***
Юсуф выходил из своих покоев с подносом. Приглядевшись, Кёсем увидела: на нем стоял прикрытый платком стакан. Разумеется, Юсуф тоже ее заметил. И первый поприветствовал ее. — Что это? — посмотрела на стакан она вместо ответного приветствия. — Снадобье, — запоздало пояснил Юсуф. Он все взирал на нее, оглядывал с головы до ног. Как и в глазах Хаджи, в глазах Юсуфа будто сквозило узнавание. — Я… даю его повелителю каждое утро. — Он уже проснулся? Брови Кёсем взметнулись в удивлении. Предвкушение встречи отразилось странным гулким ударом в сердце. — Повелитель всегда просыпался довольно рано, — с виду отстраненно сказал Юсуф. Однако от Кёсем не укрылась тоска, пропитавшая его голос. — Прекрасно, — собравшись с мыслями, сказала Кёсем и протянула руку. — Дай мне это. Я сама отнесу. — Нет, госпожа. — Что ты сказал?.. Юсуф избавился от кома в горле. Он долго молчал, а Кёсем долго подбирала, что ему ответить. Но слова нашлись сами по себе, вырвавшись из десятков мыслей, томившихся в темнице разума. — Ты такой же, как Хаджи, — сказала она. — Я все знаю. Глаза Юсуфа округлились. Он ничего не ответил, ни попытался оспорить ее слова, ни подтвердил их. Кёсем внимательно наблюдала за ним. Видела, как он сжал челюсти, словно борясь с каким-то невыносимым чувством, как опустил веки. Как его лицо разгладилось, стало расслабленным. Когда Юсуф открыл глаза, на его лице образовалась рассеянная полуулыбка. — Хорошо, — сорвалось с губ Юсуфа, как будто он сдавался в плен после длительной битвы. — Отнесите. К тому же… он спрашивал вас. В груди Кёсем что-то взметнулось. Но то ли общая усталость, то ли отзвуки поселившейся в ее душе горечи упрямо тянули это «что-то» вниз. Юсуф протянул ей стакан со снадобьем, и она неуверенно обхватила его. Одной рукой держа стакан, а другой отворяя двери, она стояла к Юсуфу вполоборота. То был не отблеск предрассветного свечения, лившегося сквозь оконный витраж на стене. Кёсем была готова поклясться: глаза Юсуфа сверкнули, точно потемневшие серебряные монеты. В главных покоях было пусто. Кёсем нахмурилась. Поставив стакан со снадобьем на ближайший столик, она закрыла за собой двери и пристально огляделась. Все лежало на своих местах, разве что кровать была расстелена. Кёсем прищурилась, следом ее пробрала оторопь: пьеса, которую она практически дочитала Мураду вслух, была брошена у подушек. Закрытая. Приподняв подол платья, Кёсем бросилась к ложу. Какой-то порыв заставил ее обернуться, глянуть влево… Из террасы лился такой же, как из окон в ее покоях, розовато-серый утренний свет. Мурад стоял, облокотившись о мраморные парапеты, и смотрел вдаль. Неверие, непринятие терзали душу Кёсем, пока она взирала на его расслабленную фигуру. Следом к желудку опустился страх. Волна черноты застлала глаза Кёсем, отвратительное предположение ужалило ее болью. Она устремилась к террасе, позабыв обо всем остальном. Ее сбил с ног холодный воздух. Остановившись в нескольких шагах от Мурада, она отметила, что снегопад прекратился. За горизонтом маячил приближающийся рассвет, хоть солнце и не спешило показываться за куполом Галатской башни. На террасе было безветренно. Мурад заметил ее. Развернулся лишь на мгновение, а затем снова обратил взгляд то ли на представший перед ним город, то ли на укрытый снежной шапкой сад. Преодолев какое-то натужное чувство, Кёсем с трудом разлепила губы. Ее голос почти дрогнул, когда она озвучила предположение-вопрос: — Ты… выпил ту отраву. Мурад ответил, пусть и не сразу. — Нет. — И непринужденно добавил: — Я не знаю, мне просто… легко. Кёсем должна была ощутить успокоение. Все эти дни, наблюдая за ним, измученным болезнью, она впадала в бессилие. Теперь же его ничего не беспокоило, его тело не содрогалось от боли. Но внутренности Кёсем точно