Ведь Саске просто не может пойти на пересдачу осенью.
Забавно, что чувство высокомерия, превосходства и невозможности быть оцененным низко все-таки коррелирует с искренним желанием не учить этот предмет — разве «История зарубежной музыки» нужна для того, чтобы играть на рояле? Разве она нужна, чтобы развить пальцевую технику? Разве она нужна, чтобы просто, нет, даже — тупо — стать пианистом. Да, конечно, тут бы старший братец с досадой покачал головой и сказал бы, что при таком подходе именно «тупо стать пианистом» вполне реально. Но вот надо ли? Ведь для настоящего музыканта знания — главный показатель мастерства, профессионализма и ума. Далее Итачи бы загнул лекцию о том, что нужно изучать детали жизни композиторов, эпох, в которых они жили, чтобы в последствии передать нужное эмоциональное состояние при исполнении сочинений этих музыкантов... ведь все взаимосвязано: судьба человека и его творчество... И поэтому просто необходимо знать детали, интерпретировать музыку качественно и стилистически верно. Бла-бла-бла. Итачи как всегда — Итачи. Его имя уже кажется каким-то нарицательным. И хорошим таким раздражителем — Итачи то, Итачи сё... «Какой Итачи молодец, Итачи сдал все на отлично»...А его младший брат может пойти на пересдачу.
Саске импульсивно поднимается с места, уверенной походкой выходит из своей комнаты, тут же заходя в соседнее помещение: — Итачи! — немного громче, чем планировал. И внезапно замирает на пороге комнаты аники. Вместо привычного порядка — хаос: аккуратные вещевые коробки были сейчас на полу вместе со всем их содержимым — статуэтками различных музыкальных конкурсов, книгами, тетрадями с лекциями и многочисленными нотными листками. Что-то из этого оказалось и на письменном столе, кровати и комоде. При этом книжный стеллаж, где обычно покоились аккуратные узорчатые коробки — сейчас пуст. Саске смотрит на брата, расположившегося на полу: Итачи ищет что-то в одной из коробок — даже головы не поднимает и не обращает внимания на вошедшего. Бледные руки старшего Учихи достают какие-то листки, нотные тетради... Черные волосы, обрамляющие лицо, едва колышутся, повинуясь движениям тела. — Что ты делаешь? — шикнул Саске. И этот вопрос повис в воздухе... казалось бы, на вечность. — Порядок, — ответ немного погодя. Тихо. Кратко. Безжизненно. — Он и так у тебя был. Тебе что, заняться больше нечем? — совсем зло, так как понимает... Все понимает. — У тебя конкурс послезавтра, а ты занимаешься этой ерундой? — Порядок, Саске... — почти беззвучно. — В голове должен быть порядок... — Итачи озвучивает то, о чем думает Саске. На что злится Саске. Итачи пытается создать аккуратность в собственных мыслях, чувствах, чтобы... просто собраться, настроиться на исполнение, игру — самую важную в его жизни. Ведь участие в конкурсе подобного рода выпадает один раз на миллион... Либо пан, либо пропал: второй раз попытать удачу — просто непринято, невозможно... Итачи пытается прийти в себя, сконцентрироваться, собрать мысли в кучу и разложить их в своей черепной коробке по местам, точно так же, как он пытался делать это сейчас с книгами, старыми тетрадями и исписанными листками сочиненных когда-то им лично небольших произведений и домашних заданий. Порядок внешний должен соответствовать порядку внутреннему — вроде так советуют поступать психологи, когда чувствуешь тяжбу в собственном рассудке, когда ощущаешь, что сознание рассыпается на части, когда понимаешь, что уже и не жив, и не мертв. Но не получается. Ничего не получается. Итачи едва сминает в руках тетради, пытаясь унять в пальцах дрожь.Все мысли все равно стекают к...
Шисуи.
