Сон?.. Проведение?
Итачи помнил, как рассказывал об этом другу.
В тот день настроение было в тон окружающему миру — серым: все небо заволокло тучами. Правда, Итачи вряд ли мог увидеть своими больными глазами весь окружающий его мир, каким он был в точности. Тыльной стороной руки неуклюже поправил немного съехавшие с переносицы черные очки. «Пару дней назад мне приснился сон», — полгода назад пианист сказал именно это. Отломил ломоть хлеба, бросил кусок воронам и уткам, что вились вокруг его вытянутых и скрещенных в щиколотках ног. Левым плечом чувствует едва уловимое движение. «Какой?» — сидящий рядом на лавке Шисуи даже не посмотрел на своего подслеповатого друга. Скрипач так же, как и напарник, отрывал от своей буханки куски и кидал их птицам, что рядом жадно подхватывали брошенную им пищу с земли. «Саске убил меня катаной». Да. Тот больничный сон слишком хорошо отпечатался в сознании пианиста: тогда, проснувшись от кошмара, Учиха еще долго ощущал боль в собственной груди. Она была слишком реальной — резкой и грубой. Заставляющей почти и впрямь захлебнуться в собственной крови. Это... его убил отото? Парень помнил, как упал на темный каменный пол под давлением чужого веса, едва осознавая, что проткнут......холодным оружием насквозь.
«Все кончено, Итачи, — на лице Саске слабая хищная улыбка. Голос младшего тверд. Взгляд серьезен, — но сперва ответь мне на один вопрос». Желтые сверкающие звездочки на неспешно сереющем фоне фойе филармонии... Аники поднял голову: Саске, выбросивший фотографии, выглядывал с балкона, украшенного декоративными цветами. Младший смотрел на Итачи своим расфокусированным взглядом — таким странным, непонятным и... настолько расходившимся с выражением его юношеского холодного лица, что невозможно было понять, что происходит сейчас в душе отото. «Но сперва ответь мне на один вопрос», — вслед воспоминанию Итачи беззвучно шепчет брошенную фразу, словно хватая ее смысл за хвост, словно понимая, о чем хотел спросить тот призрачный брат из сна. Вместе с тем Итачи не чувствует ничего, кроме того, что......сам он сейчас действительно убит...
— Итачи, что это?! — яростный голос отца раздался совсем близко. Крепкая рука родителя больно смыкается на плече. Фугаку трясет пойманной фотографией перед самым носом сына. Улики, где он и... Шисуи...«Должен быть еще один Итачи,—
в сознании пианиста мелькает образ в черно-красном плаще...
Жалящая надежда —
еще один я.
Иной я».
Ощущения притупились. Итачи не чувствует ничего, словно пребывая в какой-то прострации. Лишь слышит... ...Адажио Барбера. Эта музыка — уже самый настоящий эпитафий, — звучащая в самый мрачный день судьбы человека... Нагло шуршит под черепом, заставляя переживать встающую в жилах кровь. Тесситура разрастается, охватывая все больший диапазон, буквально оглушая и ознаменовывая о смерти того, что было самым бесценным в жизни пианиста — о смерти его надежды... Даже голос родителя теряется во всем этом хаосе. Итачи выдыхает, стараясь унять вырвавшийся из собственного утроба тихий дрожащий стон. Хотелось быть совершенно не здесь, а где-то там, в больнице, прикованным к кровати, пронизанным трубками приборов и едва ли же дышать под аппаратом ИВЛ... Хотелось просто быть в коме или хотя бы неспособным воспринять реальность — такой, какой она была. Чтобы всего этого просто не чувствовать...«Шисуи невероятно повезло...»
