Узумаки?
Светловолосый первокурсник с фортепианного факультета,
которому частенько приходилось уступать классы для занятий...
— Прости, братец Итачи, — спешно, задыхаясь тараторил Наруто, вероятно заводя пианиста в свою комнату в общаге, — но твой младший брат — полный придурок! Полный темё! Аргх! — зарычал, шумно пнув что-то. — Саске невыносим! Ты же ему родной брат! Как он мог?!. Но Учиха вряд ли воспринимал все эти слова, ведь... в голове почему-то все еще теплился образ скрипача... Словно заевшая кинолента, постоянно возвращающаяся к одному и тому же кадру каждую секунду.Шисуи...
...которого в реальности не было?
Не было? Правда не было? Да? Однако пальцы все равно будто бы касались любимого существа... — Знаешь, — лепетал Наруто, усаживая пианиста на что-то — стул? — твой отец так кричал в фойе... когда полетели... те фотографии... в том числе ваши — твои и... — светловолосый, кажется, внезапно замялся, не рискуя произносить известное имя. Продолжил совсем неуверенно: — Даже после конкурса я слышал, как Фугаку-сама кричал... Он был очень зол... Учиха осознавал реальность через какую-то странную дымку: слишком наглядно чувствовал знакомое и такое нужное ему тепло родного человека, которого, говорят, будто нет в живых... —Шисуи мертв?
Но это ведь неправда? Или же...«Нет.
Шисуи жив не только в моей голове.
Но и в реальности».
Голова тяжело обрушивается на грудь. Сознание словно разбивается на осколки: настоящий мир внезапно покрывается трещинами, пропуская через себя свет прошлого и настоящего. Пианист с трудом улавливает внешний посыл: да... теперь он — глубокое разочарование семьи. Но... ведь этого того сто́ит? Сто́ит всех тех объятий, поцелуев... любви, что дарил Шисуи..? Сто́ит? Сто́ит... Сто́ит! Однозначно сто́ит! Собственное тело сгорало в черном пламени всеобъемлющего мрака... — ...Похоже, тебе больше некуда вернуться... — тихо говорил Наруто. — Я слышал... как твой отец говорил это...Фугаку не простит никогда...
Но на это... плевать?
Разве? Да?
Да — что-то, что было похоже на это... — Ты вроде неделю назад сыграл выпускной экзамен, — продолжал блондин, — и официально больше не магистрант, чтобы переехать в общагу... Но... у меня сосед уехал на неделю: поэтому ты бы мог пока перекантоваться на его койке. Если хочешь, конечно... Холод. Мертвое тело.«Почему ты это мне предлагаешь, Узумаки?..»
— Тебе же некуда идти, Итачи. И деньги за выигрыш тебе пока не перечислили, чтобы ты мог снять жилье...«Почему, Наруто?.. Жалость?»
Сердобольный Узумаки...
— Спасибо, — тускло. Копаться в ответах у Итачи не было никакого желания — все вопросы оставались подвешенными внутри леденеющего черепа: как вздернутые на виселице гниющие людские трупы... Но не это заботило — нужен Шисуи... Нужно увидеть Шисуи... Он жив, жив, жив... Учиха болезненно выдохнул, когда что-то небольшое и круглое впилось в его грудь: — Красивая медаль! — уже более ободренно проговорил Наруто, вероятно, тыкая в нее пальцем. Пианист уже и забыл о своей награде, что теперь бесполезной цацкой весела на его шее. Нет — словно камень, тянущий на самое дно Стикса. Безразличие. Апатия. Резиньяция. Ведь со всей этой тьмой уже просто невозможно бороться. Но Итачи и не стремился... Не стремился. — Поздравляю! — внезапно как-то более ободренно — чем ранее — произнес чужой голос. — А можно примерить? — не дождавшись ответа, Узумаки схватил ленту на шее у Учихи, потянув наверх. Итачи не сопротивлялся. — Ва-а-ах! Когда-нибудь и у меня такая будет! — разглядывал блондин, вероятно уже нацепив ее на себя. Продолжил: — Да и вручил ее кто! Пианист — лучший из лучших! Как же тебе повезло, братец Итачи: ведь принимать награду из рук самого Намиказе Минато — это же... это... это... — студент задыхался, будучи не способным подобрать нужных слов своему восторгу. — Как бы и я так хотел! Минато-сама фантастический! Но ничего..! Через несколько лет я тоже выиграю этот конкурс и Мастер Минато тоже наградит меня медалью! Наверное... если будет в жюри... Хах, — тихий краткий смешок с неожиданной толикой грусти. — Ты как, братец Итачи? — Я ничего не вижу, Наруто, — правда избавляет от необходимости говорить еще больше умертвляющую душу правду. Ответ, обозначающий физическое состояние дел и... аллегорическое... Удобно.«Я его не вижу...