скрутило в тугой узел. В груди осела тяжесть. Кёсем поравнялась с Мурадом и встала к нему лицом, тоже положив одну руку на парапет. Мурад к ней развернулся. — Ты дочитал пьесу, — выдавила из себя она. То было отличным от того, что она хотела сказать на самом деле, однако истинный порыв был сокрыт даже от нее самой. Она могла лишь смутно осознавать его. — Когда я впервые увидел его таким, — внезапно начал, сменив тему, Мурад и кивнул в сторону сада, — то чуть было не ослеп от белого. Видимо, глаза слишком привыкли к темноте. — Не ты один, — слабо усмехнулась Кёсем. Между ними ощутимо пролегало какое-то расстояние. Она не была уверена, что являлось его причиной. Возможно, они слишком давно друг с другом не говорили, а гнева, который подстегивал их быть искренними хотя бы во вспышках ожесточения, не осталось. Кёсем смотрела на сад. Отсюда, с более внушительной высоты, открывался еще более любопытный вид, нежели с ее балкона. К тому же Кёсем давно не выходила на балкон. Тот день в морозном саду… Он оставил в ее душе странный отпечаток. Но теперь она смотрела на него. На сад. Арки, деревья, кустарники, изгороди, вырезанные из дерева и живые, — все погрузилось в сон. Создавалось впечатление, что с рассветом тот сойдет и все оживет, оденется в краски. Конечно, впечатлением было обманчивым. Кёсем вздрогнула, когда ее обдало жаром. Лишь бесконечно долгое мгновение спустя она поняла, что причиной ему были пальцы Мурада, задумчиво касающиеся ее скулы. Они неторопливо спускались вниз, то ли заново изучая ее, то ли стараясь запомнить. Кёсем встретилась взглядом с глазами Мурада, к ее горлу подступил ком. Бледно-зеленые, они все еще казались поблекшими. Но и это было не главное. Кёсем вновь видела, как сквозь пелену отчаяния и тьмы, которую не смогла побороть даже чудовищная, нечеловеческая усталость, прорывалось что-то губительное и одновременно жизненно необходимое. — Те розы в саду меркли перед тобой, — прошептал Мурад. Сердце Кёсем налилось кровью, забилось птицей. Розы были тоже налиты кровью. Они горели алым и во сне, и наяву. В груди. Руки Мурада обвили талию Кёсем, губы примкнули к ее губам. Она опустила веки, обнимая его за плечи и отдаваясь поцелую. Тот был неспешным, спокойным, как замерший посреди почти развеявшегося мрака сад. Неясный трепет, волнение окружало Кёсем, ослабляло ее тело. Мурад прижимал ее к себе, пока ее ладонь, соскользнув с его плеча, не переместилась на его щеку. Перед ней стоял мужчина, которого она желала. Маски прошлого были оставлены позади, и пусть они неизменно волочились за их спинами, Кёсем была рада хотя бы единожды вздохнуть спокойно, не обратив на них внимания. От того, как Мурад ее разглядывал, у нее захватывало дух. Она успела познать и его ярость, и страсть. Однако слишком поздно осознала, почему первая настолько сильно вцепилась в его сердце, почему очернила его. Почему отравляла душу, как отравляли ядовитые шипы. Причина его ярости крылась в беспомощности, в заранее проигранной борьбе. И ярость Кёсем питал тот же источник. Они всегда были наедине друг с другом, в саду, морозном или нет. Это и был смысл, которым наполнила свою дорогу Кёсем. Она распахнула глаза, не осознав, что случилось. Ее мир на миг посерел, сузился до одной черной точки. Она смотрела, как, резко побледнев, Мурад осел на мраморный пол террасы. — Мурад!.. — вскрикнула она и опустилась рядом с ним. Он не ударился головой о парапет, но та все же коснулась его. — Мурад, очнись, — дотронулась до его щеки Кёсем. Она собиралась было подняться и броситься за помощью к Юсуфа, но глаза Мурада открылись. Он полуосмысленно взирал перед собой, в глубь покоев. — Тише, — просипел он. На его лице не отразилось ни капли боли. Похоже, он просто ее не чувствовал… — Все в порядке. Никого