кто бы мог подумать,
что три проблемы этого Учихи
решатся в одночасье?
Шисуи...
Итачи...
И...
Взгляд темных глаз, спешно миновав финалистов, коснулся того, кто только что ворвался в артистическую. Обито скользнул холодным безразличием по этому силуэту — человек тяжело дышал, видимо, бежал сюда: стоял почти ровно, стараясь унять шумное дыхание в груди, и лишь взгляд единственного «живого» глаза выдавал взволнованность этого профессора. — Какаши, — изрек Учиха, безынициативно глядя на старого друга. И вновь гребаная картинка пульсирует в мозгу — не было и дня, когда брюнет не вспоминал тот убийственный вечер почти пятнадцатилетней давности. Ему чуть больше двадцати. На легкие давит подушка безопасности, в то время ремень чудовищно врезается в туловище. Не хватает воздуха. Острые льдины страха пронзают душу. Боль от удара верещит в черепе, вязко затормаживая восприятие. Рвотные позывы накатывают в глотке. А правая сторона лица сгорает в жгучем пламени боли — глаза едва метнулись к зеркалу заднего вида: Обито видит на правой стороне собственного лица многочисленные впившиеся осколки от лобового стекла, что разбилось при столкновении. Поверх плотного белого «облака» окидывает туманным взглядом находящуюся впереди машину, точнее то, что от нее осталось: чужая черная BMW — почти что груда металла. Руки тянутся к ремню безопасности, но высвободиться получается не с первого раза: руки ослабли, парень едва ли их чувствует. Но прилагает усилие, повинуясь страху — дверь водительского сидения заклинило, но адреналин, разгоняющийся в крови, позволяет ее все-таки открыть. Окровавленный брюнет вываливается из разбитого белого Мерса. Ноги подкашиваются, становясь на асфальт. Обильный серый дым валит из-под капота машины, едва теряясь во мраке позднего вечера. Опасно — нужно уходить. Но Обито остается. Ведь важна не собственная жизнь, а... «Рин, Рин, Рин...» — судорожно шепчет мозг. И именно шелестящий сейчас в затуманенном разуме страх, а вместе с тем тревога и ярость, заставляет Учиху броситься на непослушных ногах к чужой искореженной BMW. Дверь водительского сидения темной иномарки скрипнула — Какаши, качнувшись, вышел из своей машины сутулый, окровавленный и прижимающий руку к левому глазу, если там, в глазнице, вообще что-либо еще осталось. Болезненно наваливается спиной на металл тачки. И слышит чужой приближающийся хриплый рык. Крик: изрешеченное осколками лицо Учихи исказилось в гримасе отчаяния и безграничного душевного бешенства — бордовая вязкая кровь выступила из под осколков стекла еще больше, но Обито уже даже боли не чувствовал. Его удар был сильным. В скулу. И Хатаке грубо отбросило на незакрытую дверь машины — едва устоял на ногах. Брюнету хотелось ударить снова. Сильнее. Жестче. Но... он резко кинулся прочь, обходя спереди автомобиль: от столкновения с фонарным столбом, рухнувшего сверху, авто Какаши превратилось в крупный изуродованный кусок железа. И тут из-под капота валит дым. Стекла разбиты. И...труп Рин —
ее тело смято на переднем пассажирском
сидении под искореженным металлом:
подушки безопасности не сработали,
но вряд ли они могли вообще ей помочь.
Обито не может пошевелиться. Оцепенение. Истинный страх. И мозг вязнет в тягучем липком осознании горячей реальности: «Рин...» Движение рядом — Какаши. Тяжелый дрогнувший выдох Хатаке — он тоже видит ее мертвое тело. Учиха вновь ударил пианиста, а ядовитый жгучий крик в который раз оросил связки брюнета: — Это ты!.. — черный взгляд вперился в человека, скрючившегося на асфальте. — ...Ты виноват! Ты дал ей повод с тобой поехать! — задыхался, несмотря на то, что связки пылали от крика. — А знаешь, что?! — Обито грубо схватил «друга» за грудки, намотав чужую одежду на кулаки. — Она беременна... Заглядывая в мужское окровавленное лицо, Обито ощутил, как искры сверкнули в его собственных глазах, невольно порождая в памяти давний смятый листок с мерзким диагнозом... которого Учиха так стыдился: «Бесплоден». — От тебя... — шепчет Обито, с трудом находя в себе силы и чувствуя, как что-то стекает по его щеке... Соленое. Разъедающее не то, что тело, но и, кажется, душу... Он видел еще больший, внезапно вспыхнувший, горячий шок на бордовом от крови лице «друга». Видел, в каком страхе и отчаянии распахнулся оставшийся целым глаз Хатаке. Обито видел, как чужие губы дрогнули, но... тишина. Какаши не сказал ничего. Уже бессильный шик Учихи: парень грубо пихнул светловолосого, замечая, как черные пятна все больше расползается в собственных глазах, как весь мир погружается во мрак. Больно. Минутами ранее Обито пытался их остановить. Гнался за Какаши и Рин на своем Мерсе... Но Хатаке, уходя от погони, не вписался в поворот, влетел в фонарный столб. Обито врезался в них следом. Если бы только Какаши не давал неоднозначных намеков Рин... Она бы не поехала с ним... не оставила любящего ее Обито. Тогда бы... тогда ничего этого не было... — Зачем?! — кричал Обито, утопая не то в агонии своего сердца, не то в искрах собственных глаз. — Ты сам мне говорил, что не любишь ее! Так зачем?! Зачем ты так с ней?! Гнев. Злость. Ярость. Все это душило Учиху. Предательство. Неоднократные ее измены с Хатаке... Злость. Ярость.Обито и Рин возненавидел, если бы так сильно не любил.
