***
Она замерла в нерешительности в нескольких аршинах от главных покоев. Не сразу осознав, что было не так, она сдавленно охнула. Ага, что всегда охранял вход в покои, по какой-то причине на своем месте отсутствовал. Кёсем устремила взгляд вперед, к повороту, что вел в покои Юсуфа. Ага лежал на носилках, его тело укрывала белая простыня. Двери в главные покои отворились, и оттуда вышел Юсуф. Расшитый серебром кафтан, драгоценный эгрет на тюрбане — и цепкий взгляд серых глаз, подведенных кайалом. Кёсем с тревогой уставилась на него, однако он сложил руки перед собой и приблизился к ней. — В чем он провинился? — сглотнула Кёсем, кивнув в сторону трупа. Юсуф будто присматривался к ней. В его глазах блуждало что-то отвлеченно-задумчивое. — Такова воля повелителя, — наконец, ответил он. И вновь Кёсем почувствовала, будто говорили не совсем с ней. Вернее, речь шла не о том, о чем она спрашивала. — Значит, утверждаешь, что не знаешь? — сощурилась она. Она была бы рада ощутить раздражение, но, как ни странно, сейчас Юсуф его не вызывал. Кёсем вдруг показалось, что он был не совсем врагом. Скорее, кем-то знакомым, смутно кого-то напоминающим. Юсуф покачал головой. — Знаю. Кёсем терпеливо на него глядела. То, чего она никак не ожидала, — так это слов, последовавших через мгновение: — Все лекари, включая Ясефа-эфенди, тоже были казнены. Кёсем вздрогнула. Змеиные кольца страха и горечи ложились одно на другое, множась и закрывая ее собой. Но почему?.. И она осознала. Все они: и ага, и лекари — видели, какими предстали перед ними в то злосчастное утро и Мурад, и Кёсем. Все они непременно догадались об их связи. Последняя надежда на облегчение мук Мурада, бесшумные, облаченные в белый мельтешащие фигуры лекарей точно наяву появились рядом, наводняя собой пространство у покоев. Мурад казнил их лишь потому, что они стали невольными свидетелями их греха. — Повелитель просил меня передать вам… — прервал ее мысли Юсуф. — Он вас ожидает. Кёсем прикрыла глаза. Сгустки горечи проплывали рядом, но она ступала вперед, не обращая на них внимания. В главных покоях не было совсем темно. Вечер еще не успел окончательно застлать собой доступ к небу, лишь вынудив то смеркаться. Распахнутая терраса наводняла покои прохладой. Кёсем остановилась у ложа. Что-то в ней вновь переменилось. Ощущение отвратительной ей уязвимости, сковавшее было ее, когда она только узнала о беременности, вновь вернулось к ней. Она вспомнила жестокие слова Мурада, спустившие ее с небес на землю. Вспомнила, как один-единственный заснеженный день зародил в ней слабую веру, подобие извращенной в своей неправильности и невозможности надежду. Быть может, та находились в ней всегда и всего лишь пробудилась ото сна? Быть может, розы алели в конце сада всю ее жизнь?.. Вдруг она услышала слабое, едва уловимое уху, одинокое, на первый взгляд бессвязное: — Хорошо. Мурад лежал с полузакрытыми глазами, одна его рука свободно покоилась на кровати, а вторая слегка сжимала одеяло. — Хорошо, я не буду пить это лекарство, — на грани слышимости прошептал он. В горле Кёсем образовался тугой горячий ком. Мурад был бледен как никогда. Его обескровленное лицо с темными кругами под глазами казалось осунувшимся. Сколько же пожирали его адские мучения?.. — Почему? — столь же тихо вопрошала Кёсем. — Никто не узнает, — то ли проговорил, то ли просипел он, не обратив внимания на ее вопрос. — Я всех казнил. Ты видела?.. Она осознала: он был близок к бреду. «Но взамен… оно укорачивает жизнь. Разъедает изнутри даже хуже, чем болезнь». «Не осталось никого и ничего, что мне поможет. В один день я потеряю рассудок, мой взгляд померкнет». Кёсем опустилась на ложе. Мурад смотрел на нее. В таком же потускневшем, как и его лицо, взгляде что-то томилось. Кёсем вспомнила, как он разглядывал ее в том коридоре. Горячее касание отрезвило