не зови. Кёсем с ужасом на него глядела. Он тоже перевел на нее взгляд. Слабая усмешка разрезала его губы, и он сказал: — Как там было?.. «Она попалась мне навстречу, когда я от нее бежал. На всей земле не сыскать места, что было бы для нее недостижимо…» Кёсем не добралась до этих строк. Похоже, Мурад прочитал их этим утром. Однако что-то подсказывало Кёсем, что она прекрасно знала, о чем шла речь. О смерти. Что-то оборвалось внутри нее с громким хлопком. — Мурад… — Подожди, — прервал ее он. В нем будто не осталось сил, дабы не то что повысить голос, а хотя бы говорить своим обычным голосом. Вместо этого у него раз за разом выходил выстраданный шепот. — Я устал. Кёсем беспомощно замотала головой. — Я все-таки позову Юсуфа, — произнесла она. — И… он передал мне снадобья. Потерпи, я сейчас. Она принялась подниматься. Зашуршал подол платья, Кёсем, держась за парапет, разогнула колени. Но Мурад вцепился в ее платье — не сильно и не ослабленно, а больше… бездумно. Как младенец цепляется за руку взрослого, не зная меры. То, что оборвалось в Кёсем, стремительно падало, катилось по покатому склону прямо к диафрагме. Кёсем не нашла в себе достаточно упорства, чтобы уйти. Она вновь присела напротив Мурада, и глаза того принялись исследовать ее лицо. Сознание… От Мурада словно ускользало сознание. Однако голос — такой же тихий, надрывистый голос — все еще содержал в себе его крупицы. — Ты… спросила меня. Тогда. Сглотнув, Кёсем нахмурилась и невольно придвинулась к Мураду. — О чем ты?.. Все мысли одномоментно покинули ее голову. И в душе, и в разуме разрослось то самое пепелище. Выжженное, обезображенное, оно пускало к себе лишь перекати-поле, что вальяжно разгуливало по бескрайним просторам, разнося семена сорняков. — О лекарстве, — выдавил из себя Мурад. — Вернее, о том, зачем я его взял. Кёсем поморщилась. Упоминание отравы всколыхнуло еще не успевшие покрыться дымкой воспоминания о лавке и торговце, о кривозубой улыбке последнего. Он… будто знал, как и когда к нему явится Кёсем. Даже не взглянул на нее, прежде чем с уверенностью произнес ее имя из-за прикрытой двери в свою коморку. Кёсем не сомневалась: именно торговец поил Мурада отравой. Даже если Мурад не мог встать с ложа, чтобы взять пузырьки, у него наверняка был слуга, который выполнил приказ. Быть может, этот слуга уже был казнен, как десятки других?.. — Зачем? — заторможенно сказала Кёсем. На лице Мурада расцвела бледная улыбка. — Из-за тебя. Молчание. — Чтобы быть с тобой. Кёсем замерла. — Чтобы… касаться тебя. Вот так, — выдохнул Мурад и, точно в доказательство своих слов, невесомо провел большим пальцем по нижней губе Кёсем. Кёсем прикрыла глаза. Следуя зову тела и разума, она накрыла руку Мурада своей. В голове что-то звенело, пищало. Пока слабо, однако Кёсем знала: оно усилится. Однажды она уже хоронила свою душу, сидя на холодном полу главных покоев в такое же холодное, зимнее утро. Тогда она тоже побывала в зимнем саду — хоть и другом. Странным было то, что Кёсем не видела разницы. Что ее чувства сейчас так походили на те, безмерно далекие и тоскливые… Ее обуял ужас. Не от этих чувств, не от душевной боли — а от слов, что вырвались из ее уст. — Мурад, я не смогу. «Ахмед, я не смогу». — Не смогу без тебя… Если бы она могла выплюнуть свои легкие, она бы непременно пошла на это. Потому что удерживать их в себе, пока они болезненно переворачивались, было невыносимо. Кёсем посмотрела Мурада и поймала его очередную блеклую усмешку. — Я тоже… никогда не мог. Только не без тебя. Она поджала губы. Взгляд Мурада тем временем скользнул с ее лица ниже. На живот. По лицу Мурада пробежала тень. — Помоги подняться, — сказал он. Сжав ее руку правой ладонью, левой он оперся на пол. Поддерживая его за спину, Кёсем