Другая коробка. Надо и ее перебрать. Ненужное выбросить, а нужное переложить, перекомпоновать, найти новое место. Сделать все, чтобы... Уборка. Может, хоть она поможет унять тремор в собственных руках? Чтобы они перестали сотрясаться хотя бы при игре, привычно проносясь над черно-белыми клавишами рояля. Время. Необходимо больше времени, и тогда станет легче. Нужно просто стараться не думать о причине, обо всем произошедшем. Поставить в голове блок на все переживания и предречения неутешительного исхода... И пускай все расходится с реальностью, но нужно воспринимать Шисуи просто как... тело? Как больного человека? Который обязательно выздоровеет... И тогда... Только тогда получится сыграть все так, как надо. Как говорил Какаши, как говорил отец и как говорил Данзо... Наверное... все получится. — Опять нервничаешь? — подмечает Саске, вспоминая, как шесть лет назад брат перед вступительными экзаменами в Академию психовал примерно также: тогда Итачи вылизал не только свою комнату, но и комнату младшего. Злость. Отото негодует, что никогда не будет таким, как аники — не в его, Саске, характере: он просто другой. Психологически другой и это играет против него. Не сможет добиться тех же высот, что нии-сан имел сейчас и что вот-вот может обрести... ибо кажется, что быть таким, как Итачи — единственный способ обрести успех. Раздражает ли это? Конечно. Но будет ли Саске винить в этом себя?.. Ответ очевиден. Забавляет. И недобрая улыбка сама вырисовывается на устах. Саске сжимает кулаки, ногтями впиваясь в кожу ладоней. — Чего-то хотел? — Итачи игнорирует вопрос. — У меня компьютер сдох, — приглушенно клокочет младший. — Можно взять твой? — Бери, — тихо и даже не подняв головы. — Он на столе. Под черновиками. Отото подходит к указанному месту, скептично глядя на груду бумаги, расчерченной нотными станами и вручную нарисованными на них нотами — по убористому почерку понято — творения Итачи. Вроде как.... — потому, что привлекает внимание и некоторый чужеродный импульсивный росчерк поверх написанных обозначений нотных символов: словно кто-то указывал на ошибку нии-сана, обводя неверную гармонию или же, наоборот, отмечал верную, красивую и самую удачную? — Под черновиками, — не глядя, вновь напоминает Итачи. И Саске неспешно дотрагивается до этих бумаг, скользя взглядам по музыке и ее названиям... «Трехголосная фуга на тему Шисуи» — бросается в глаза, заставляя некоторую морщинку залечь между бровями:«Что это за... фигня?»
Пальцы младшего скользят дальше, перебирая бумаги: «Канон», «Имитация», «Инверсия», «Ракоход» и тому подобное. Убористый почерк почти на каждом листе — лишь изредка встречаются бумаги, уже полностью исписанные чужеродными размашистыми линиями, нотами, пометками. Саске замечает в углу этих черновиков импульсивную подпись — «Учиха Шисуи» и рядом отметку иным незнакомым курсивом: «Отлично» — видимо, оценка какого-то препода. У Итачи, что, образцы письменных работ скрипача? — Это же твои и Шисуи черновики по полифонии за второй курс? — изрекает младший, не отводя от бумаг взгляда. — Могу я их забрать: у меня как раз этот предмет сейчас? А ты вряд ли будешь сидеть со мной заниматься. Я уже давно понял, что помогать также, как Шисуи помогал тебе разбираться в музыке — это просто не в твоем стиле. Я бы проанализировал эти ваши фуги, понял бы как их сочинять... «Или бы просто выдал за собственные работы...» Саске внимательно глядит на брата: весь этот куцый разговор невольно затронул и струнника... — самое болезненное, что сейчас может быть для аники. И это не приносит ничего, кроме хорошо скрываемого удовольствия, ведь идеальный старший оказался вовсе не таким уж и совершенным. Хоть в чем-то Итачи не был безукоризненным — в своей ориентации, чувствах... Открылся. Нии-сан открылся в больнице несколькими днями ранее — был слишком разбит, уничтожен, чтобы скрывать свои истинные эмоции к лучшему другу... И глупо было этим не воспользоваться — думал Саске. Глупо отказываться от центрального места в первом ряду спектакля под названием «Великие страдания Итачи». Романтическая любовь. Корявая, неправильная и вряд ли до конца понятная ее участникам. Эмоция, из-за которой правильный старший брат перестал быть таковым. Это забавляло. А еще больше веселило, что в своем младшем