ее. Слишком осторожное и будто неверящее, такое, какого она от Мурада совсем не ждала. По правде говоря, он касался не совсем ее… А ее живота, в котором, так же, как он, агонизируя, вопреки всему развивалась жизнь. Сердце Кёсем ухнуло. На изнуренном агонией лице Мурада вырисовывалось что-то еще более вымученное. Обессиленно откинув голову, он уронил руку Кёсем на колени. Она вдруг поняла, что он больше не кашлял. Отрава, что он принимал, была настолько сильна, что изменила течение болезни. Быть может, она и вправду вылечила ее… Но она же и сводила Мурада в могилу. Кёсем дотронулась до его ладони. Та была горячей, даже самое невесомое, невинное прикосновение отдавалось всплеском пламени. Но отныне то сквозило горечью. — Все мои дети умерли, — прохрипел Мурад. — Атике забрала Каю… Кёсем слушала его, горечь пропитывала ее плоть. Ее дети тоже умерли. Она видела их там, в теплом солнечном мире… Возбоявшись настолько, чтобы не подойти к ним даже на расстояние нескольких шагов, она оказалась удостоена лицезреть лишь утопающие в желтоватом свете тени. Кёсем болезненно поморщилась. Ее распирало горечью, та была готова вырваться из легких. Кёсем сплела пальцы своей руки с пальцами Мурада. Ей показалось, будто осколки почти сформировались в зеркало, а, когда Мурад согнул пальцы, молча принимая ее прикосновение, зеркало обзавелось обрамлением. Оно не выглядело как прежде, в нем отражались отблески былого гнева, всеопаляющей ненависти. Ни Мурад, ни Кёсем не смогли бы забыть, потому что пылящееся в обломках прошлое было разбросано по всему дворцу. Однако было что-то еще, Кёсем знала. Было, когда она отдавалась этим сильным рукам. Когда не противилась, зная, что Мурад и вправду не причинит ей боли. Оно было, когда она глядела на раскрывшиеся несмотря на мороз алые бутоны, когда облаченная в черный фигура Мурада неестественно выделялась посреди усыпанного снегом сада. Было, когда она впервые ощутила обжигающий вихрь из огня, когда, обессиленная, истощенная, поддалась ему. Было всегда. Кёсем всегда выбирала Мурада. Они всегда были наедине, в саду — морозном или нет. Не судьба, не предопределение. Лишь отравленные ядом из укрывшихся за алыми бутонами шипов чувства, от которых она не смогла избавиться. Видение, что пришло к Кёсем в одну из ночей, проведенных у его ложа, впустило ее в жерло загадочного света. Мурад закрыл глаза, проваливаясь в сон.***
— Госпожа, помилуйте… Куда вы? — лепетал, нависнув у нее за спиной, Хаджи. — Тебя не касается, — отрезала она. — Гизем! Подай зимний кафтан, живо! Гизем суетилась, носясь из стороны в сторону. С десяток секунд спустя она подбежала к Кёсем с хотозом. Водрузив его и зацепив за него платок, понеслась выполнять следующую просьбу. Когда отороченный мехом кафтан оказался на Кёсем, та поправила его и развернулась к выходу. — Ты тоже оденься, — велела она, взглянув на Гизем. Она поклонилась и устремилась к противоположному выходу из покоев, в комнаты для прислуги. Хаджи подобрался к Кёсем. — Госпожа, — все не унимался он. Голос его изменился, звучал надломлено, испуганно. В почерневших медных монетах глаз плескался ужас. — Я поеду с вами. Выйдите на балкон, посмотрите, там же метель… — Хаджи, — медленно произнесла его имя Кёсем. — Ты никуда не поедешь. Я устала от твоего неповиновения. Она знала, что на улице бушевала непогода. Хлопья снега осыпали землю всю ночь, что Кёсем провела в своих покоях, не сомкнув глаз, пока часы не показали пять утра. Но даже проснувшись немногим позже, она обнаружила, что хлопья продолжали сыпаться. И вот теперь, когда до полудня оставалось не более чем два часа… Ничего не изменилось. — Но госпожа… — Ты клялся мне в верности, — развернулась к Хаджи она. — Столько лет провел со мной под одним куполом, служил мне верой и правдой. Он стоял, внимательно ее выслушивая. Что-то менялось в его взгляде, но раздражающе медленно. — Неужели ты не уяснил? Если я чего-то хочу — то такова моя воля. Кёсем не просто проговорила — отчеканила. Кажется, сделала это даже не своими словами… Но отчего-то чувствовала: они подействуют на Хаджи так, как не подействует ничто иное. И оказалась права. Он отступил. Опустив взгляд, поджал губы. Молчаливо склонившись — перед ее волей, — он пропустил сначала ее, а затем подоспевшую Гизем. Кёсем оглянулась. Гизем закрыла двери в покои, и Хаджи остался там совершенно один.***
