в рот набрали? Блейз сказал, что видел его тут, не мог же он испариться за пять минут! — Да на месте твой Нотт, вон, возле старого комода сидит! — не выдержал Рон и встал со стула, опираясь о стол обеими руками. — На нем чары хамелеона, а ты ни сном, ни духом. Замаскировался сразу же, как только ее сиятельство вошла — видимо, настолько горит желанием с тобой сегодня увидеться! А твои так называемые друзья все как один ему подыгрывают! — Уизли был настолько зол, что даже не заметил, сколь сильно потрясли Паркинсон его слова. — Ну что, довольна, истеричка? Та быстро собралась с мыслями и выдала самое гневное выражение лица, на которое была способна, грозно прошипев: — Мне не интересно мнение нищего переростка, которого мать при рождении уронила, а затем кормила одной соломой, чтобы у него не сформировался мозг. Ты совсем отупел, Уизли, или притворяешься? Я всего лишь спросила… — А мне глубоко посрать на твои вопросы, Паркинсон, если ты не можешь контролировать уровень яда, который стекает у тебя с языка! Плебеи мы или не плебеи, но опускаться до диалога со шлюхой, которая еще и за словами своими не следит — ниже нашего достоинства. Нотт уже и думать про тебя забыл, а ты все носишься за ним, как собачонка, унижаешься, виляешь хвостом! Тьфу, смотреть на это противно! — не унимался Уизли, а затем злобно добавил: — И да, еще хоть одно слово о моей матери — и я тебя в бараний рог скручу, а затем скажу, что так и было. Даже Помфри не поможет, ясно? Идиотка набитая. — Хватит, Рон, — взял за руку друга Поттер, — с нее достаточно. — Гарри, ты слышал, что она сказала? — Да, — успокаивающе проговорил тот, — и чтобы не опускаться до ее уровня, тебе нужно сейчас замолчать. Однако Рон все еще чувствовал себя неотмщенным. Он снова метнул рассерженный взгляд на Панси, готовый продолжить перепалку, и тут же осекся, увидев, как та, опустив голову и спрятав лицо в густой челке, роняет на рукава своей мантии крупные капли слез. Одна, вторая, третья капля… пятая. Это что же? Панси сдалась, что ли? Капитулировала? Как так, ей ведь палец в рот не клади — полруки оттяпает! Рон не ожидал такой реакции, и она моментально отрезвила его, заставив вспомнить, что перед ним стоит де-вуш-ка. Не Малфой, не Гойл, не сборная Слизерина по Квиддичу, а живая девушка, у которой могут быть свои проблемы, свои горести и свои слабости. Это была всего лишь Панси. Панси, которая вчера, между прочим, молча выслушала его. Панси, которая сама выстирала и вернула ему дорогой платок. Панси, которая, как оказалось, умела чувствовать и плакать. И как все девушки, имела право кого-то безответно любить. А он ей такого сейчас нагородил… И какая муха его укусила? — Погоди, я не… — начал было Рон, но так и не смог закончить, потому что гул толпы окончательно стих и все пространство большой комнаты заполнили тихие всхлипы Паркинсон, которая, точно ребенок, заливалась слезами и тут же вытирала щеки рукавами, стыдясь своей слабости. — Если ты правда… правда там, у комода, Тео… Спокойно это слушаешь… То хочу сказать лишь одно, — снова всхлип. — С днем рождения. Подарок я оставила в твоей комнате на кровати. М-можешь выбросить, если не… нужен он тебе. — Шумный вздох, шаг назад. — К черту это все. К черту тебя, Тео. Хорошего праздника. Сказав так, она пулей вылетела из таверны, оставив по себе только густой аромат цитрусов и тяжелую атмосферу горя, которую не смог разбавить даже шум толпы, который возобновился буквально минутой спустя. Рон так и остался стоять на месте, скрестив руки на груди и опустив голову, крепко о чем-то задумавшись. О том, что шокировало его и даже слегка пугало, и чего он не смог удержать в себе, когда однозначно