Холодно... страшно... Учиха склонился над «другом», совсем тихо прошептав: — Для тебя это игра, да, Какаши?.. Блеск. Вихрь. Тьма... Она наступила мгновенно. Обито не видел ничего: слепец, сгораемый от неугасающего черного пламени мрака, что на протяжении нескольких дней танцевало в его зенках. Даже на похоронах жены Учиха не мог в последний раз взглянуть на родное женское лицо, которое так любил... Любил настолько, что готов был принять все, что было связано с Рин... Ее измены. Ее ребенка. И даже... Мрак, наступивший после ее кончины.Ведь, правда, теперь не было ничего, кроме этой холодной мглы.
— Хатаке Какаши был на прощании, — проговорил кто-то из родственников. И Обито стиснул зубы, ведь теперь он не мог видеть вообще ничего, даже этого белобрысого предателя, что украл... что убил его жену. — Как Хатаке вообще осмелился прийти на эти похороны?! — рокот вырвался из утроба, отнимая последние силы молодого пианиста... Но чужое тепло совершенно внезапно: маленькие ручки объяли его талию, не способные сомкнуться за мужской поясницей. — Ее больше никогда не будет? — всхлипывала маленькая Изуми, сильнее прижимаясь к старшему брату. Он не видел, но чувствовал, как ее горячие слезы стекают по бледным щекам. Представлял. — Рин больше никогда не вернется? — лепетала сестренка. — Как и наши родители? Глупая: девочка, зная ответ на свой вопрос, все равно задает его вслух. Или же... это просто отчаяние? С которым кроха просто-напросто не может совладать. — Никогда, — прошептал Обито, тяжело выдыхая и приобнимая сестру. Дрожание. Изуми сильнее жмется к брату. — Мне очень страшно, Обито, — едва слышно. Комкает его одежду. Прячет в ней лицо. — Не бойся, — говорит, хотя сам едва душит подлую жгучую рябь внутри самых слепых глаз, — кнопка... — Ты... не видишь... И мне страшно за тебя. Обито заставляет себя едва улыбаться: чувствует, как под специальными плотными медицинскими пластырями боль на правой стороне лица пронизывает зашитые раны. Проводит рукой по голове Изуми. Чувствует, как она поднимает голову, как она смотрит на него, давясь своими слезами. — Не переживай. Ведь я совсем того не стою... — шепчет. — Даже не смог спасти Рин. Тебе должно быть страшно не за меня, а рядом со мной, Изуми... — Нет, — мотает головой и внезапно прижимается сильней. — Я люблю тебя, Обито. Не смотря ни на что... И переживаю очень сильно. Осознание. Оно как-то неожиданно больно резануло где-то в его глазах, окрасив яркими красками черный мир: Обито был хорошим мужем, но не был настоящим старшим братом — никогда не нес всю ответственность, погруженную на его плечи. Всегда уходил, всегда следовал только за Рин, не замечая ничего вокруг. А Изуми... все равно сохраняла в своем сердце любовь, несмотря на все возможные обиды своей юной души. И теперь же... все это окатило мозг парня холодной водой. Он — старший брат. Он — тот, на кого может и должен... положиться маленький ребенок. Ведь больше девочке просто не на кого... Ведь старших, кто мог взять опеку, просто нет. Обито должен быть с Изуми рядом — несмотря ни на что: на боль, утрату, гнев. Должен быть живым — во всех смыслах этого слова. Вопреки... — Я тоже люблю тебя, кнопка, — тихо и чувствуя трепетное биение чужого сердца. У него ведь больше никого не осталось. И Обито теперь просто не может упустить, потерять, забыть, отставить, разбить свое единственное сокровище...Изуми...