...Не вижу Шисуи»
— Я уже это понял. Кстати, я тут твой телефон захватил, что ты оставил в артистической... И вот, на — отдаю медаль... Узумаки был неплохим соседом. Несмотря на бесшабашность, гиперактивность и даже... туповатость. Но он каким-то чудным образом понимал, что говорить о некоторых темах совсем не стоит: в четырех стенах, оказавшихся так внезапно для Итачи временным убежищем, на протяжении следующих нескольких дней не звучало имени Саске, Шисуи или же Фугаку... Возможно, Наруто был умнее и лишь притворялся дураком. Кто знает... К тому же этот Узумаки договорился и с комендой: Учихе позволили немного пожить в общаге. Однако сейчас, в период сессии, сам Наруто частенько пропадал вне дома, оставляя Итачи наедине с его... сумасшествием. И брюнет окончательно съехал бы с катушек, если бы почти сразу не стали поступать из оргкомитета конкурса звонки, которые Наруто научил принимать вслепую — ведь глаза ничего не видели: согласование перечисления выигранных денежных средств и контрактов на будущие несколько лет. Все это затягивало и разжигало мысль, что жить следует ради будущего счастья с Шисуи, который... «однозначно жив» — Итачи чувствовал это.Шиза?
— Алло, — изрек Учиха, ожидая услышать знакомый после многочисленных прежних созвонов голос организатора конкурса. — Завтра в 15:00 на центральном кладбище похороны Шисуи, — Обито произнес без приветствия внезапно, холодно, сдержанно. — Ты придешь? Мне нужно знать точное количество человек, кто будет. Итачи не испытывал ничего, кроме тлеющего в душе раздражения — шутка? Обито так шутит? Даже не поленился достать номер, чтобы позвонить и изречь такую байку. Но все это не смешно. Ведь Шисуи жив. Точно жив. — Итачи, слышишь меня? — позвали с того конца провода. — Если тебе интересно, народу не так много набирается... — Я приду, — хотелось публично уличить этого мужчину во лжи.«Шисуи жив...»
Итачи все беззвучно лепетал родное имя. А в трубке смартфона уже были гудки. — Братец Итачи, ты не слишком рассердишься — я привел к тебе гостей? — изрек Наруто, вернувшийся с экзамена к обеду. Гости? Учиха слышал чужие шаги: еще двое, помимо Узумаки. И кто же это? Саске и... отец? Холодный пот выступил не шее, спине. Губы сжались в бледную полоску. Руки — в кулаки. Адреналин начинал накатывать, пускаясь пульсом по крови: наверное, если дело дойдет до драки — а отец может не сдержаться и раз вмазать — то... Итачи не будет стоять, опустив руки... Больше нет того Итачи, что будет стоять в стороне, ожидая чужой помощи, подмоги. Ведь... больше не было того, от кого ее можно было ожидать...Все изменилось.
И это одиночество, охлаждающее сердце,
принуждает действовать иначе...
Решительно. Твердо.
— Эй... ты чего так напрягся? — тихий и неуверенный голос... Яхико? — Ты правда совсем больше не видишь? — Лидер-сама, Вы надеялись, что этот светловолосый шалопай Вас дурит? — в голосе Кисаме все та же характерная усмешка, что была у него практически всегда. — Эй! — рявкнул блондин. — Ты это обо мне, даттебайо?! — но ответа так и не дождался, поскольку Яхико вновь обратился к брюнету. — Я узнал, что ты, Итачи, собрался на похороны... Мы с Кисаме вот тоже идем на них — Шисуи был слишком хорошим человеком, музыкантом, чтобы пропустить его... уход. Вот зашли за тобой... Мне нетрудно было узнать, где ты теперь... живешь...«Нетрудно?..
Принудил Узумаки рассказать?»
