***
Однако на земле был не иней, а снег. Самый настоящий, целиком укрывший все вокруг. Только выйдя за пределы гарема и пройдя под каменной аркой, Кёсем почти ослепла от белого, сочившегося ото всюду света. Тогда же ее и настигло осознание: она не покидала стен дворца больше чем три месяца. Целая пора года прошла мимо нее, сменилась без ее позволения. Кёсем не обращала внимания ни на что, кроме своей собственной боли, сокрытой за вуалью безразличия. Давно растерявшие зеленое оперенье платаны и, напротив, вечнозеленая лабиринтообразная изгородь — все было покрыто белесой пуховой периной и тихо, невидимо дышало, заснув крепким сном. Впереди поблескивал снег. Кёсем шагала по расчищенной евнухами дорожке, уложенной крупной галькой, и неверяще всматривалась вдаль. Ей не было холодно: собираясь, она не забыла надеть накидку. Морозный воздух дарил ей странное успокоение и в то же время ввергал в неверие. Она словно все это уже видела. Не могла вспомнить когда — однако своему чутью она по-прежнему доверяла. Оно звало ее пройти вперед. Еще, еще… За стену из высящихся шпилями можжевельников. И Кёсем шла. Отдалялась от дворца, по какой-то причине меньше всего желая оборачиваться и глядеть на него. Она остановилась, когда и можжевельники, и очередная арка, в летнюю пору обвитая вьюнком, а нынче пустая, остались позади. Ее тело будто окоченело, а взгляд оказался прикован к силуэту, неестественно выделявшемуся среди укрывшего все видимое пространство снега. Мурад стоял у мраморного фонтана. Она не видела его лица, однако его руки были в излюбленной им манере сложены за спину. Он снова был в одном из своих многочисленных черных кафтанов, словно погода его вовсе не волновала. Кёсем в который раз вспомнила о его болезни. Если он находился здесь, если смог дойти до этой части сада без чьей-либо помощи… Означало ли это, что за время, которое Кёсем провела в темнице собственного разума, он смог вылечиться? Означало ли, что Ясеф-эфенди нашел способ помочь ему? Кёсем, ни секунды не раздумывая, поспешила вперед. Тысячи мыслей топорщились у нее в голове, таких же противоречивых, как все, что она с недавних пор ощущала. Однако ни одна из них не приказывала ей остановиться. Мурад развернулся к ней. Она замерла в нескольких шагах от него. Взгляд Кёсем заскользил по его лицу, равно как его взгляд — по ее. Она вспомнила разговор, после которого они разминулись, и как действительность темнела, извивалась и распадалась на ее глазах, а после она вечно падала в пропасть. Мурад стоял там, у самого ее края, и злобно ухмылялся. Обида плескалась в душе и сердце Кёсем, полосуя ее разум на части. Мурад не знал, причиной чему стал. Не знал же?.. Он не выглядел нездоровым. Все еще бледнее, чем когда-то давно, до сразившей его хвори… Однако он твердо стоял на ногах. Его взгляд — задумчивый, изучающий — все не сходил с ее лица. — Валиде. И голос. Его голос не был таким сдавленным, как в прошлый раз. Неужели он и вправду?.. — Твой цепной пес сказал, что тебе нехорошо. Мурад слабо усмехнулся. Однако отчего-то Кёсем не почувствовала в его усмешке прежнего злорадства. Похоже, тень усталости не успела покинуть его. Кёсем растерялась. Она не желала рассказывать ему о причине. Она внезапно осознала, что боялась рассказывать. И дело было даже не в Мураде: немая угроза, которую она ощущала с каждым днем все сильнее, искажала ее рассудок, делала ее мнительной. Вместо того, чтобы ответить на пусть и не прозвучавший, но косвенно поставленный Мурадом вопрос, она произнесла: — Так значит, тебе лучше. Мурад хмыкнул. Шаг, еще один — он приблизился к ней, встав вплотную. Теперь она была вынуждена задирать голову, чтобы видеть его глаза. Пламя готовилось привычно выскользнуть наружу. Кёсем не понимала, как оно раз за разом одерживало над ней верх. Обездвиживало, пронзало. — Ты даже не спросишь, зачем я позвал тебя, — покачал головой Мурад. Кёсем сглотнула, вглядываясь в его глаза, еще ярче сверкающие на фоне устлавшего все вокруг снега. — Зачем? — выдавила из себя она. А Мурад… Мурад подал ей руку. Легкий холод проплывал мимо ее плеч, шептал что-то непонятное, не имеющее смысла. Кёсем глядела на протянутую ей руку, и ее прошибал страх. Она не понимала, почему Мурад так поступал, что было сокрыто за его движениями и пеленой в глазах. Быть может, он и впрямь медленно, но упорно подводил ее к пропасти, дабы увидеть ее смерть?.. Но разве не было способа легче? Разве