помогла ему встать, и он, пару секунд простояв на месте, сделал шаг по направлению покоев. Затем пошатнулся, замер… Рука Кёсем все еще лежала на его спине, хоть это и не помогло бы при падении. Мурад всегда был упрям. Ни в детстве, ни в юношестве, ни во взрослой жизни он не позволял себе сдаваться. Лишь болезнь смогла одолеть его — но даже сейчас он, отдышавшись, снова предпринял попытку дойти до покоев. Медленно, осторожно. Кёсем шла рядом, не смея отдаляться. Пустота сгущалась перед ней, а в ушах стоял назойливый писк. Сев на кровать, Мурад прикрыл глаза. Их руки разъединились. Кёсем воспользовалась мгновением, дабы отвернуться. Писк нарастал, к горлу подступила тошнота. Легкое головокружение заставляло мир вокруг причудливо извиваться. За ее спиной раздалось задумчивое: — Странно. Я… чувствую шуршание крыльев. Кёсем замерла. Прислушавшись к звукам позади, она поняла, что Мурад ничего не делал. Просто сидел. Ее взгляд упал на снадобье, переданное Юсуфом. Что в нем было? Что-то облегчавшее боль? Оно было бесполезно. Крылья. Чьи это были крылья? Ворона или… Кёсем помнила. Не смела забывать ни на миг. Перед тем как в ее покои вошел Хаджи, она спрятала в рукаве платья то, за чем приходила в лавку. Она держала это в каждом платье, что надевала. Она запустила пальцы в левый рукав и достала оттуда маленький пузырек. Ярко-оранжевая жидкость причудливо переливалась на фоне розоватого света. Кажется, тот стал чуть ярче. Близился рассвет. Если не сейчас, то когда? Да и… разве есть иной путь? Даже если Хаджи был прав, даже если она могла покинуть дворец, тучи сгустились бы над ней в любом случае. Блистательное прошлое Кёсем догорало в ночи, пока занимался новый рассвет. В нем было место лишь обломкам. Кёсем извлекла небольшую пробку. А когда с делом было покончено, развернулась на спокойное, даже бесцветное: — Валиде. Она присела на ложе, как можно ближе к Мураду. Он вдруг поправил себя: — Кёсем. Ее глаза расширились от удивления, но то быстро схлынуло. Из уст Мурада ее имя звучало правильно. Он повернул к ней голову и вновь на мгновение зажмурился. Кёсем вся подобралась… Но Мурад, преодолев неприятные ощущения, прохрипел: — Хочешь родить этого ребенка — рожай. Горечь, собравшаяся в груди, принялась жечь ребра. Кёсем удержалась от невеселой, вялой усмешки лишь потому, что Мурад не закончил. Он сдавленно прошептал: — Если это и было то, чего ты хотела, я не смею противиться. — Противиться?.. Мурад внимательно смотрел на нее. — Мое тело и так противится этому ребенку. Мой разум тоже противился. Думаешь, осталось что-то, чего бы я хотела?.. Она задала последний вопрос, прежде чем осознала, что лгала. Осталось. Осталось единственное, чего она хотела. Опять очутиться в том сне. До рассвета было время, однако, даже когда солнце этого мира достигнет зенита, оно не станет подобным тому. Холодное, зимнее солнце… Оно не сулило ничего хорошего. Все, на что оно было способно, — заставлять искриться снег в саду. В возрасте Кёсем женщины сторонились беременности как огня. Тем более — подобной беременности. То, к чему тянулось сердце, не всегда было разумным решением. Кёсем вынырнула из тягостных размышлений, потому что Мурад снова скривился. Опершись рукой о поверхность кровати, он с силой сжал одеяла. Кёсем в очередной раз метнула взор в сторону оставленных на кресле снадобий. Быть может… Пустой взгляд Мурада остановил ее. Направленный не на нее, а куда-то в пол, в звенящую пустоту. Остекленевший, ставший серым. И этот взгляд был страшнее всего, что пережила Кёсем за последние месяцы. Она бросилась к Мураду, схватила его за руку. Затем, поправив дамастовые подушки, принялась окликать его. Он хмурился, тяжело дышал. Однако, когда она принялась умолять его лечь, повиновался. Забыв оно всем, она