должен был бы. Не его все это дело — зачем только влез? Зачем вывалил ей все это на голову, да еще и оскорбил в придачу? Ведь он знал, если кого и стоило в тот момент обложить херами, то только выблядка Нотта. Руки Рона крепко сжали края мантии. — Гермиона, иди за ней. — Что? — Иди. Не дай Мерлин еще чего-то начудит сейчас, — спокойно произнес Уизли и отвел взгляд в сторону, еще крепче впиваясь пальцами себе в предплечья. — Ты прав, — Грейнджер вскочила, бегло окинув взглядом всех присутствующих слизеринцев и мысленно отмечая, что будь здесь Малфой, он бы за каждую слезу Панси оставил бы на Тео по паре глубоких вмятин. А эти сидят и просто молчат. Мелкие расчетливые миньоны. Рабы, для которых личная выгода и приказ Нотта, видимо, превыше всего. Гермиона набросила пальто и выбежала во двор, прикидывая, какой дорогой могла пойти Паркинсон, и в итоге выбрала самый короткий путь к Хогвартсу. Если поспешит, то успеет нагнать ее где-нибудь у подземелья до того, как озлобленная слизеринка натворит каких-нибудь глупостей. На улицу давно опустился сумрак и стало довольно прохладно. Гермиона поняла, что забыла в пабе перчатки, когда легкий мороз стал щипать ее за костяшки пальцев, но медлить было нельзя — мало ли что было на уме у дурочки Паркинсон. Рон хоть и наговорил ей черт знает чего, но был отчасти прав — Тео нагло воспользовался ею, а затем просто сделал посмешищем, удерживая ее рядом с собой, как собаку на привязи. А сегодняшняя шутка с дезиллюминационным заклинанием вообще была из ряда вон. Он, значит, спрятался и приказал сокурсникам молчать, хотя прекрасно знал, что Панси просто хочет поздравить его с днем рождения… Повеселиться ему захотелось, полудурку. Лично она бы подвесила его за такое на ближайшем суку! Ввалившись в Хогвартс (по-другому это нельзя было назвать), растрепанная Гермиона сразу же двинулась в сторону слизеринских катакомб. — Серпентус Кор! — крикнула она так громко, что в пустом коридоре разлилось густое мелодичное эхо, быстро убегая куда-то под потолок. Дверь медленно отъехала и гриффиндорка на всех парах помчалась к комнате Панси, боясь опоздать… остановить ее? Помешать совершить что-то страшное? Удержать от поступка, о котором она будет жалеть? Способна ли она на такое вообще? Гермиона вдруг поняла, что почти ничего не знает о том, какой Панси на самом деле человек. Поэтому ей однозначно надо было проверить, все ли с ней в порядке. Просто понять, что она вне опасности. И все, можно будет со спокойной душой возвращаться обратно в паб. Дверь оказалась незапертой и запыхавшаяся Грейнджер резко распахнула ее, готовая увидеть что угодно — от висящей под потолком Паркинсон и, ей-Мерлин, до самого Волан-де-морта. Но на деле все оказалось гораздо прозаичнее — Панси сидела на большом бордовом обитом бархатом кресле и жгла над свечей какие-то бумаги, найдя в себе силы лишь устало посмотреть в сторону Грейнджер, так бесцеремонно потревожившую ее покой. Гриффиндорка осторожно вошла в комнату, в которой витал тонкий аромат апельсинов и густой, едкий — жженого пергамента. И все это вместе пахло началом конца. Ее, Панси, личным концом света. — Еще один шаг — и я испробую на тебе Аваду, — безучастно произнесла слизеринка, не отвлекаясь от своего дела. Однако Гермиона не послушала — она продолжала потихоньку подходить, пока, наконец, не достигла края огромного кресла. — Плохо слышишь, зубрила? Отойди от меня, оставь одну. Все оставьте меня в покое! Не отрывая взгляда от догорающих писем в руках Панси, Грейнджер медленно присела рядом с ней и тихо произнесла: «Агуаменти». Маленькое пламя тут же погасло от легкой струи воды, выходящей из палочки гриффиндорки. — Пришла