брате Итачи увидел именно себя... Свои чувства к... парню?.. Хотелось войти в доверие к Итачи всеми возможными способами, хотелось напиться убийственными терзаниями старшего, хотелось насытить собственную душу всем вероятным тихим злорадством и утолить тем самым жажду отмщения за все возможные обиды. За всю былую несправедливость, невнимание к собственной персоне — Итачи всегда уходил: «В другой раз, Саске». Первопричина. Совершенная причина, усилитель черного: «Разве только Итачи может испытывать эти... неправильные чувства?» Младший прикусывает губу, совершенно не соглашаясь с этим. Но, честно говоря, младший Учиха не в состоянии в винегрете собственных неправильных эмоций отделить друг от друга свеклу, морковь, картофель и прочие ингридиенты. Саске просто чувствовал. Не понимал. Но просто чувствовал эту дурацкую крышесносную тягу к... Узумаки. И это наполняло разум. Только это. Именно это заставляло действовать. Насмехаться. И упиваться чужим страданием. Аники поднимает опущенную голову: — Немного левее, Саске, — игнорируя вопрос. — Под теми нотами. Там мой ноутбук. Бери его. Младший едва закатывает глаза, цокнув языком: холодный отказ. Впрочем, как и всегда. Но почему?.. Неужели нии-сану дороги все эти бумажки, не́когда исписанные рукой Шисуи, или же те, в которых скрипач указывал Итачи на некоторые гармонии, на которые стоит обратить внимание? Неужели все это до сих пор несет какую-то ценность? Ведь это старые черновики, которые лежали в самых дальних коробках, где-то наверху стеллажа, и не волновали ни одного сердца: они никому не нужны, «Полифония» была у аники сто лет назад. — Ты делаешь уборку, — проговорил отото, доставая из-под завалов бумаг компьютер, — а это, — кивок на нотные записи, — лишь ненужная макулатура. Разве не от нее ты избавляешься? — Не избавляюсь, — холодно. Странный хмык — Саске удалился прочь, бросив напоследок: — Я бы все-таки посоветовал избавиться. На душе станет легче: меньше будет предметов, напоминающих о нем. Через пару минут глаза младшего Учихи скользили по загружающемуся окну браузера. Открылось несколько незакрытых Итачи вкладок. Маленькие квадратики с изображениями красного медицинского креста, кадуцея и чаши Гигиеи стояли в ряд в верхней строчке. Внезапное любопытство. Клик по одной из них. Взгляд выхватывает отрывок текста: «Третья степень комы называется глубокой комой. Человек находится без сознания. Зрачки сужены и не реагируют на свет, отсутствуют рефлексы. Артериальное давление понижено. Дыхание поверхностное, частое, возможны его остановки. Движения судорожные или отсутствуют, — читать дальше совершенно не хотелось, но глаза почему-то все равно скользили вперед. — Больной может вернуться в сознание, но высока вероятность вегетативного состояния. С другой стороны, возможно частичное восстановление. Это тот случай, когда особенно много зависит от усилий врачей, их квалификации, наличия в клинике современного оборудования и нужных препаратов». Восстановление... оно могло быть у Шисуи, но... не случилось? Неохотный клик по другой вкладке — Саске понимает, догадывается. Глаза скользят по строчкам: «При вегетативном состоянии у пациента отсутствует контакт с окружающими и признаки осознания происходящего вокруг. Утрачены осознанные реакции на раздражители, целенаправленные двигательные акты. Человек может совершать движения в рамках безусловных рефлексов: проявлять нецеленаправленную двигательную активность в ответ на болевой импульс, захватывать предмет, прикасающийся к кисти. Сохранены жевательный, глотательный рефлексы. Пациент способен моргать, непроизвольно двигать глазами». Клик по третьей... «Вегетативное состояние отличается наличием периодов бодрствования, когда пациент открывает глаза. Открытие глаз отмечается при вспышках света, громких звуках. Речь отсутствует, наблюдается вокализация — способность производить отдельные звуки. Болевое воздействие иногда вызывает стон или вздохи. Медленные спонтанные движения глазных яблок следует отличать от осознанного слежения взглядом. Наряду с гортанными звуками и вздохами они вызывают у родственников вегетатика ложное впечатление восстановления осознанности». Саске откинулся на спинку, не сводя взгляда с открытой последней вкладки. С последней строчки этого абзаца.«Шисуи...»
