***
Впервые она увидела тени в ночь после того, как проснулась во тьме на втором этаже своих покоев, совершенно одна. То была первая ночь, проведенная с гнетущим осознанием безвыходности и обреченности. Ночь после вечера, когда Ибрагим испустил свой последний вздох. Он стоял на первом этаже и покачивался из стороны в сторону, глядя в никуда. Синий свет опоясывал его тело. Кёсем была прикована к его силуэту, не могла вымолвить и слова. Слишком поздно опомнившись, она рванула к выходу, дабы спуститься по лестнице и, очутившись на первом этаже, заговорить с ним. Однако, войдя, никого не обнаружила. Ее рассудок оказался поврежден, если не изничтожен. Вина за свое бездействие, свою слабость выливалась в самоистязание разума. Кёсем раз за разом проигрывала. Она проклинала себя за то, что не могла избавиться от теней. Они сводили ее с ума, настигали там, где она меньше всего их ждала… Хоть со временем она перестала видеть их наяву, лучше ей не стало. В самом начале она могла разглядеть в них Касыма и Ибрагима, ощущала щемящую тоску при их виде, но затем каждое их появление обращалось в самый настоящий кошмар. Кёсем удалось понять, чего — кого — они боялись, поскольку на самом деле боялась она сама. В ее изрезанных болью мыслях и Касым, и Ибрагим были по-прежнему живы. Кёсем покачала головой. Теперь все это не имело смысла. Она ощущала себя грязной, растоптанной. Самым верным решением было и в самом деле провалиться сквозь землю, однако отвратительная привычка не сдаваться, идти до последнего, куда бы ни вел избранный ей путь, не позволяла ей сделать даже этого. Кёсем коснулась зеркала подушечками пальцев. Все то же зеркало, в которое она смотрела эти бесчисленные дни. Отныне она видела там не прежнюю себя. В ее груди горел огонь… — А-а-а! — закричала Кёсем и с силой оттолкнула от себя зеркало. Она делала это столько раз до этого, что в гаремной тетради даже выделили отдельную строку для соответствующих трат. Правда, Кёсем не желала вспоминать ту жизнь. Отныне она считала себя ее недостойной. Осколки разлетелись по ковру, оскверненное зеркало беспомощно сверкало позолоченной лепниной. Словно завороженная, Кёсем опустилась на пол и осторожно взяла один из крупных осколков. Невесть отчего дрожащей рукой она подняла его на уровень глаз и посмотрела в свое лицо. Вторая ее рука прикоснулась к нему. Провела по скулам, дотронулась до губ… Радужку ее глаз точно заслала пелена, а щеки были по-прежнему покрыты румянцем. — Гизем! — рявкнула Кёсем, отбросив осколок. Запыхавшаяся Гизем появилась у нее за спиной с подносом. Кёсем поднялась и постаралась как можно более спокойно выдохнуть. На подносе стоял стакан молока с медом. — Г-госпожа… Гизем глядела на разбитое зеркало глазами размером с небольшие блюдца. — Слушай меня внимательно, — смерила ее уничижительным взглядом Кёсем. — Ты сейчас же отправишься ко дворцовой кухне. Мне нужен отвар из душицы. Настолько много, насколько это возможно. И ни одна душа не должна об этом узнать, ты меня поняла? Гизем выглядела затравленной. Однако Кёсем даже не думала проникаться ее положением. Напротив, она подошла к Гизем вплотную и, дотронувшись ее темных кудрявых волос, откинула их за спину. Прошептала рядом с ухом: — Ты ведь сохранишь тайну, Гизем? Та лишь испуганно закивала. Кёсем вовремя заметила, насколько сильно затряслись ее руки, и взяла стакан с подноса. Отойдя от Гизем, Кёсем пригубила напиток и удовлетворенно прикрыла глаза. Под аккомпанемент строгого «Ты все еще здесь?» Гизем попятилась назад и, наконец, покинула покои. Поднявшись на возвышение, Кёсем расслабленно уселась на тахту. Молоко пить, впрочем, она передумала. Ей предстояло вдоволь наглотаться отвара — так, чтобы не оставалось даже малейшей вероятности.***