Только погрязнув в самой тьме, он смог увидеть свет:прозреть...
— Мне нравится Учиха Итачи, — через много лет бодрый голос сестры раздавался по телефону. И Обито улыбнулся, окинув взглядом Центральный Парк, в котором так нравилось проводить время, будучи в Нью-Йорке. Изуми влюбилась, как и он когда-то. Без памяти. — Он очень хороший человек и пианист, — все щебетала девушка. — А еще он предпочитает современную музыку. Может быть, Итачи когда-нибудь поиграет твои сочинения? Например, то — мое самое любимое для двух фортепиано! У него еще младший брат есть, тоже пианист! Они могли бы вместе сыграть! Или же ты в дуэте с Итачи... — Может быть, — беззлобно усмехнулся Учиха. — Я не против. — А еще, — некая хитринка появилась в голосе девушки, — Шисуи — его лучший друг. — Так попроси Шисуи вас свести, — подобие той же интонации уже и в голосе Обито. — Он мне обещал, что поможет тебе освоиться в Японии. Шисуи — хороший человек, и друзья у него должны быть такими же.Хотелось сделать все,
чтобы Изуми была счастлива...
— Да... — согласилась она. — Я ему уже сказала о своих чувствах к Итачи... — Ему первее, чем мне? — искренне рассмеялся Учиха: Шисуи и правда держал свое слово — стал там, в Японии, для Изуми настоящим старшим братом. А Обито так волновался, как она будет там?.. Изуми действительно сильно полюбила. Но это не смущало, ведь в этом прекрасном возвышенном чувстве не было ничего предрассудительного. Это только у него, только у Обито, судьба сложилась отвратно, но это совсем не значит, что нечто подобное будет и у сестренки. — Я так боюсь, нии-сан, — призналась Изуми, через год. — Сегодня я поцеловала Итачи, и он мне ответил взаимностью. Но после... рухнул без сознания: знаю, до этого у него была сильная травма головы, сотрясение и даже слепота: корковая, вроде... Возможно, именно поэтому так все произошло. Но я очень испугалась за Итачи и позвонила Шисуи... Не понимаю, почему Шисуи так злился на меня, ведь я не сделала ничего такого. Я его не предавала, я ничего не говорила. Мне так страшно, Обито. Шисуи стал слишком странным. В последнее время особенно. И каким-то подозрительным. Чувствую, что что-то происходит, но он мне ничего не говорит. Тупое опасение как-то странно чертыхнулось в груди Учихи, но мужчина сам не мог до конца разобрать своих ощущений и импульсов, породивших их. — Что сделал Шисуи? — через несколько месяцев голос Обито прозвучал твердо. Пальцы сильнее сжали приложенный к уху смартфон. Губы сомкнулись в напряжении. — Он трахнул этого... Итачи, про которого ты мне столько рассказывала? Который тебе нравится? — Я не уверена насчет их... совокупления, — пролепетала сестра, но брат понимает, что она с трудом сдерживает слезы, — я лишь видела, что они...Хотелось... помочь выжить...
— Я понял... — тяжелое дыхание. — Изуми... у меня пара дней выходных, если хочешь, я прилечу. Злость. Ярость. И это чувство предательства близкого человека: Обито никогда не желал, чтобы его сестра когда-нибудь сполна ощутила эту гадкую эмоцию, что была ему так знакома. Что он держал глубоко в своем сердце. Что он никак не мог забыть даже спустя столько лет после смерти Рин. Изуми повторяла судьбу своего старшего брата, и от этого было очень... страшно — преданная одновременно двумя, кого безумно любит. Билет был взят на рейс следующего утра. Перелет — четырнадцать часов. В Японию Обито прибыл поздно вечером, и сразу поступил звонок на его номер. Полиция? Что?.. Изуми... в больнице?Что произошло?
Он не помнил, как добрался до нужного места... Безумие за сестру пульсировало в мозгу, мешая мыслить здраво, без накатывающих жарких черных эмоций.И, наконец-то... он видит ее.
Стеклянный взгляд темных девичьих глаз неотрывно глядит в белую стену перед собой. Смертельно напуганный вид. Неестественно бледная кожа. Обито не пускают в палату. Разрешают лишь смотреть через окно этого пространства. — У нее посттравматическое стрессовое расстройство, — слова стоящей рядом медсестры убивали в душе все, что вообще было, не оставляя ничего, кроме глухой пустоты... — Прошу прощения, но мы не можем пустить Вас к ней — случившееся с Изуми... понимаете... она теперь боится людей... мужского пола... Но не волнуйтесь, с ней сейчас работает только женский персонал. Холодно. Обито чувствовал только его. Он не знал, что делать, как быть. Его сестра... она... — Она что-нибудь рассказала? Что произошло? — спрашивает, не сводя глаз с родного силуэта: Изуми неподвижно сидит на койке в одиночной палате, и сложно понять, есть ли под этой, словно восковой застывшей оболочкой... что-то живое? — Случившееся ввергло ее в сильный шок... Ваша сестра теперь вообще не говорит. Не может. Мужчина сжимает кулаки, до боли впиваясь ногтями в ладони. — Это... лечится? — хрипнул. Тихо. Боль в связках от напряжения, расползающегося по всему организму. — Лечение ПТСР включает психотерапию и иногда применение психофармакологических препаратов. Излечение может быть полным, но иногда отдельные симптомы становятся хроническими.Больно... слишком...
