сейчас последняя возможность...
застать Шисуи живым...
— Саске! — крикнул Фугаку. — Давайте! Догоним! — но Итачи вряд ли слышит это, уже не здесь: выбрасывается из такси.Сообщили без подробностей — на них просто не было времени...
Но даже если так, то...
Итачи вряд ли успеет...
ведь все слишком... плохо.
Не оглядываясь, мчит к тротуару. С трудом лавирует меж зазорами едва двигающихся автомобилей: адреналин бурлит в теле вместе с тупой контрастной слабостью где-то в ногах — страх?Он.
Повело в сторону. Едва не упал: успел схватиться за капот стоящей тачки, оказавшейся рядом... А все из-за... Боль в затылке. Искры жгуче полосуют в глазах. Пианист отчаянно гонит от себя яркие мерцающие звездочки, сжирающие то, что он видит. Весь окружающий вечерний мир — почти черное небо, умирающий кроваво-алый закат и мигающие сигналы фар, светофоров и ярких реклам города. Снова... корковая слепота снова... А он думал, что избавился от нее навсегда... Но, похоже, ему до сих пор нельзя нервничать...«Шисуи...»
За последние двадцать минут это имя превратилось в мантру — словно повторение этого могло изменить Судьбу. Но... нет... лезвие Ее меча уже давно коснулось темечка Итачи... Пианист слышит противный клаксон сквозь стучащую в собственных ушах кровь. Шагает вперед: автомобили то двигаются, то замирают... Зенки почти не видят — где-то вот тут, впереди уже должен быть тротуар. Грубый хват: Учиху мотнуло назад — а перед носом гудок и шум резко затормозивших в опасной близости колес. — Сдурел под машины бросаться?! — пророкотал Саске, глядя в бледное лицо и крепко сжимая братское плечо. — Что?! К нему на тот свет захотел, камикадзе?! — Пусти, — тембрально низкий шелест: толчок старшего вышел едва ладным — отото даже не отпрянул. Но встрепенулся: гудок с другой стороны. И Саске, не отпуская брата, резко двинулся вперед, оглянувшись — машина пропускает. Хрипнул: — Не стой, Итачи! Или все-таки захотел подержаться за его труп?! — Замолчи... — резко рыпаясь вперед и вырываясь из хватки. Хотя вряд ли именно силы заставляли тело шевелиться. Это были чувства... Черные пламенные эмоции, одновременно заставляющие испытывать острое жжение в глазах и тупую твердость где-то в груди: решительная крепкость, одновременно размягчающаяся глупой безнадежностью...«Он... умрет?»
— Итачи! — раздалось вслед, но пианист не слышит. Легкие дрожат под жалкими попытками сделать вдох. Учиха бежит, поддаваясь уже не зная какой воле заставить себя видеть хоть что-то, а не эти прожигающие искры... Чтобы просто достигнуть места. Поворот.«Я не... не смогу, если он...»
Итачи задыхался... утопая в чудовищных черных пятнах собственных очей... Больница.«Шисуи просто не должен умереть...»
Или ты, Итачи, просто не хочешь в это верить?..
Руки не чувствовали боли, со всей дури ударяясь о двери....ведь прекрасно осознаешь, что с тобой будет...
— Итачи! — очередной рык едва отстающего Саске. Но сердце старшего больно туркается в груди, бьет по ребрам, по легким, выбивая весь возможный воздух. Не слышит почти ничего. Шепчет где-то внутри собственного сердца:«Пожалуйста, живи... Шисуи, молю...»
Просишь подарить жизнь сразу двум душам?
Своей и..?
Глаза... почти ничего не видят. Но Итачи старается... старается заставлять себя зреть. Коридоры... коридоры... коридоры... Плечо обожгло болью — вновь мотнуло назад. — Реанимация в другой стороне, — Саске рычит грубо, напористо, чеканя каждое слово. И Итачи уже вглядывается в расползающееся бесформенное пятно перед собой — лицо отото. — Давай! — младший тянет за собой, Итачи поддается. Внезапно лед, стискивающий сердце.Шисуи наверняка уже мертв... —
ведь выстрел в голову...
После такого вообще есть ли надежда? Крупица... ускользающая сквозь пальцы.И... все кончено?