Голова парня обрушивается на грудь. Больно. Больно от всего этого. Совершенно всего. И почему он все время считал, что все образумится? Почему ощущал эту маленькую искру... надежды?.. Что в дальнейшем все не сложится в страшную картинку, которую он допускал по поводу всех этих отношений с... Шисуи? Замечает, как последние парящие и мерно покачивающиеся в воздухе фотографии опустились на белый мраморный пол фойе... «Но сперва ответь мне на один вопрос», — все повторяет про себя слова отото. Как же все это похоже на... «Ты ведь любишь его?.. ...просто скажи, когда ты это понял? В какой... момент? Что он тебе не безразличен?» — несколько дней назад мелкий плел все это... Содрогающаяся рука двумя пальцами тянется к лицу младшего, что в самый последний момент сгибается влево — Саске следует взглядом за этим жестом, наконец, замечая силуэт, лениво восседающий все это время на каменном троне: это тот... другой Итачи... в черно-красном плаще... «Кар!» — вороний крик звучит громко, фамильярно, а истинный Итачи чувствует, как боль в окровавленной груди сменяется жгучей агонией по всему телу: его разрывает на части, которые тут же превращаются в черных кричащих ворон, разлетающихся в стороны.Его больше нет.
Глаза почти ничего не видят... особенно левый. Снова. Снова придется полагаться на собственный слух и осязание... Внезапно странный оклик слева, затем грубое движение: — Итачи-сан, Ваше выступление через десять минут, а Вы еще здесь, — кто-то из организаторов конкурса дернул и потянул пианиста за собой, спасая от разгоряченного яростью Фугаку. И молодой брюнет, словно тряпичная кукла, повинуется этим движениям. Переставляет ноги, безвольно плетясь за каким-то незнакомцем. Улавливает лишь спешно движущуюся смазанную картинку перед плохо видящими глазами. Почти ничего не разобрать. Комок вязкой субстанции вибрирует под ребрами, заставляя плотно сжимать губы: Итачи остался один. Один против всех... А все из-за чего?Саске...
«Скажи мне, нии-сан, — отото едва поддался вперед вслед. Его руки скользнули ниже, двинувшись за спину пианиста. Младший приложился щекой к ключице брата, легко обнимая аники. — Я никому не скажу. Ты же понимаешь, почему?.. Ты же можешь понять меня?» ...Предал. Хладнокровно и как только было можно подло раскрыл все то, что так отчаянно скрывал Итачи.«...Ты же понимаешь, почему?.. Ты же можешь понять меня?»
Итачи мог. Но, видимо, того же нельзя было сказать об отото. Или же... Саске понимал. Понимал слишком хорошо, что чувствует нии-сан, и... именно поэтому... поступил сейчас так, как поступил? Юношеское сердце, прокаженное черным чувством слепой ненависти? Из-за чего? Любовь к парню... Или же более сильная нелюбовь к брату? А, может, все сразу? Возможно, будь Итачи чисто по-человечески ближе к Саске, то все было бы по-другому... и не было бы сейчас этого... позора? Сознание ударилось в уже бессмысленный анализ собственной жизни. «Уже» только лишь потому, что теперь ничего нельзя отыграть назад. Мысли спешно уносились все дальше и дальше в прошлое. Наверное, это что-то психологическое. Наверное, мозг сам отсылает ко времени спокойному и безмятежному, не позволяя сознанию окончательно расколоться на части. — Садитесь, — мужской голос раздался рядом, и чужие руки заставили Итачи опуститься на какой-то стул. — Уже через шесть минут Ваш выход на сцену. Вот тут на столе перед зеркалом вода, если захотите... Едва зрячий взгляд Учихи скользнул к указанным небольшим бутылкам с жидкостью, стаканам. Затем окинул помещение — артистическая. Место достаточно просторное. Брюнет не видел четко, но, кажется, здесь, помимо парочки персонала, и другие два пианиста, также, как и Итачи дошедшие до финала. Сидят на других стульях. Настраиваются на исполнение. Что-то напевают себе под нос... о чем-то даже бегло говорят... Им повезло... у них нет иной заботы, кроме того, как сыграть все безупречно. Повезло, что нет других дум, кроме того, как сконцентрироваться на предстоящем исполнении. Им посчастливилось не иметь никаких проблем, несвязанных с конкурсом, что нарисовались за считанные, за последние дни и даже крайние минуты перед самым выходом на сцену...А Итачи же...