не мог он, как делал это уже не раз, подозвать палачей, дабы те накинули на Кёсем шелковый шнурок?.. Разве не мог оставить ее наедине с ними, как делал всегда? Разумеется, мог. Но почему-то не оставлял. Кёсем вложила свою ладонь в ладонь Мурада и вздрогнула. Он сжал ее. Не с отчаянной силой, как в прошлый раз, когда боль пронзала его, пожирала изнутри, — а зная меру. Его загрубевшая кожа соприкасалась с ее, пальцы чуть согнулись, будто пытаясь сомкнуться вокруг ее узкой ладони, и Кёсем чудовищным усилием воли сумела отвести взгляд. — Не знаю, — неожиданно расслабленно пожал плечами Мурад. — Возможно, мы просто давно здесь не были. И он повел ее в глубь морозного сада. Кёсем не узнавала ни Мурада, ни себя. Не понимала, почему бездумно следовала за ним, почему не задавала вопросов. Зажатая между все теми же противоречивыми чувствами, она позволяла Мураду вести себя за собой. Ее выбила из колеи неожиданная мысль. Пока Мурад ступал впереди нее, пока загораживал ее собой… Пока крепко сжимал руку — она не ощущала угрозы. Снег все сверкал впереди, усыпанные им ветви упавших в сон деревьев мерно покачивались. Подозрительная тоска кололась у Кёсем в груди, незаметно проскочив внутрь. Вдруг она остановилась. Мурад развернулся, однако она не потрудилась ничего ему объяснить. Куда бы они ни шли — это могло подождать. В самом конце сада, там, где не прерывалась ни одна из расчищенных дорожек, стояли белоснежные вазоны, подобные тем, что были видны с балкона Кёсем. Когда-то давно она глядела на них и вспоминала, как в летнюю пору их украшали бутоны роз. Ныне в вазонах тоже были розы. Неизвестно откуда взявшиеся в начале января, распустившиеся алым розы. Кёсем не сдержала сдавленного выдоха. Их никто не высаживал. Она не приказывала, да и не прижились бы они в такую пору. Однако она их видела. И видел Мурад. Впрочем, он не обратил на них должного внимания. Нахмурившись, развернулся к обратно к Кёсем и спросил: — Что случилось? Она покачала головой. Все это было ей знакомо. — Куда ты меня ведешь? — задала встречный вопрос она. Брови Мурада приподнялись в легком, почти невесомом удивлении. Взор, соскользнув с ее лица, переместился вбок. Несколькими секундами Кёсем уже корила себя за чудовищную непрозорливость: в конце пути, которым они шли, виднелось одно-единственное здание. Багдадский павильон. — Зачем? — не понимала она. Мурад вдруг стиснул зубы. Ей показалось, будто он слегка побледнел и даже покачнулся. Однако кашель не вырвался из его груди, как было всякий раз до этого. Он сдержал его. Следом Кёсем увидела кровь. Тонкая бордовая струйка вытекла из уголка рта Мурада и устремилась вниз. Он тут же вытер кровь, приложив ко рту тыльную сторону ладони. «Так значит, тебе лучше». — Мурад, — прошептала на грани слышимости она. Его взгляд будто посерел. Он хмуро взирал на нее свысока, пока она бесцельно вглядывалась в его лицо, подмечая, что же было не так. Была ли это остаточная слабость? Бывала ли подобная остаточная слабость в принципе? И отчего все-таки Мурад решил привести ее в павильон?.. — Забудь, — вдруг яростно, хоть и довольно тихо прорычал он. Ее тотчас передернуло. — Хотя бы раз забудь… обо всем. Она не понимала. Лицо Мурада было искажено неизвестной эмоцией. То был и гнев, и отчаяние. А после Мурад с силой рванул ее на себя, и она оказалась в его объятьях. Они обжигали ее. Одной рукой Мурад обхватил — точно вцепился диким зверем — ее спину, вторая устроилась у нее на щеке. Он испытывал Кёсем все тем же ожесточенным взглядом, пока она пыталась вдохнуть морозный воздух. В следующую секунду Мурад иступлено целовал ее, и не было в движении его губ ни дирхема ласки. Однако Кёсем было достаточно и этого. Она не смела, не умела противиться… Ее легкие оказались скручены в узел, а тело содрогалось от мучительной тяги. Презирая себя, она прильнула к нему, в очередной раз сдаваясь без боя. Она видела в Мураде мужчину. И самое ужасающее — уже не помнила, когда все началось. Она знала, в каком безумном оскале могли разойтись его губы, как во взгляде бледно-зеленых глаз бесшумно возникал смертельный, сметающий все на своем пути гнев. Она не желала знать, сколько людей от этого гнева полегло. Несмотря на все это, несмотря на месяцами вившиеся змеей страх и горечь, на пережитое в прошлом унижение и стоявшие в ушах чужие предсмертные хрипы, несмотря на следовавшие до недавних пор за ней по пятам тени — Кёсем была совершенно