Обито никогда не хотел... потерять Изуми.
Но не потерял ли уже?
Также, как когда-то Рин...
— Я защищу... тебя... — обращаясь взглядом к родной сестре, неуловимо шепнул ей, удаляясь.«...чего бы мне это не стоило».
Он не смог спасти Рин. И сейчас просто не мог допустить подобное с последним золотом, что у него осталось...Колкая злость уже вовсю расползалась по телу.
Приходит в новое место.
— Обито, знакомься — это Итачи и Саске, — проговорила тетушка. — Они друзья Шисуи и Изуми. — Еще раз: как? — слишком тускло, мрачно. Хмурится. Желваки едва дрогнули на скулах Обито. — Итачи? — это имя уже на уровне подкорки въелось в сознание Учихи.Из-за него...
Все началось из-за него...
«Итачи... —
тот, кого так сильно любит Изуми».
— Да, — кивнула родственница. Обито ушел, иначе бы от накатившей в одночасье злости разрушил бы разом все, что было вокруг, подмяв все под этот хаос собственного сознания.Хотелось уничтожить.
Уничтожить этого Учиху.
Шисуи... — второй импульс гнева. И даже кома совершенно не душит это яркое чувство, полыхающее в сердце Обито. Будучи в палате, мужчина молчаливо смотрел на бледное тело двоюродного брата. Глаза скользили по черным растрепанным волосам, окровавленной повязке лбу, по смертельно спокойному лицу. Справедливость. Вот, что чувствовал Обито. И поэтому не хотелось лишь наслаждаться этим моментом... ведь Шисуи получил по заслугам. За все содеянное. И где-то в глубине своей души Обито даже был искренне благодарен неизвестному ему Мацураси Хидану за то, что тот свершил такой... суд над кузеном. Жаль лишь, что на том складе не оказалось и Учихи Итачи. Ему бы тоже не помешало...Обито тускло усмехнулся.
Конкурс пианистов: надо же... этот Учиха — ученик Хатаке Какаши. Значит... все придется делать самому? Одним выстрелом двух зайцев? Ненависть сжигала по отношению к обоим — Какаши, Итачи... Учиха сделал шаг, чувствуя благоволение Судьбы. И это пьянило. — Какаши, — изрек Обито, глядя на старого «друга», появившегося в артистической. Да, наверняка Хатаке пришел дать свои последние учительские наставления, чтобы приободрить Итачи перед выходом на сцену. Что нужно играть, ни на что не оглядываясь. Единственное, что смущало: несколько испуганное и напряженное выражение лица этого человека. «Что-то случилось, что Какаши так обеспокоен? Но... что? Впрочем, неважно». Обито не знал, что произошло пять минут назад. Однако это его мало заботило. Учиха хмыкнул. Двинулся вперед, приближаясь к светловолосому. Старое чувство завозилось в сердце брюнета — хотелось уничтожить за все незабытое прошлое. Какаши был педагогом, трясущимся за свою репутацию почти идеального сенсея? По крайней мере, таким его видел Обито: находясь там, далеко в Америке, иногда вскользь интересовался делами родной Alma mater, и без Хатаке: его концертной и педагогической деятельности не обходилось практически ни одна новость... «Он так "раскрылся" после смерти Рин... Даже учениками обзавелся. Везде их пихает, печется о своем звании "Профессора"». — Говорят, фамилия «Учиха» несет в себе проклятье ненависти, — мужчина внимательно смотрел на светловолосого педагога. Показное безразличие на изрешеченном шрамами лице брюнета. — Только что... — странный блеск в черных глазах, — я сказал Итачи, что его любовник мертв. Обито сделал шаг ближе, холодно заглядывая в чужое лицо, что со странным и непонятным, но хорошо скрываемым трепетом его изучает. — Какаши, — вновь тихо позвал Учиха, — я заберу самое ценное, что у тебя есть... так же, как ты забрал у меня Рин, — скулы недобро дрогнули. — Я сломаю твою педагогическую карьеру, которой ты так дорожишь... Я уже разрушил Итачи.