— Не стоит, — Учиха отрицательно качает головой. Не хотелось вмешивать кого-то еще, достаточно было одного человека, ураганом вмешавшегося во все несколькими днями ранее: — Наруто помож... — Не поможет, — отрезал рыжеволосый. — Уже решено, что он будет в этот момент отвлекать Саске, который вполне может нарисоваться на кладбище. А все — чтобы встретить тебя: Ваш отец очень даже мог дать ему такое задание...«Без меня уже придумали какие-то планы?»
— Кстати, Итачи, ты же знаешь, что случилось с Фугаку-сама?.. Тихий шелест под самыми костями черепа — Апатия сбрасывала черные оперения, превращаясь в костлявого черноглазого монстра Тревоги, обтянутого белесой тонкой кожей. — Не знаю, — тихо лепечет Учиха, тускло осознавая, что... Страх уже сжимает свои когти на его горле. — Его попросили уволиться, — негромко изрек Яхико: чувствовалось, что парню самому некомфортно сообщать такие новости, — он больше не работает в Академии. И оркестр переформировывают — исключают тех, кому твой отец спускал с рук халтуру... Подбирают нового руководителя оркестра... У ректората уже есть мысль пригласить на эту должность дирижера Токийского театра оперы и балета... — Сенджу? — по кислому голосу Кисаме ощущалось то, как недовольно скривился этот тубист. — Как же хорошо, что я выпустился в этому году! Не хотел бы связываться с этим ненормальным... — Кстати об этом... О выпуске! — Яхико щелкнул пальцами. Уже говорил так, будто за последние дни не происходило ничего «криминального». — Итачи, тут такое дело... Сам знаешь, Кисаме не самый лучший игрок на тубе... — Выбирай выражения, — шикнул Хошигаки. — Сейчас лесом пойдешь, — буркнул рыжеволосый, — сам же попросил поговорить с Итачи. Недовольный цок языком в ответ. — Так вот, — продолжил Яхико. Звучала все та же непринужденная интонация, обращенная к Учихе, — ты же уедешь, да? Сейчас у тебя начнется совершенно иная жизнь: гастроли и все дела... Но ты, Итачи, слеп, и не известно, вернется ли к тебе зрение... Наверняка, нуждаешься в поводыре. Возьми с собой Кисаме — он все равно по специальности не устроится из-за своего ужасного владения инструментом. А так... Хошигаки готов тебе помогать за любую плату: деньги же теперь для тебя не проблема?.. Слова... слова... Перетекают из одного в другое... Но думать о том, что они значат, совсем не хотелось... Не хотелось думать ни о чем, кроме того, что...Шисуи еще жив.
Мантра, успокаивающая душу.
Наверное, именно поэтому сердце и отрицало смерть любимого существа, выстраивая барьеры и преграды, охраняющие разум. Они не рухнули даже тогда, когда Итачи, чувствуя непринужденное касание ветра, слышал легкий шум людей. Их переговоры, выражения соболезнований... — Подвести к гробу? — шептал Кисаме, стоящий рядом. Это все просто не может быть правдой... Нет. Это не реальность. Это какая-то гребаная иллюзия.Обито...
— Где Обито? — голос Итачи срывается на шепот, сердце почему-то пропускает удар. — С Яхико трепится, — приглушенно отвечает Хошигаки, почти без какой-либо эмоции. — Наш рыжеволосый лидер поперся приносить от нас троих самые искренние соболезнования из всех возможных... Внезапно аромат... Этот знакомый ненавязчивый приятный аромат женских духов проплыл мимо: будоражил в воспоминаниях то, что когда-то давно... за Шисуи плелся этот же запах... — Итачи? — всхлипнул ее знакомый голос поблизости. И пианист почти сразу ощутил на своих плечах чужие руки, легкие объятия, подбородок на ключице. — Это ты... — Э, дамочка, аккуратнее, — лениво возмутился тубист, немного отстраняясь, даже и не преграждая девушке путь, — он нездоров. Не видит ни черта... Но она не отреагировала... И Учиха теперь не чувствовал ничего, кроме «змеи», что обвивала его... — Долорес, — позвал он тихо, пряча в собственном голосе дрожь отчаяния и раздражения... Выводило из себя все: обстановка, неизвестность и даже ее гребаное имя, означающее «Печаль», «Боль» — с каждым мгновением память восстанавливала давно забытый ядовитый образ длинноволосой брюнетки с немного смуглой кожей и несколько европейским разрезом глаз. — Это ты... — шепчет вокалистка судорожно, сквозь слезы. — Это ты убил его... «Убил?.. Нет, Шисуи... не умер». Но... сопротивляться? Сил на сопротивление сейчас хватало лишь с одной стороны — с этой сопрано, а не с собственным сердцем, кричащим, что Шисуи жив, несмотря ни на что. Поэтому: — Сама знаешь, что не я, — тихо. Хотелось скинуть с себя ее тело, отстраниться и никогда не вспоминать ее голос, ее запах, ее объятия. — Должна знать, что не я... А Хидан... — пальцы пианиста смыкаются на женских запястьях: грубовато сбрасывает с себя девичьи руки.«Как ты, Шисуи, вообще мог ее любить?