Дороги столицы замело. Снег шел не так сильно, как то было на рассвете, но Кёсем все равно глядела на него со смесью восторга и неясной тревоги. Они с Гизем выбрались из кареты, оставив возницу одного посреди белесой дороги. Кёсем не опасалась ходить по улицам, даже когда ее голову венчал хотоз. Все люди попрятались по домам, холод был настолько жуткий, что застилал взор. Высоченные сугробы закрывали собой проход к некоторым из домов. Не гудел главный рынок, повозки, запряженные лошадьми, не громыхали, проезжая по брусчатке. Когда-то давно Кёсем прогуливалась по столице, переодевшись в простые одеяния. Ее лицо скрывала вуаль, она внимательно прислушивалась к разговорам, витавшим у рыночной площади. Порой заглядывала в тюрьмы, прощала мелких должников. Теперь везде сквозило холодное запустение, безлюдные улицы сверкали в снегу, и отсветы того раз за разом били по глазам. Кёсем знала, куда шла. Предчувствие вилось перед ней изменчивой дорогой. И Кёсем увидела, куда шла. Место, которого не было, виднелось вдалеке, за полупрозрачной пеленой из кружившегося у крыш домов снега. То была обычная лавка, каких рыночная площадь видывала несчетное множество. Однако эта лавка была единственной открытой. Кёсем остановилась, когда до лавки оставалось не больше двадцати шагов. Строго взглянув на дрожащую от холода Гизем, проговорила: — Жди меня неподалеку, никуда не уходи. Я скоро вернусь. — Но куда вы, госпожа?.. — взмолилась Гизем. — Хаджи-ага убьет меня, если я оставлю вас одну. Кёсем прервала ее речь, властно взмахнув рукой. — Я сказала тебе ждать снаружи. И не смей никому проговориться. В том числе — Хаджи. — В ее мыслях витало: «Особенно Хаджи». — Ты поняла меня? Гизем испуганно закивала. Кёсем прищурилась и усмехнулась, вспомнив уже звучавшую из ее уст однажды игру слов: — Ты должна сохранить тайну, Гизем. Гизем взирала на нее глазами запуганного ягненка. Кёсем на мгновение стало жаль ее. Отвести бы ее в теплое место… Гизем была слабой, тонкой как тростинка. И верной, невзирая на страх, что пережила из-за Кёсем. Обшарпанная деревянная дверь натужно, со скрипом отворилась, и Кёсем тут же почувствовала, как в нос ударил сонм травяных запахов. Следом ее окутало тусклым светом, исходящим от множества ламп и светильников, то тут, то там выставленных свечей. Ставни в лавке были заколочены, и, стоило Кёсем перешагнуть непривычно высокий, неудобный порог, как косо поставленная дверь захлопнулась, напоследок ударив по подолу платья Кёсем холодным зимним воздухом. Она зашагала вперед, цепко высматривая каждую мелкую, с виду незначительную деталь. Лавка была просторной, хоть по убранству больше напоминала жалкую лачугу. Но вот предметов продавалось в ней целое скопище. На неумело сделанных столах были выставлены разного рода резные фигуры, от с виду дешевых до инкрустированных самоцветами. В углах лавки коптились тяжелые сундуки, на стенах висели разноцветные килимы, сушились травы. Слева, где и находилась входная дверь, красовались недорогие украшения, чуть дальше — вазы, шкатулки, подсвечники. Справа же… Кёсем пригляделась, нерешительно ступая все глубже в лавку. На одном из столов продавались свечи, а совсем рядом с ними — благовония. Кёсем сглотнула. На мгновение память унесла ее в прошлое, разделила с настоящим стремительно расширяющейся