позлорадствовать? — едва наскребя сил спросила Паркинсон, и лицо ее тут же исказила гримаса боли. — Надо же, не поленилась, прибежала, чтобы меня добить. Мало мне ваш рыжий хрен навешал, так еще и ты приперлась, чертова зазнайка. — Я здесь не за этим. — А для чего же еще? — на глаза Паркинсон снова навернулись слезы. — Думаешь, я сама не знаю, что больше ему не нужна, а, грязнокровка? Думаешь, я не понимаю этого?! Да как бы не так! Ты даже не представляешь, на что я пошла, чтобы вернуть его любовь! Ты даже не представляешь, что я натворила! Ты бы точно убила бы меня за это, Грейнджер… — Шшш… — прошептала Гермиона и рискнула совершить нечто абсолютно нереальное — обняла Панси за плечи и прижала ее голову к груди. Та, вопреки опасениям, совершенно не сопротивлялась. — Можешь поплакать сегодня, покричать. Ровно до полуночи — у тебя есть еще пара часов. Можешь реветь, сколько душе угодно, но после двенадцати — прекращаешь. Поняла? — Ч-что за чушь ты несешь, дура? Что ты вообще тут делаешь, вон иди… — громко простонала Панси, еще крепче вжимаясь в грудную клетку Гермионы. — Говоришь одно, а делаешь совсем другое. Истинная слизеринка, — выдохнула Героиня войны и добавила: — Не сдерживайся. Твои два часа начинаются прямо сейчас. А завтра будет некогда плакать — начнется настоящая работа. Нам с тобой еще мешок слез селки собирать и зелье из них варить. Забыла? Зареванные зеленые глаза на секунду встретились со встревоженными карими — в последних, как оказалось, не было ни намека на злорадство. И плотину под названием «Панси Паркинсон», наконец, окончательно прорвало. Она громко заскулила, размахивая руками и царапая при этом ногтями красный бархат на кресле. То прижималась к Гермионе, то отстранялась, чтобы в очередной раз по-детски вытереть слезы рукавами. Она выкрикивала что-то вроде «ненавижу», «не прощу» и «пусть катится ко всем чертям», а еще очень часто «больно, Грейнджер, невыносимо больно, помоги…» — и та помогала, обнимая все крепче и гладя ее густые иссиня-черные волосы, при этом мерно раскачиваясь и что-то постоянно приговаривая тихим успокаивающим голосом. — Мы… мы все равно с тобой не друзья, грязнокровка, — пробормотала обессиленная Панси, когда некоторое время спустя поток ее слез начал иссякать. Но из объятий Гермионы предпочла пока не высвобождаться. — Расскажешь кому-то о произошедшем — и я скормлю тебя Церберу. — До чего же ты колючая… Прямо как еж. — Еж? — переспросила Паркинсон и подняла любопытный, пусть все еще наполненный влагой взгляд на незваную гостью. — Кто это — еж? Гермиона вдруг поняла, что она не просто ничего не знает о Паркинсон. Она вообще понятия не имеет, кто сейчас перед ней сидит. Она никогда и не пыталась понять, что за человек достался ей в партнеры. А ведь столько лет находились рядом, в одних аудиториях, за одними партами, росли друг у друга на глазах. И тут на тебе — снова полутона… Гарри в очередной раз оказался прав — с Панси нужна была совершенно иная тактика, и это был ее личный стратегический прокол, из-за которого Паркинсон настолько сильно озлобилась на весь окружающий мир, что сделала своими врагами в Хогвартсе чуть ли не каждого первого. — Еж — это еж. Завтра расскажу, если захочешь. А пока следи за минутной стрелкой. — Угу… И она продолжила легко раскачиваться взад-вперед, даруя при этом той, кого терпеть не могла столько лет, с кем никогда бы не села за один стол и кому ни в жизнь бы не доверила свои секреты и переживания, чувство безграничного покоя и безопасности. А когда часы пробили ровно двенадцать ночи, Гермиона накрыла уснувшую Панси тонким покрывалом и тихой поступью вышла из комнаты, направившись в родное крыло.