бессильна. Будто сама судьба насмехалась над ней. Впрочем, судьба была здесь ни при чем. Никто не заставлял Кёсем снова и снова бросаться в пекло. Хохочущий Мурад, озорно наблюдающий за ней, бесконечно падающей в пропасть, снова был у нее перед глазами. В то время как настоящий Мурад отстранился от нее, не убирая, однако, рук. Теперь Кёсем видела: он все же был бледен. Она не могла ничем подкрепить смутные догадки, слишком малым объемом сведений она владела. Но нехорошее предчувствие подтачивало ее изнутри. Руки Мурада были подобны капкану, однако Кёсем не думала о себе как о пойманной в силки жертве. Она вновь на миг ощутила странное, непривычное спокойствие. Будто бы впервые за бесчисленное количество лет она могла отдаться чьей-то силе, воспринимать ее не как угрозу, а как щит. Разумеется, это было невозможно. Мурад и был ее палачом. Он жадно, нездорово глядел на нее, и она не могла разобрать, где граничила его болезнь с его же ожесточенными чувствами. Не насытившись, он снова потянулся к ней, однако на сей раз она поморщилась от боли в животе. Неприятные ощущения были вполне естественны. Тем более после того, что на протяжении последней недели творила с собой Кёсем. Впрочем, ей думалось, будто причина крылась не в ней. Она не удивится, если ребенок станет с особым упоением и злорадством вытягивать из нее все соки… Учитывая, от кого он. — Что с тобой? — прервал ее мысли слегка приглушенный, будто она находилась не рядом с ним, голос Мурада. Она подняла голову. Его пристальный взгляд снова впился в ее лицо. Действительно, что с ней?.. Почему она не воплотила в жизнь мысль, появившуюся в хаммаме? Кёсем вновь прошибло острой болью. Ей стало не по себе. — Ничего, — замотала головой она. — Просто… пойдем во дворец. Слабость отпускала ее медленно. Единственное, чего она боялась, так это приступа тошноты. Тот мог начаться когда угодно, ее срок уже к подобному располагал. Мурад мгновенно развернул ее к себе. Несколькими секундами спустя она поняла, что, решив было возвратиться ко дворцу, едва не упала в обморок. Зажмурившись, она часто и тихо дышала, больше всего мечтая избавиться от давящего ощущения в висках и чувства, будто ее голова удвоила вес. Пальцы Мурада коснулись ее подбородка, вынуждая ее приподнять голову. Кёсем встретилась с глазами Мурада, выражающими еще большее недоверие и подозрительность. Однако резко развернула голову в сторону. Звук, такой резкий, будто в ее грудную клетку вонзилась стрела, раздался из конца сада. А в следующую секунду ее глаза расшились от ужаса. На самой верхней ветви одного из растерявших листву платанов мрачным пятном восседал ворон. Черные точки птичьих сверкали и глядели прямо на нее, а столь же птичья голова была накренена. Ее внутренности сжались в тугой ком. Ей вдруг подумалось, что ворон взмахнет крыльями и бросится на нее, устремит на нее острый, вытянутый клюв… Или же кинется вниз. К розам. И выклюет их. Кёсем шумно выдохнула. Страх обездвижил ее, сковал. Однако… она была не одна. Мурад ведь не оставит ее, не столкнет в пропасть? Так ведь?.. — Прошу, пойдем, — обессиленно прошептала она, не глядя ни на него, ни на ворона. Снег слепил — выклевывал — ей глаза.***
Ей стало лучше, когда они пересекли последнюю арку перед входом во дворец. У Кёсем не осталось сил возразить, хоть она и видела, что Мурад, двигаясь чуть впереди, направлялся не в гарем, а к пути, ведущему в его покои. В затылок Кёсем впилась жужжащая боль, она не переставала думать о вороне. Значит, вот что это была за тень. Птица. Что же делают птицы? Мурад первый шагнул во тьму очередной арки, но на этот раз являвшейся входом во дворец со стороны сада, Кёсем — за ним следом. Приподняв подол платья, она ступила на первую ступень мраморной лестницы. Мысль о том, что со стороны дворец казался каким-то потемневшим, будто чужим, застала Кёсем слишком поздно. И она не смогла понять причину, по которой не узнала коридор, в котором они очутились менее чем через минуту. Бесконечно долгий сероватый зев смыкался непомерно далеко, и самое главное — коридор не подсвечивался даже через витражи на стене. Абсолютно безлюдный, весь в запустении. Незнакомый. Волна ужаса опять нахлынула, вымывая из головы Кёсем остатки здравомыслия. Мурад, стоящий рядом и смотрящий вдаль, нахмурился. Кёсем ощущала, как своды и стены давили на нее, готовясь сомкнуться. Клыкастый зев угрожающе поблескивал знакомой неизвестностью.