«...захотел подержаться за его труп?!» Шикамару. Поддающиеся тьме глаза позволили узнать лишь силуэт, не более... Силуэт, пробудивший в разуме юношеские воспоминания дружбы. Давно не виделись: наверное, тысячи лет, если не больше... И это вполне логично после всех сложившихся обстоятельств десятилетней давности. И каким теперь был Нара? Итачи не знал: не мог разглядеть да и предположить, что за человек теперь стоял перед ним. Но в душе все равно странное чаяние: ведь обо всем, что случилось с Шисуи, сообщил именно Шикамару... Позвонил... обозначил, куда ехать... чтобы успеть к пока еще... живому скрипачу... Возможно, то равнодушие, что давно распалилось между старыми друзьями — Итачи и Шикамару — сейчас совершенно не уместно: не в этой ситуации быть друг другу чужими людьми... Итачи слышит, как тяжело выдыхает детектив. Как немного пожимает плечами — темное пятно перед Итачи едва меняет форму... «Шисуи в реанимации». — Ты здесь... — приглушенно лепечет Нара. — Что случилось?.. — сожравшее душу беспокойство пульсирует в груди — пианист хватается за чужие плечи, словно за спасительный круг: подробности нужны, как воздух... Иначе просто невозможно вдохнуть... И уже, правда, плевать на все существующие раздоры между ними. — Я толком не знаю, — сознался Шикамару. — Шисуи внезапно позвонил мне, сказал, что его двоюродная сестра в заложниках. Что он не понимает, почему. Сказал, что ему дали полчаса, чтобы прибыть на склад. Иначе ее изнасилуют и убьют... Он просил помочь ему спасти ее... Тяжелый дрожащий выдох Итачи. Голова падает на грудь. Черные волосы, обрамляющие лицо, качнулись. Плечи дрожат от бега, от сдавленного дыхания, от... эмоций...Больно.
И все остальное просто идет мимо... Тяжело. Слишком невыносимо. — И... ты не успел, Шика? — тихо, но... твердо лепечет стоящий рядом Саске, будто телепатически улавливая вопрос, что старший брат не в силах уже задать. — У меня из друзей-копов лишь кинолог Инузука, — негромко ответил детектив. — Без связей моих родителей не обошлось: но на это ушло больше времени — предки давно в отставке, чтобы сиюминутно собрать наряд полиции... Возможно, если бы мы прибыли чуть раньше, то все бы закончилось удачнее... А сейчас... остается только лишь ждать... Итачи, — старший Учиха ощутил прикосновение к собственному плечу, — когда я на складе увидел Шисуи... его тело и... лужу крови возле его головы... Знаешь... просто держись: после таких ранений не выживают. Жаль, ты не успел с ним попрощаться — его привезли сюда десять минут назад. Десять минут назад он был еще жив, Итачи... Вязкий холод охлаждал кровь в жилах. Даже мерцающие звездочки пропали на мгновение... и пианист увидел бледное лицо Шикамару... Знакомый лик воспоминаний, что исказился теперь под стихией времени — сколько сейчас Наре? Вроде, двадцать шесть? Да — ему также, как и Шисуи... — Погоди, но еще ничего не ясно! — внезапно каркнул отото. И от прежней осторожности в голосе младшего Учихи не осталось и следа. — Ты что, гребаный врач, чтобы диагнозы ставить?! — Я — детектив, Саске, — все также тихо шикнул парень. — И ребят с огнестрелом в голову я за свою жизнь навидался — ничем хорошим у них все не заканчивалось: и Шисуи сейчас не исключение. — Хах! — совсем невесело склабится отото. — Раз ты у нас такой специалист, может и его сеструхе диагноз поставишь? Ну-ка, что с ней, Шика? — Это все не смешно, Саске, — хмурясь, качнул головой детектив, — без понятия, что те ублюдки сделали с этой девушкой, но, когда мы ее нашли, она была без одежды и в крайне тяжелом состоянии... Психологически тяжелом. Возможно, это из-за того, что она видела, как выстрелили в Шисуи... Но не уверен... — Где она сейчас?.. — тихо лепечет Итачи, едва находя сил... — В безопасности, — усталый ответ, повторяющийся словно мантра. — В безопасности. — Итачи! Саске! — внезапно Фугаку чуть поодаль. Но Итачи уже вновь не видит ничего кроме приближающегося темного расплывчатого пятна, в которое сливаются людские силуэты: его родителей и... матери Шисуи. Итачи слышит плач последней... Итачи пристроился на металлической лавочке. Потрясывало — еле унимал дрожь в теле. Слышит, что говорит Шикамару и понимает — Нара не изменился: как и в юношестве, был человеком прямым, не создающим в чужих головах приятных розовых миров, навязчиво пахнувших ванилью и фиалками: — Он столько крови потерял, — тяжело выдыхал детектив, совершенно не приукрашивая для матери Шисуи ничего. — Не знаю, насколько глубоко пуля вошла в лоб, но... при первичном осмотре его раны я этой пули внутри даже не видел. И дело не в том, что ее там нет... Конечно, я не врач, — спешит добавить парень, замечая всхлипывающее возражение возрастной женщины, — но, тем не менее, не понаслышке знаком с криминальными историями: могу сказать — у Шисуи дела крайне плохо. Не думаю, что со снарядом, хорошо сидящем в мозгу, даже если его вытащат, Ваш сын протянет долго... Горечь. Ее