Желваки непроизвольно двигаются на бледных скулах — да, исходя из всего сейчас прочитанного, скрипачу не повезло совершенно. Быть «овощем» — это так... Неудивительно, что Итачи волнуется за друга: видимо, хорошо осознает, что происходит со струнником, что все написанное на сайтах — совпадает с действительностью. Ведь в отличие от отото Итачи, будучи в больнице, заходил в палату к Шисуи и постоянно видел состояние того. Нии-сан упоительно старается привести собственный рассудок в норму... Но все равно переживает. Слишком сильно. Отчаяние... для которого достаточно лишь одного единственного импульса извне, чтобы душа Итачи... просто-напросто разбилась. Жалость. В своем сердце Саске чувствует лишь одну ее:«Мне даже и делать ничего не надо —
самокопания Итачи и чужой неверный шаг сами сведут его в могилу».
Конечно, пылали и злые чувства. Отото хотелось как-то сыграть на всех растрепанных эмоциях Итачи, но... ...это же родной старший брат. Жестоко сейчас поступать так с аники. Позволительно лишь в тишине упиваться собственным злорадством... ...после всех этих незакрытых вкладок. Да и вообще... Младший Учиха закрывает глаза, отклоняя голову немного назад, кладя затылок на мягкий подголовник кресла. Выдох: «Интересно... а если бы подобное случилось с ним, я бы переживал так же, как и Итачи сейчас?А он по мне?..
Нет...
Нет».
А все почему?
Ярость пульсирует в голове, вторя желанию просто быть единственным важным существом в жизни другого человека. Делить этот центр с кем-то никак не хочется. И бороться в открытую — тоже нет никакого желания. Поэтому... Рука тянется к смартфону. Палец скользит по экрану телефонной книги, ища несколько забытый контакт. Тыкает на зеленую трубку. Гудки. — Алло, — с того конца. — Есть дело, — без приветствия. — Думаю, мы сможем договориться... Рокочущий смех на линии. И Саске сам едва склабится, вторя голосу своего собеседника. Даже по реакции на весь последовавший далее разговор можно было понять, что пособник в этот раз был более сговорчивым. Почему? Может быть, и сам хочет свести счеты? Не важно. Ведь Саске волнует лишь собственная цель, перебивающая все другие и забивающая сознание молодого Учихи полностью. — Встретимся послезавтра, Саске. Хорошо. Все шло слишком ладно. — Как там твой брат? На него свалилось все разом и так неожиданно... — через день Узумаки настороженно коснулся брюнета взглядом, от чего споткнулся, едва не упав на неровный асфальт и не разодрав свой единственный костюм — концертный: фрак. Лишних денег, чтобы купить обычный, у Наруто просто не было. — И вообще, Саске, почему ты тут, а не там, с ним? Это же все очень-очень ответственно! Итачи сейчас — перед выступлением — нужна твоя поддержка. К тому же, ему выпал жребий играть первым! А это ведь всегда сложнее! Учиха едва повел плечами, облаченными в простой пиджак обычного черного костюма. Мягко улыбнулся: — С ним наверняка сейчас отец и мать. Я там лишний. — Не думаю, — Наруто не унимался, стреляя взглядом в идущего рядом парня. — Его друг... вернее, тот, кого он... — совсем тихо, — любит, — и снова в голос, — сейчас вообще даже и не жив, по сути! Вся Академия об этом судачит! То, что случилось с Шисуи-саном — ужасно! Даже и представить не могу, как Итачи сейчас тяжело... — Не представляешь?.. — вяло мазнул взглядом по светловолосому. — Мне кажется, это не сложно. Думаю... пулю в моей башке ты представить как-никак в состоянии, — тихий лаконичный смешок. — Ты бы переживал