«Света больше нет, Итачи.
Ничего не осталось».
Зачем? Пальцы чувствуют прохладные гладкие клавиши рояля. Не надо. Остановись. Прекрати. Не стоит... Аккорды — все начинается с них. Первые гармонии окунаются в нижние регистры. Тихо. Мрачно. Зачем, Учиха? Просто уйди. Спотыкаясь, падая. Но уйди. Уйди от всех... Все выходит иначе, чем должно: грубее... эмоциональнее. Но Итачи просто не может по-другому. Хотя в душе бьет в гонг тишины. Мрак собственных глаз. Пальцы движутся по давно заученным движениям.«Шисуи больше нет».
Динамика нарастает безвольно, и Итачи чувствует в душе невыносимый ком боли, который язвой сжирает его душу. Томный сочный мрак. Гадко.Все кончено, Итачи.
Ничего не осталось.
Оркестр вступает тогда, когда и должен вступить. Главная мелодия у струнных.Вспоминая о скрипаче, пианист чувствует,
как шуршит это глухое: «Всем все известно...»
Шисуи больше не было. Того жизнерадостного и доброго человека... Того, кто на репетициях студенческого оркестра сидел позади Итачи. Того, отношений с кем он так стыдился... «Слышал, ты готовишься к летнему конкурсу, — изрек Шисуи, как ни в чем не бывало деловито глянув на друга. — Твой отец поставил меня утром в известность: оркестр Академии будет разучивать твою программу для финального тура. Это классно, у тебя будет возможность проиграть не только с роялем». Но теперь же сзади сидел незнакомый Итачи скрипач. Так хотелось понять, что по-настоящему думает Шисуи. Что чувствует Шисуи... Понял ли он, что та смска..? — Жаль, что на самом конкурсе будет другой дирижер и оркестр... что я не сыграю с тобой, — Шисуи внимательно посмотрел на Итачи. Сердце почти не бьется. Учиха чувствует это слишком явно.«...что я не сыграю с тобой».
Вообще теперь не сыграет...
Все эмоции перемешиваются
во всем этом космосе мрака.
Что Итачи вообще здесь делает? Зачем? Все это теперь пустое... Пианист понимает, что играет совсем не так, как должен. Не так, как нужно... Эмоции необходимо сдерживать, а не выплескивать их... Важны баланс, гармония... иначе все рушится... вся структура. Ужасно и... И... внезапно сам оркестр звучит не так... Итачи замечает это сразу. Их партия стала идти быстрее... Но... «Играем как написано: без ускорений...» — пианист точно вспомнил, как Данзо говорил это оркестрантам на одной из репетиций. Но оркестр не может ускорять, если этого не захочет дирижер... К тому же...Это же то самое место...
«Прошу прощения, Фугаку-сама, — сидящий в оркестре за спиной Итачи Шисуи поднял смычок, привлекая внимание дирижера, — летом на фестивале я уже играл этот концерт Рахманинова. Там дирижировал Шимура Данзо — он вообще это место играл быстрее, и пианисту пришлось реально попотеть. Может, мы рассмотрим и этот вариант — побыстрее? Тогда Итачи будет готов ко всему... Ведь кто знает, кто дирижер». «Ты же помнишь, — Саске гордо вздернул голову, с каким-то странным вызовом взглянув на старшего, — у меня завтра семинар по "Гармонии". Ты обещал, что поможешь решить задачу». «Прости, Саске, в другой раз, — Итачи поднес сигарету к губам. Затянулся, выдохнул. — Сегодня мне нужно заниматься, — пианист украдкой посмотрел на скрипача, словно благодаря за организацию вечернего досуга: у Итачи действительно были проблемы с исполнением в быстром темпе того места в концерте Рахманинова...» Итачи на ходу подстраивается под ускоренный темп. Пальцы быстро перебирают слишком хорошо заученные пассажи: он пробовал, он уже играл их так резво ранее... И даже получилось... но сейчас же. Когда душа разломана на осколки и искры, выскакивающие из-под этих падающих обломков просто обжигали руки — пальцы едва тряслись, едва не слушались. Итачи старался подстроить тактильные ощущения под те, что были в памяти. Но... тяжело. Вязко. Топко. Подстава Шимуры? Он ведь говорил, что все будет в указанном в нотах темпе... а сейчас же... все звучит иначе. Данзо