вкус Итачи ощущает даже на корне языка. Зло шепчет: — Ты так спокойно об этом говоришь, Шикамару... — губы сжались в одну бледную полоску... Вмешиваясь в этот разговор, Учиха поднимает голову, пытаясь «нащупать» в ярких искрах и черных пятнах собственных глаз силуэт давнего друга. И это чувство... старой и, казалось, давно забытой злости... в душе... Нары? — пианист точно чувствует это? Или ему кажется?.. — Итачи, — слышит очередной выдох, — думаешь, вся кровавая картина получасовой давности не высосала из меня всех эмоций? — Учиха не видит, но чувствует, как чужие карие глаза скосились в его сторону. — Вообще не представляю, каково пришлось его кузине. Она же видела, как стреляли в Шисуи... — Бедная девочка!.. — и голос женщины сорвался в еще более отчаянный надрыв, плач... Гадко. Пианист опустил голову на грудь. Слышит причет матери Шисуи... тихий голос Микото, пытающийся хоть как-то поддержать женщину. Женщину, с которой она была едва знакома — встречались пару раз, когда их дети были еще совсем малы... И сейчас — некоторое мгновение назад — оказавшись случайным образом в одно время у входа в больницу... Не смотря на дружбу сыновей, они никогда тесно не общались. Однако теперь в этой всей ситуации не существовало никаких границ, не позволяющих Микото быть эмоционально ближе к несчастной матери подобно тому, как сейчас, отстранившись от давних разногласий, сблизились Шикамару и Итачи. Казалось, что даже Фугаку, будучи никогда не знакомым с этой родственницей Шисуи, являлся сейчас немного более участным человеком, чем был в обычной жизни... Вроде даже сказал ей, что поможет, чем сможет... И в это не было оснований не верить, ибо глава семьи всегда был мужчиной, держащим слово... — Ну, что Вы... — шептал Фугаку, обращаясь к женщине, — Ваш сын — замечательный человек, музыкант и друг... Я никогда не забуду, как он заботился об Итачи, когда тот лежал в больнице... Причет матери Шисуи. Голос Микото. Движение. Итачи ощутил, как отец сел рядом, едва шикнув на Саске, чтобы тот пододвинулся. Слегка потрепал старшего сына по плечу. Проговорил что-то вроде скупого банального «держись». Итачи едва сжал кулаки. Глубокая ночь, а разум пребывает всего лишь в полубодрствующем состоянии: переживания слишком сильные, чтобы отключиться окончательно... К тому же это дикое желание курить болезненно пульсирует в груди, ударяя в мозг, словно составляя конкуренцию всей боли в глазных яблоках... — Ты, Шисуи и Ино — всегда были дружны по-особенному, — стоящий рядом детектив выдохнул горький табачный дым. Скользнул взглядом по какой-то машине, отъехавшей от входа больницы и скрывшейся во тьме городской ночи. Посмотрел на затягивавшегося сигаретой пианиста и его такого же младшего брата. — Даже и не представляю, что ты теперь чувствуешь, Итачи. Ведь Ино сейчас нет — а она, пожалуй, единственная, кто во всей этой ситуации могла бы тебя утешить по-настоящему... Шикамару видит, как черный и несколько рассеянный взгляд старшего Учихи вперился в него тут же. Как в свете горящих больничных окон бледное лицо старшего пианиста стало еще белей... смертельно бледным. Но Нара продолжает... — Сейчас ты остался совсем один... — Замолчи, — Итачи мрачен, хмурится. Холод. Воспоминания. Учиха тушит сигарету о поверхность урны. Уходит. Точнее, ушел бы... если бы не окружающий ночной мрак и если бы глаза позволяли: споткнулся об инвалидный пандус, находящийся у металлических перил ступеней перед входом, но устоял на ногах. — Какой же ты говнюк, Шика, — лепечет Саске, хило улыбаясь. Бросает наземь недокуренную сигарету, давит ее кедом, подхватывая при этом старшего за предплечье. Двигается по воле нии-сана к дверям больницы, — не дал мне докурить. Сколько прошло часов — Итачи не знал точно. Кажется, что они тянулись нескончаемо долго. Время в ожидании стягивалось удавкой вокруг шеи. Но врачи все так и не появлялись. И от этой неизвестности напряжение наполняло каждую молекулу воздуха, вдыхая которую пианист сильнее вселял в себя. В глазах — резь, пятна, искры. И голова гулко гудит, болит. А в ушах тихий звенящий свист...«Он... уже мертв..?
И я... не успел попрощаться..?»
Дверь Реанимации открылась внезапно, и это заставило ожидавших в коридоре заметно встрепенуться. Из операционной вышли несколько врачей, один из которых окинул взглядом присутствующих: — Кто родственники Учихи Шисуи? Мать скрипача поднялась с места, неуверенно двинувшись к доктору: каждый ее шаг был словно на казнь. Врач удрученно качает головой, глядя на женщину. И в этой тишине Итачи чувствует, как его сердце шумно пульсирует сердце в вязкой агонии, отдавая гулким биением в самых барабанных перепонках. Но даже так пианист все равно слышит звучный голос доктора.... Слышит лишь три слова, что выбивают из колеи — непонятно, дарят ли надежду или же... обречение на безысходность: — Кома третьей степени.И эти нескончаемые черные пятна перед глазами...