за меня? И Узумаки хмурится еще больше. — За тебя? Наверное, да... — задумчиво устремляет взгляд под ноги. — Все это было бы страшным, но... не скажу, что я бы прям отчаялся. Ведь я не имею к тебе тех чувств, что твой брат испытывает к Шисуи-сану... — Ну да, конечно... — черные глаза задерживаются на едва смуглом профиле блондина: «Как я и думал». — Как я могу забыть? В твоем сердце живет же Сакура... — Даттебайо! Не смей даже упоминать ее имени в свете таких мрачных, убийственных тем! — решительность сверкнула на лице блондина. — Если с ней что-нибудь случится, то я... я... — Немецкий что ли выучил? — невесело хмыкнул Учиха. — «Йа, йа» заладил. А вообще, как же Хината? Слышал, что ты с ней на свиданку ходил, Дон Жуан. — Ходил-ходил, — пробурчал Узумаки, отворачиваясь. — Ходил-ходил, любил другую, а, в итоге, целовался со мной, — окончательно хмуро улыбнулся брюнет, под тут же раздавшийся сдавленный и в то же время истошный крик: Наруто мгновенно стал пунцовым, жмурился, почти до хруста сжимая кулаки. Наверняка хотел что-то завопить, помимо чего-то нечленораздельного, но... — Ладно, — взгляд Саске устремляется к филармонии, к которой они уже почти подошли. — Я курить. Пойдешь со мной? — Что?! — опешил Узумаки, злясь и негодуя: — Саске! Мы курили пятнадцать минут назад! Сколько можно?! В меня табак уже не лезет! — У меня повод. — И не говори мне, что волнуешься за Итачи! Учиха пожал плечами, едва отводя взгляд куда-то в сторону. Наруто тяжело выдохнул, пнул камешек своими блестящими лакированными черными туфлями: — Давай, иди кури. Встретимся внутри. Буду тусоваться где-то там. — Понял тебя, Узумаки. Ветерок подул едва прохладный, немного лохмача черные волосы Саске. Парень оглянулся, едва задержавшись на углу здания: но слежки не было — силуэт Наруто уже скрылся поодаль за стеклянными массивными дверями филармонии, а остальным же людям, неспешно собирающимся на улице возле входа, совершенно не было дела до младшего сына Фугаку. Учиха довольно хмыкнул. Как он и думал: нелюбящий курить Узумаки не потащится с ним через короткий промежуток времени курить второй раз — это и играет на руку. Саске двинулся вперед, окончательно скрываясь за углом филармонии и вступая в темно-синюю плотную бархатную тень здания. Глаза сразу выловили одинокий алый сигаретный огонек в этом дневном мраке. — Ты немного опоздал, — хрипнул Гаара, не вынимая никотиновую палочку изо рта, а плотно сжимая ее губами. — Уже думал, что решил меня подставить, — руки — в карманах брюк. — Думаешь, я плачу тебе деньги за подставу? — хмурится пианист. — Все может быть, — журналист зажал сигарету между пальцев, опустил руку. Темный дым вырвался изо рта. — В моем мире может быть все, что угодно, Учиха. — Мне плевать, что там у тебя, — хрипнул Саске, гордо вздернув подбородок, — но у меня все иначе. Принес? Хилый хмык. Красноволосый вновь затягивается сигаретой. Выдыхает. Легкий прищур. Едва заметный кивок головы. Отводит левой рукой крой собственного пиджака на груди. Едва достает из внутреннего кармана пачку распечаток — показывает лишь белый уголок, хорошо виднеющийся на фоне темной ткани. — Деньги, — тихо шепчет неформал. Саске хищно улыбается в ответ: — Принес, — зеркально тянется к внутреннему карману своего пиджака, показывая светло-зеленые купюры. — Если честно, думал, ты больше за этот компромат попросишь. — Я всегда прошу реальные суммы, Саске, — Гаара делает шаги вперед, окончательно доставая пачку