Запах гари. Пепел на языке. Копоть.
И... холодно.
Вряд ли это именно то,
что должно сопутствовать... теплому чувству...
Любовь... дико ее осознавать... нет, даже по-настоящему принимать, когда... ее объект уже даже и не в этом мире... Хотя... может быть, отсутствие этого объекта и позволяет признаться себе во всем? Не пугаясь, не чураясь истинных чувств, влечений. И более нет сомнений, страхов. Лишь гулкая пустота. Любовь? Что это? Эмоция, позволяющая либо возвыситься к свету, либо рухнуть во тьму? Однако, что такое тьма? И насколько она страшна? И, может, все зависит от того, насколько она часть тебя? Но если это так, то... стоит ли ее бояться? Или можно ли сделать выбор собственного пути? Самому решить, где быть — на стороне света или мрака?.. Но нет, пожалуй, стоит закатать губу. Такой возможности просто нет. Никто не вправе выбирать. Таковая роскошь просто отсутствует. Теперь отсутствует.Итачи больше не видел.
Его личная тьма...
...она была именно такой —
Незрячей. Леденящей. Одинокой.
Ждал ли он ее?.. Он не знал наверняка... потому, что, предвкушая приход, искренне надеялся, что Бездна не наступит вовсе... Что она никогда не обнимет его своими глубокими бархатными крыльями. Не заставит его дышать собственными молекулами, частицами. Что он никогда не почувствует ее кисло-сладкий вкус горечи.Самообман или...
дурацкая иллюзия надежды?..
Итачи не знал, кто вел его под руки. Но чувствовал и жар, исходящий откуда-то сверху. Слышал впереди — легкий шум. И немного иной слева в стороне... Софиты? Публика? И сбоку — оркестранты? Учиха... на сцене? Итачи ощутил, что тот, кто его сопровождал остановил. Немного развернул правее. Положил его левую руку на что-то гладкое, твердое немного прохладное. Рояль? — Поклонись, — прозвучал едва уловимый бархатный голос Обито. Итачи дрогнул. И вновь холод... одиночество: едва слышит удаляющиеся шаги... Лишь замолкающий шум людей впереди... тех, кто все знает... тех, кто видел те фотографии... Их ласки... однополую любовь... странную, дикую и непонятную им самим. А теперь... Страшно: мозг совершенно не хочет обрабатывать ощущения — чувства кажутся каким-то притупленными, заторможенными. Нереальными. Итачи сам не понимает, почему кланяется. Его длинный черный хвост, собранный красной резинкой, съехал со спины на левое плечо, рухнув, в итоге, на ключицу. Сознание путалось медленно. Терялось в этом окружающем вязком ледяном мраке. На ощупь нашел пуф, сел. Зачем? Почему он не уходит отсюда?.. Ведь во всем этом больше нет смысла: разве может быть то, что сейчас должно произойти после того, как... Шисуи... умер?Невыносимо.
Итачи слегка мотнул головой, понимая, что смысл все-таки есть — умереть прямо здесь и сейчас, поставив во всей этой истории жирную точку. Да... сейчас.Исчезнуть вместе с ним.
Еще немного, и его сердце торкнется в последний раз: пианист слишком хорошо ощущает замедляющуюся мышцу в груди и стук крови в ушах. «Наконец-то...»Но как же тогда та тупая инерция
от еще жалящего душу детского желания
стать лучшим пианистом?
Просто... сдашься?
Поздно: натянутая в самом сердце струна внезапно лопнула, больно ударив по внутренним органам, резанув их мягкие части жгучими прутьями. Кровь от этого удара не прекращалась. Острая резь проникала в разум, тело, душу... И вместе с тем был только мрак Бездны.