теперь не чувствует ничего, кроме
внезапной звенящей пустоты в собственном черепе.
Возможно,
как раз эта отрешенность и спасает
от эмоциональной перегрузки.
Вымученно обрушил голову на грудь. Душно, но не ослабил узел своей бабочки — ему и в голову не пришло этого сделать: мозг даже не воспринимает физических потребностей, увязая лишь во всех тихо тлеющих душевных агониях, пепле. «Саске...» Желтые звездочки мерцали даже при закрытых глазах. Собственная душа собралась в тяжелый камень, что тянул Итачи к самой земле. Холодной и промозглой земле, стелющейся где-то под мраморными плитами этой филармонии. Вдох. Выдох. Учиха немного поднял опущенную голову, только сейчас замечая в углу помещения совершенно странный разговор: кто-то что-то спрашивал, и знакомый голос отвечал на все это? Итачи напрягает глаза. Фокусируется, чувствуя горячее жжение будто в самых хрусталиках. Боль, от которой словно вот-вот потекут кровавые слезы. Обито. Этот мужчина давал интервью какому-то телеканалу? Итачи, вроде, видит даже камеру на штативе, оператора и корреспондентку напротив Черного человека. Внезапно — звонок телефона. И Обито, улыбаясь, извиняется. Шарится рукой в кармане брюк, вызволяя оттуда гаджет. Свободной рукой показывает интервьюеру, что должен ответить. — Алло, — изрекает, отходя в сторону. Отходит так, что оказывается ближе к Итачи, и это позволяет пианисту лучше рассмотреть лик этого Учихи. — Да, тетушка, могу говорить. Итачи видел, как быстро неестественная белая пелена окрасила кожу чужого лица, изувеченного шрамами. Как расширились глаза мужчины, замерев в стеклянном выражении. Как грудная клетка Обито на несколько секунд перестала подавать признаков того, что этот человек вообще дышит. — Понял. Я... — едва шепчет он, — еду. Сейчас же, — сбрасывает, мгновенно жестом показывая ожидающим его людям, что не намерен продолжать интервью. Уходит спешно, пролетая мимо ураганом. Но Итачи... Повинуясь внезапно ударившему по темечку острому импульсу, пронзившему сердце, кидается вперед, ухватывая Обито за локоть:звонок связан с... Шисуи? —
стальной и в то же время трепетный жест.
Но отсутствие слов не мешает понять
в мгновение повисший этот немой вопрос.
Вся реальность окрашивается слишком ярким и вязким месивом, разъедающим едва теплящийся внутри головы рассудок. Обито оборачивается. Скользит черными глазами по чужим пальцам, сжимающим его руку. Поднимает на Итачи свой холодный и отрешенный взгляд, уже наливающийся ядовитой злостью. Три секунды назад мужчина дружелюбно улыбался корреспондентке. Две секунды назад его лицо окрасилось нездоровой белизной, в то время как глаза превратились в стеклянные бусины. А теперь же, всего лишь секундой ранее, особый гнилой токсин окрасил мимику этого человека. Холодное сознание касается мозга Итачи — на публике Обито может сколько угодно улыбаться, но когда дело касается чего-то сокровенного, личного — все маски рушатся, ломаются, открывая истинное лицо этого мужчины... Показывая одномоментно его беспокойство и острую неприязнь: сейчас, как и тогда в больнице, Итачи видел во взгляде этого Черного человека внезапно вспыхнувшую эмоцию... очевидно, выражающую что-то явно недоброе лично к нему — к Итачи. Но... почему это было так, пианист до сих пор так и не смог понять. Тишина. И Обито резко дернулся к Итачи, приблизившись: — Позвонила его мать, — шепчет, читая в молодом лице пианиста тот самый немой вопрос. — Шисуи только что умер.