дирижирует иначе. Но Итачи не видит, чтобы убедиться в этом. Опирается лишь на собственный слух. «Я в тебе уверен, — в воспоминании Шисуи по-доброму улыбнулся, выпуская табачный дым. — Ты сначала на отлично сдашь выпускные экзамены, а затем, через неделю, обязательно выиграешь этот конкурс. И тогда...» — игривый блеск в черных глазах. Мы станем равны... Два победителя конкурса... скрипичного и фортепианного. Боль в глазах. Жжение. Итачи подметил во взгляде черных глаз мужчины внезапно вспыхнувшую странную эмоцию... Сложно понять, что конкретно она выражает, но... очевидно одно — что-то явно недоброе. Но... почему?.. «Еще раз: как? — переспросил Обито, хмурясь. Желваки едва дрогнули на его скулах. — Итачи?» «Да», — кивнула его родственница. Холодное сознание касается мозга Итачи — на публике Обито может сколько угодно улыбаться, но когда дело касается чего-то сокровенного, личного — все маски рушатся, ломаются, открывая истинное лицо этого мужчины... Показывая одномоментно его беспокойство и острую неприязнь: сейчас, как и тогда — в больнице, Итачи видел во взгляде этого Черного человека внезапно вспыхнувшую эмоцию... очевидно, выражающую что-то явно недоброе лично к нему — к Итачи. Но... почему это было так, пианист до сих пор так и не смог понять. Фактура музыкальной ткани под пальцами звучит глубоко, остро, цепко. Итачи чувствует, как в сердце уже закипает пламя. Ведь, кажется, понимает, что...«Нет...
Шисуи просто не может умереть...»
Вновь в оркестре все не так, как должно: внезапные ускорения и замедления, странная динамика. Не так, как на репетициях. Все ясно.Данзо.
Ложь.
Падальщики, раздирающие мертвую человеческую плоть и растаскивающие ее кровавые куски на части. Мысли путались и в то же время разлетались в стороны.«Шисуи не умер».
Говорят... слепые — лучшие музыканты. Уже было несколько фальшивых нот — зрения все-таки чертовски не хватало. Но Итачи держался. Старался играть идеально так, как только мог во всех этих обрушившихся на него обстоятельствах.«Я в тебе уверен», —
шептал голос Шисуи где-то сквозь стенки черепа.
«Ты живой». Хотелось верить. И Итачи верил. Хватался за это яркое осознание реальности. Его подставил Обито — солгал. Его подставляет Данзо — солгал. Губи сжимаются в бледную полоску. И испепеляет сердце это гребаное... пульсирующее желание доказать, что Шисуи в нем не ошибся...Не сдаваться.
Словно, если опустишь руки, то предашь самое ценное... То, что сейчас так внезапно воскресло. Итачи не мог. Просто не мог предать... подставить того....кого любил.
Итачи... сделает все ради победы. Слепой. Обессиленный. Надломленный.Всем все известно. Они видели те фотографии...
Данзо дирижирует не так, как на репетициях, и это... забавляет. Но разве ему... Учихе разве может помешать такая внезапная интерпретация музыки? Тому, кто был пианистом до мозга костей. Тому, кто всегда старался быть лучшим, превосходным музыкантом? Тому, кто шел к своей мечте с самого детства? Итачи мнил себя профессионалом. Компетентным музыкантом. Но разве может такой человек поддаваться разрушающим сознание эмоциям и просто сдаться?Хотелось улыбнуться.
Но вышло гадко.
Даже Шисуи был не таким уж бесподобным музыкантом — не мог играть, когда умер его отец. Однако Итачи... — кажется, он робот? Хладнокровный. Механичный. Знающий свою... цель. Переиграть. Переиграть этого Данзо, который так и хочет его уничтожить: дирижирует оркестром иначе, чем говорил ранее... и будь реакция Итачи чуть хуже — он бы не успевал подстраиваться; если бы Итачи занимался этим произведением меньше — то самые сложные места сейчас бы так хорошо бы не звучали, при всем этом гниющем разлагающемся теле молодого человека. Но Итачи справится. У него просто нет выбора. «Ничего это не здорово, Изуми, — отстранился Шисуи. — Когда у человека нет выбора — это самое страшное, что может быть в жизни...»