фотографий и протягивая их брюнету белой стороной вверх — для безопасности, ведь мало ли кто увидит: — Я же знаю, что ты теперь нигде не работаешь, и денег брать тебе негде. И если я назову неприемлемую сумму, ты просто уйдешь... Найдешь другого журналиста, что попросит за это все цену меньшую... А я не хочу лишаться даже таких денег: сейчас мало заказов на статьи. Мне нужны бабки. Учиха принимает фото, отдавая банкноты. Переворачивает пачку, скользя взглядом по распечатанному компромату, прошелся большим пальцем по ребру плотной глянцевой бумаги, из-за чего картинки спешно стали смещать друг-дуга: даже и не удивился увиденному на них — давно предполагал, что это так. Наскоро оценивает качество добытых материалов — вроде все то: — Где ты вообще все это достаешь? — глядит на красноволосого. — Паук что ли? — Разве я похож на одного из этих уродов? — Ну, может, вошкаешься с ними. Откуда мне знать? В ответ Саске замечает мрачный, предельно злой взгляд журналиста. — Ладно, — пианист едва безразлично машет рукой, делая шаг назад. — Бывай. Кругом шум разговаривающей толпы. Люди заняты общением друг с другом и, кажется, совершенно не обращают внимания на что-то еще. Филармония. Финал конкурса пианистов. В фойе на штативах камеры различных телевизионных каналов. Вспышки фотоаппаратов. Снимают публику для новостных репортажей. Находясь среди людей на балконе второго этажа, увенчанного декоративными цветами, Саске вяло скользит взглядом по силуэтам на первом. Все люди были в черных платьях и смокингах — словно пингвины. Да и сам Саске был таким же... официальным, лощеным. Учиха ощущает, как собственное сердце несколько сильнее, чем обычно, бьется в груди, томясь в предвкушении. Тревожном и даже несколько ропотном чувстве. «Ну где же ты... Наруто?..» Электричество: Саске хребтом чувствует напряжение, висевшее в воздухе. Ему даже кажется, что вокруг стало меньше света, что стало как-то мрачнее, будто черные тучи проползали под высоким потолком, погрузив в себя даже дорогие люстры; ощущает и запах природной влаги перед дождем, ее пасмурную прохладу, смешанную с ароматом копоти — всего того, чего быть здесь никак не может. Нервное сумасшествие? Хищная ухмылка — Саске, наконец, замечает в толпе на первом этаже знакомую светлую макушку рядом с... не менее знакомой темной? Наруто подошел к Итачи — вероятно, спрашивает как дела и желает удачи. Этот идиот Узумаки, вечно подрезающий у нии-сана классы для занятий в Академии... Младший Учиха склабится. Чувствует в кистях, в пальцах легкий импульс — почти как ток. И чаяние греет ледяную непреклонную душу... «Еще немного и...» Видит, как блондин уже отходит от пианиста. «Давай же, Саске, соберись...» Свободная рука скользит во внутренний карман черного пиджака, нащупывает плотную стопку распечатанных фотографий и скринов видео. Черный взгляд Учихи напоследок скользит по ним — пошлые, развратные позы в которых представала Сакура; и Хидан, не стесняющийся делать на камеру грязные и непристойные вещи с Харуно... Их голые тела... гениталии...«"Прощай, Сакура..."»
Кто-бы мог подумать, что на просьбу предоставить хороший компромат на розоволосую, Гаара подкинет именно все это. К тому же, еще и Хидан... Движение резкое, ладонь Саске вздернулась вверх — и пачка улик шумно разлетается, принимаясь мерно покачиваться в воздухе, под собственный приглушенный шелест, картинно стремясь вниз.«Надеюсь... после этого компромата
Наруто скажет тебе именно это».