...Восхищаться ей?
...Быть с ней?»
— Это ты свел его в могилу, — уже не скрывая своей злобы не унималась брюнетка. — Твои отношения с ним привели к этому исходу! Это ты виноват, Итачи! Резкий шаг парня вперед: пианист не видел — действовал наобум. Но интуиция не подвела: оказался достаточно близко к девушке — к этой мерзкой сопрано: — Ревнуешь, Долорес? Хлесткая пощечина, горячая щека — если бы не слепота, Итачи бы явно оценил яркие фейерверки в своих глазах. Но, увы... он вообще ничего не видел. И собственная рука даже не притронулась к месту удара — строптивость. Уже слышится цок стремительно уходящих женских каблуков. — Жаркая штучка, — внезапно хищно усмехнулся Кисаме, подходя. — Я бы эту бестию хорошенько бы оттра... — Итачи, Кисаме, — изрек Яхико, внезапно оказавшись совсем рядом. И вдруг шепотом, почти беззвучно: — Что вы делаете?! Почему на вас тут все так смотрят? — берет пианиста с другой стороны под руку. — Давайте лучше отойдем в сторону?.. Хотя уже можно подойти ближе, не так много человек возле него... Итачи повиновался, вряд ли до конца понимая все происходящее вокруг. Поскольку...«Долорес».
Хотелось выжечь это имя из собственного сознания и образ, который оно порождало. Ведь все ее слова, обвинения... ничто. Как и она сама... Гроб... — Он закрыт, — пальцы Итачи скользнули по глянцевой деревянной поверхности, — я не верю, что он внутри, — тихо и не понимая, зачем вообще проговорил это вслух. — По крайней мере, — шепетом начал Яхико, и Итачи ощутил его теплое дыхание, едва коснувшееся мочки уха, — нельзя сказать, что мама Шисуи одного с тобой мнения... Я бы подвел тебя к ней, но... не думаю, что эта женщина в себе. Если только она не всегда такой была... — Что? — тихо. Холод щупальцами обуял Итачи сразу.Мама Шисуи... здесь?
Женщина, что полгода назад потеряла мужа, теперь была на... похоронах родного сына? Итачи прислушивается: и правда слышит ее плач, причитания... прямо как тогда, в больнице после выстрела... Почему он не заметил этого сразу? Чувствует, что кровь ударила по ушам. Как сердце больно торкнулось в груди. Мир словно замер:«Шисуи...
Умер?»
Хотел сглотнуть — но резь во рту: сухость. Осознание... Выдыхает, содрогаясь.Не может быть...
Нет...
Нет.
— А вот и гробик опустили, — шептал рядом Кисаме, но в его голосе не было привычной насмешки. — Землицей засыпали. — Да, — глухо хрипнул Яхико. — Жаль Шисуи...«Нет, нет, нет!..»
— Не верю, — лепетал пианист. Но это лишь инерция — ведь осознания уже касался трупный смрад Смерти.Боль в груди...
— Подожди немного, — Яхико чуть сжал локоть Учихи. Пианист и сам и не понял, в какой момент окружающий плотный шепот и всхлипы стали тише. — Пойдем, — рыжеволосый сильнее сжал пальцы на чужой руке: бережно взял за запястье, потянул вперед, заставляя пианиста сделать несколько шагов. Итачи ощутил под пальцами холодную твердость камня. Шершавого. — Что это? — тихо. Но в ответ Яхико опустил руку пианиста ниже, проведя чужими пальцами по выгравированной надписи — хорошо ощутимой и такой... болезненной:«Учиха Шисуи».
«Это конец, Итачи», — последний шепот сознания, который пианист запомнил прежде, чем провалился во тьму. Холодную. Кажущуюся Бесконечностью гниющая судьба... Для Итачи.... это был конец. Конец истории... и......их...
жизни.