рванула в сторону выхода из покоев. Только бы успеть, только бы Юсуф привел лекарей… Кёсем пошатнулась, не успев покинуть возвышение у ложа, и из ее груди вырвался слабый кашель. Она стояла так, пока бесцветный голос Мурада не раздался за ее спиной: — Что с тобой?.. Она обернулась. Мурад ее отвлеченно разглядывал. Не держась изо всех сил, не борясь до последнего, как раньше… Черные крылья того, что — кого — он видел, приглашающе распахнулись над балдахином. Однако Кёсем не могла помочь ему. Кашель рвался из ее груди, что-то удушающее скопилось у горла. Кёсем едва ли не схватилась за него. Мысленно она себя успокаивала: все было в порядке, так и должно быть. Однако тело ее невольно упиралось, к тому же ощущения были подобны удавке на шее. Последние четыре месяца Кёсем часто задумывалась, каково это, и, похоже, у нее появилась возможность прочувствовать это на себе. Она не видела смысла скрывать. Выпустив из ладони пустой пузырек, она с равнодушием наблюдала за тем, как тот катился до самого центра покоев. — Что ты… Кёсем лишь поджала губы. Что она после себя оставляла? Что станет со всем, что ее окружало? Возможно, в столице вспыхнет бунт. Изголодавшиеся без хозяйской руки с лакомствами янычары разрушат все на своем пути, учинят грабежи. Бунт понесется дальше, на восток, всколыхнет провинции. Совет Дивана разбежится, пока бейлер-беи не поделят между собой некогда великое государство. А возможно, в столицу приедет некогда крымский калга, а ныне почетный гость на острове Родос Шахин Гирей. Он и его братец потрепали Кёсем нервы во время регентства, но Мурад принял Шахина в столице, как ценного гостя, почти сразу после того, как взял власть в свои руки. Кёсем было все равно. В кои-то веки. Еле переставляя ноги, она добралась до ложа Мурада. Тяжело опустившись на край, порывисто вздохнула. Чернота расползалась у нее перед глазами, и Кёсем показалось, будто ее цепкие когти вцепились в ее запястья. Кёсем почти одернула руку, но вовремя поняла, что ее касался Мурад. Его ладонь тяжело легла на ее, точнее — бессильно упала. — Зачем?.. — давился словами он. Он задал тот же вопрос, который не раз задавала она, стремясь узнать о губившей его отраве. Возможно, Мурад еще не осознал, однако они не отличались друг от друга даже в этом: Кёсем сделала это по той же причине. Чтобы быть с Мурадом. Вернее… Нет. Точно не так. Чтобы опередить Мурада. Чтобы сбежать от очередной боли, возможно, самой сильной в ее жизни. С Кёсем было достаточно. Те крылья… Черные крылья. Они распускались для нее. Кёсем больше не думала ни о своем будущем, ни о ребенке. Тому все равно было несдобровать: какая бы власть ни установилась после Мурада, она бы принялась за охоту. Глупый, наивный, верный Хаджи. Неужели он надеялся, что Кёсем этого не сделает? Неважно. Все это — неважно. Перед глазами Кёсем стало так темно, как в самую темную, непроглядную ночь. Кёсем хотелось куда-нибудь лечь. Ее обременяла усталость, неожиданно приятная слабость духа. Не видя иного выхода, Кёсем на последнем издыхании придвинулась к Мураду и легла рядом. Ни его реакция, ни его слова не были ей доступны. Писк в ушах заглушал все вокруг. Не осталось ни спеси, ни гордости. Кажется, Кёсем уронила ладонь Мураду на грудь. Та все еще порывисто вздымалась, но Кёсем знала: когда черные крылья настигнут Мурада, перестанет. Желая ощутить его запах, она осторожно вдохнула его. Запах был первым, что ощущал человек, приходя в этот мир. Уходя, Кёсем желала замкнуть круг. Все ее последние видения сбылись. Быть может, тот летний сон тоже был видением? Кёсем хотела бы там оказаться. Она была уверена: в том саду тоже росли алые розы. Сквозь пелену полудремы она ощущала отчаянные касания, поглаживания и надрывистый шепот.8 февраля 1640 года, Стамбул