пропастью. Кёсем вспомнила, как дурно ей было от тех благовоний… Касым — вернее, укравшее его плоть видение — набросился на нее, стоило ей потерять из-за них сознание. Смутные догадки замаячили за спиной Кёсем, ложась длинной тенью, исходящей от ее стана. Откуда же появились те благовония?.. Не могли ли дворцовые евнухи ненароком заглянуть сюда и закупить их? — Госпожа, — раздалось откуда-то из угла. Так внезапно, что Кёсем вздрогнула. — Я ждал вас. Устремив взор вперед, она увидела, как из небольшой дверцы в дальнем углу лавки показался долговязый силуэт. Оттуда вышел пожилой торговец. Он покинул тьму за дверцей и неторопливо прошел к деревянному прилавку. Все те же догадки и сомнения струились по полу, клубились у ног Кёсем. Торговец остановился, сложив руки у прилавка. В правой он сжимал что-то небольшое, завернутое в платок. Сам торговец был престарелым, но глаза его не выглядели утомленными жизнью. Они озорно, любопытно поблескивали, а рот — Кёсем знала, помнила — довольно часто искажался кривозубой ухмылкой. Кёсем с трудом взяла себя в руки. Отпустив лишние мысли, она на негнущихся ногах преодолела разделявший ее с лавкой аршин, так, что до торговца оставался примерно еще один. — Мне нужно кое-что приобрести, — выдавила из себя она как можно более отвлеченно. Но торговец уже обнажил ряд кривых зубов. — Госпожа может взять все, что пожелает ее душа. Диковинные украшения, сувениры из дальних стран, книги, заметки на самых редких языках… Кёсем собиралась прервать его речь, дабы очертить просьбу менее пространно, но он вдруг заговорил громче: — Редчайшие травы, готовые настойки, благовония… Лекарства от всех бед. Кёсем прошибло ледяным потом. Приложив руку к виску, она на мгновение зажмурилась. Торговец тем временем сдвинулся с места. Обогнув лавку, он прошел — или же проплыл — мимо Кёсем, и ее вновь скрутило от сомнений и на этот раз страха. Торговец, казалось, замер неподалеку от двери. — Разве бывают лекарства от всех бед? — неуверенно хмыкнула, собравшись с силами, Кёсем. Помолчав, торговец ответил: — Бывают. Но у всего есть цена. «Например, жизнь», — мысленно закончила за него она. Она стояла, провалившись в напряженную тишину, пока вновь не услышала его голос. Отныне он не был скрипучим — скорее, глухим и раскатистым. Погруженным в далекий смысл, с трудом поддававшийся понимаю Кёсем. — Переплетения дорог вьются, но нужная лишь одна, — сказал торговец. — Она закончится, где это предопределено. Очередная смутная мысль закралась в голову Кёсем. — А если кто-то пытается сменить дорогу? — Тот, кто умирает последним, вернется, дабы принять бой, сплести вуаль заново и вернуть все на круги своя, — с готовностью ответил он. — Но сменить дорогу не так-то просто, госпожа. Мало кто захочет сходить с нее, ведь он давно наполнил ее своим смыслом. Кёсем развернулась к торговцу. Он стоял, по-прежнему ухмыляясь кривыми зубами. Она понимала, о чем он говорил, и одновременно не совсем. — Не это ли вам нужно, госпожа? — вдруг необычайно серьезно сказал он. И развернул платок, что доселе сжимал в руке. Глаза Кёсем округлились, рот от неожиданности приоткрылся. Отблески свечей отражались в глазах торговца, и на несколько секунд Кёсем привиделось, будто все его лицо было не обезображено морщинами, а выточено из холодного вечного камня. Он не был стар, старость была над ним не властна. Он был далек, как доносимый им смысл. Верно. За этим Кёсем и пришла. И отчего-то она подумала, что спрятанный за поясом мешочек с золотом ей не понадобится. Она захлопнула дверь в лавку и вновь оказалась посреди заснеженной площади. Гизем покорно ждала ее, обняв себя руками. Кёсем подошла к ней, и Гизем поклонилась. — Идем, — приказала Кёсем. — Скорее вернемся во дворец, буря может усилиться. Они удалялись от лавки, и Кёсем знала: та исчезнет, скрывшись за пеленой снегопада.