К следующему вечеру Кёсем ждала вестей от Хаджи. Из-за вынужденной бессонницы она вновь было забросила дела, однако пришло время к ним вернуться. Тем более у нее появился куда более весомый повод отвлечься. Осколки зеркала из ее покоев, разумеется, убрали, однако менее разбитой Кёсем себя ощущать не перестала. Ей нужно было забыться хотя бы на миг. Она надеялась, что вдали от султанских покоев ее разум остынет, что захлестнувшее ее безумие исчезнет так же внезапно, как появилось. Кёсем не желала вспоминать собственное отвратное возбуждение, звериную похоть Мурада, его пьянящую близость, силу… Она, помнится, приказала Хаджи принести ей жалобы народа. Прошло достаточно времени, чтобы отлаженная Кёсем сеть осведомителей собрала необходимые сведения. Она планировала спросить Хаджи о результатах, как только он заглянет в ней в покои, а пока бесцельно взирала на овеваемый ветром сад. Непогода все не унималась. Ветер лишь множился, срывал задержавшиеся на деревьях листья. Кёсем с небывалым нетерпением ожидала начала настоящей зимы, дабы могильный вид сменился чем-то новым. Небо посветлеет, уйдут тучи… Умощенный камнями центральный круг с таким же серым хавузом, к которому стремились все садовые дорожки, окажется усыпан серебристым инеем. Однако, судя по всему, изменений не предвиделось. Кёсем стояла, облокотившись о парапет, и взирала на давно поблеклый пейзаж. Быть может, она едва не лишилась рассудка не после смерти Ибрагима, а от ужасной скуки? Если бы она хотя бы раз выбралась за пределы этих удушающих стен, прогулялась по саду… И отчего подобная идея не пришла ей в голову раньше? Она поежилась от холода. Хаджи рядом не было, а значит, не было кому напомнить ей о меховой накидке. Кёсем разочарованно оттолкнулась от парапета и поспешила в покои. Шевеление в саду, неподалеку от каменной арки, по обе стороны от которой были высажены можжевельники, заставило ее притихнуть. Она пригляделась получше — ростки нехорошего предчувствия клубились в сознании, жужжали подобно рою диких пчел. Спиной к Кёсем, на притулившейся к арке дорожке, стоял силуэт. Судя по всему, он с кем-то говорил, да еще и был на взводе. Размахивал руками, так, словно… — Хаджи, — одними лишь губами проговорила Кёсем. Того, с кем он говорил, было не разглядеть. Он стоял так, что был полностью сокрыт за кустом можжевельника. За одним кустом шел следующий, они образовывали своеобразную вечнозеленую аллею. Кёсем впервые пожалела, что когда-то приказала засадить сад этими отвратительными растениями. Хаджи не должен был появляться в саду. Кёсем отправила его в столицу за сведениями. Даже если он вернулся так рано, да еще и через ворота, расположенные в конце сада, то на кого он вызверился? На очередного евнуха? Вскоре Кёсем убедилась, что это было не так. Будь то евнух, он бы вернулся в гарем. Однако незнакомец, кем бы он ни был, не последовал за Хаджи, а, судя по всему, направился в противоположную сторону. Кёсем покачала головой и поморщилась. Все это совершенно ничего не значило. Быть может, Хаджи что-то понадобилось в другой половине дворца, быть может, человек, с которым он говорил, и вовсе направился дальше в сад, за каким-то незначительным поручением… Фигура Хаджи, остановившегося с масляной лампой в коридоре, всплыла в памяти, когда Кёсем того меньше всего желала. На мгновение к ней вернулась прежняя тревога. Кёсем смотрела на сад — теперь, когда и Хаджи, и незнакомец удалились, он был совершенно пуст, — и все сильнее сжимала парапет. Беспомощность и отчаянное желание бороться до последнего схлестнулись в ее груди в смертельной схватке. Что-то действительно происходило. Немая угроза застыла где-то совсем рядом. Кёсем чуяла ее, однако не могла подобрать слова, дабы описать.***
— Госпожа. Хаджи пришел к ней вечером, как и положено, однако выглядел встревоженным. Кёсем оторвалась от чтения книги и внимательно его оглядела. К тому времени они приняла решение выбросить дурные мысли из головы. Все это могло быть не более чем очередным помутнением рассудка. Хаджи был самым верным из ее слуг, тем, кому она могла слепо довериться. Ради нее он был готов принять смерть и опуститься в пекло. Ее все больше гложили тягостные чувства. Она хотела поделиться с Хаджи переживаниями, облегчить ношу — пусть в некоторых поступках она не могла признаться даже на смертном одре. — Что случилось? — спросила она. — Ты принес жалобы? Хаджи лишь качнул головой. — У главных покоев собрались лекари. Похоже, что-то стряслось. Кёсем отложила книгу. — Разве Юсуф-паша не зовет их каждый вечер, в особенности после моих визитов? — хмыкнула она. Впрочем, вышло у нее не слишком уверенно. Воспоминания о ней и Мураде, об их сплетенных в извращенном желании телах, снова окатили ее жаром. — Мне доложили, что Ясеф-эфенди тоже там, госпожа. Кёсем замерла. Жар исчез так же внезапно, как вспыхнул. Но как же так? Мурад ведь не выглядел, будто… «Но не переживай, это все равно ненадолго». Она поднялась с места. Хаджи, верно истолковав ее намерения, бросился к двери, дабы открыть ее. Кёсем поспешила за ним.