Брюнет лишь на мгновение задерживает поднятую руку в воздухе, улавливая в ней странное чувство необычной эфемерной концентрации электричества — трепет предвкушения исхода? Бредовый ток расстилающегося по воздуху вслед за улетающими вниз фотографиями... Ощущение верховного судьи наполняет молодую душу Учихи. Черные глаза замечают, как компромат почти достиг первого этажа. Как улики былой чужой похоти заинтересованно подхватываются людьми. Лица посетителей искажаются в неподдельном изумлении, негодовании и даже редких смешках. Замечает, как резко остановившийся Наруто вертит головой, пытаясь разглядеть падающие картинки. И Саске не чувствует ничего, кроме стихающей и удовлетворенной ревности... Учиха видит и взгляд Итачи, скользящий по этим фотографиям, что едва опустились на пол первого этажа. И глаза младшего устремляются внезапно правее, вылавливая в толпе людей — отца: Фугаку глядит на выхваченную им в воздухе картинку, и мгновенно пунцовое от ярости лицо дирижера становится видно даже издалека. Тут же мужчина стремительно двигается к старшему сыну. Хватает пианиста за плечо, трясет пойманным изображением перед лицом брюнета, едва ли не кричит, задыхаясь во всей своей злости и возмущении. Саске не понимает:«Что? Почему?..»
Видит, как нии-сан лишь отводит потерянный взгляд... закрывает глаза... Такой вымотанный. Измотанный. Одинокий.«Что случилось?»
Отото чувствует, как странный холод разливает по телу, совершенно не замечая на себе чужого взгляда... — находящийся в толпе на первом этаже Гаара внимательно изучает стоящую на балконе темную фигуру младшего Учихи. Грубый удар под дых — Гаару согнуло пополам. Но тут же: увесистый удар по скуле — возле самого входа в клуб тело неформала с шумом и треском рухнуло в почти застывшую лужу. Кашель — в грязную холодную рябь упали крупные сгустки крови, оставляя после себя на бледных губах парня вязкие алые ниточки. Хоть журналист и скрывал ликование, но в душе был безумно счастлив, что в переданном компромате Саске даже и не заметил несколько подтасованных фотографий... Тихие шаги, теряющиеся в приглушенном звучании ритмичной клубной музыки — светловолосый Шисуи приближался неспешно, непринужденно собирая с едва заснеженного асфальта выпавшие в потасовке из карманов журналиста сигареты, зажигалку и... теперь уже разбитый телефон.Улики былой мужской страсти в туалете филармонии.
Порнографические изображения...
Бледные аккуратные пальцы скрипача скользнули в помятую небольшую упаковку, вытаскивая из нее никотиновый цилиндр. Поднесли его к собственным губам, что тут же его и зажали. Парень опустился перед Гаарой на корточки....и кого же?..
Старшего сына главного дирижера Академии Музыки и того, кто был первой скрипкой в оркестре того же маэстро... — надо же, какая ирония. Чиркнула зажигалка: с подожженного конца сигареты в черных глазах струнника отразился красно-оранжевый огонек. Сделав затяжку, музыкант выдохнул серый дым прямо в лицо журналиста, даже не поленившись выпустить эти клубы в виде парочки колец. Неформал бы сейчас смеялся, если бы чувство собственного отмщения не перебивало прочие эмоции: да, это предельно жестоко — мстить тому, кто сейчас прикован к железной койке и вообще не в состоянии воспринимать реальность, но... вдруг иного случая просто не представится? «На тебя, как ты понимаешь, тоже есть компромат, — все не останавливался скрипач, — многие Пауки шепчутся, что ты любитель мальчиков... Я даже слышал, есть видео, на которым ты и... в туалете Академии рано утром совокупляетесь... Ух, — Шисуи выдохнул дым, победно усмехаясь. — Я могу попросить другого Паука разместить этот компромат: там, вроде как даже, заметен твой небольшой... "стручок"», — серые клубы дыма струнника касались бледной, почти фарфоровой кожи Гаары. Шисуи сейчас не здесь. Шисуи не знает, что произошло секундой ранее. И он просто... не может ответить действием. Гаара делает шаг назад, окончательно скрываясь в толпе людей. Упоение. И казалось, ничего не могло омрачить эту эмоцию, но... Такое было... — один единственный вопрос, болезненно бьющий в черепе и подначивающий шевелиться собственное беспокойство:«Откуда у Неджи все эти компроматы?»