Но так ведь быть не должно... не должно же?
Выходные были ужасными — все думы Учихи были обращены лишь к размышлениям об этом и...о самом Шисуи.
В понедельник вновь назначена встреча у Какаши. Хатаке уже придумал программу, которую его подопечный будет играть на конкурсе летом. Фугаку же негодовал, что Джирайя отказался брать себе в ученики его младшего сына, а взял какого-то Наруто. И даже Цунаде не помогла решить вопрос. Саске же было решено перевести к Орочимару, чему младший Учиха был только рад, хоть и пытался учтиво скрыть собственное ликование. — Итачи, Шисуи все еще не вышел на связь? — Канкуро слегка склонил голову вбок, когда чета Учих встретилась в коридоре Академии на его пути и пути его сестры. — Да, Итачи, — едва нахмурившись, Фугаку посмотрел на своего старшего сына, — Шисуи давно не появлялся на парах и репетициях. Меня беспокоит такое поведение. Что с ним? — Не знаю, — брюнет качнул головой. Ужасное чувство гнилым червем шевельнулось в душе... — Могу сходить к нему домой, чтобы узнать. — Сегодня пойдешь? — Канкуро как-то кисло улыбнулся. Но ответ ему был не нужен. — Передавай пламенный «привет» — из-за Шисуи, точнее, из-за его отсутствия на экзамене нас всех отправили по «Квартету» на пересдачу! — Если он решил пойти по наклонной, — изрекла Темари, совершенно безэмоционально коснувшись Итачи взглядом, — то мы просто найдем ему замену. Кровавый закат окрасил небо. После работы Фугаку хотел пойти со старшим сыном или хотя бы навязать тому в компанию Саске. Но Итачи отказался. — Все в порядке, — хрипнул пианист, отворачиваясь, — со мной все в порядке. Я дойду. — Как твои... глаза?.. — Итачи почувствовал на себе строгий взгляд отца. — Все в порядке, — повторил. — Я справлюсь. Идти было не так далеко, как можно было представить. Когда-то в детстве Шисуи жил в соседнем доме и тусовался в одном с Итачи дворе. Струнник обитал там достаточно долго, до тех пор, пока не случилась неприятность с отцом — травмированному на стройке родителю нужен был покой, а скрипачу — ежедневные занятия на инструменте. Именно с тех пор Шисуи и стал снимать однокомнатную квартиру — большего ему одному было и не надо. Он жил почти рядом с тем местом, где и раньше. Пианист выдохнул, когда из подъезда вышел человек — не пришлось звонить в домофон. Шисуи — это крест Итачи, его бич. И страшно... и не хочется быть с ним рядом при всем том пламени желания обратного... На лифте слишком быстро: Итачи пошел пешком, оттягивая время встречи. Мысли камнем тянули вниз. Как теперь быть? Просто общаться, как и раньше? Итачи не знает. Не знает, что делать, и не знает, чего хочет. Просто тонет в болоте собственных ощущений. Во рту резь — в горле пересохло. Дыхание сперло. Учиха даже и не предполагал, что встреча с Шисуи заставит его так нервничать... Что он ему скажет? Просто спросит, куда пропал? Да, наверное... Пианист на нужном этаже. Подносит палец к дверному звонку. Слышит, как по ту сторону двери раздается приглушенный отрывок из «К Элизе» Бетховена, вместо привычного всем «дзинь ля-ля». Шаги. Звук открывающегося замка. Дверь немного приоткрылась. Шисуи. Усталый. Почти убитый. Бледное лицо с каким-то серым, почти неживым оттенком кожи. Темные волосы растрепаны. Недлинные тени от них мрачно падают на лик. Под глазами заметные синяки от бессонницы... Взгляд черных глаз тусклый, но, заметив знакомого человека, сверкнул странным блеском. — Ты... живой... и у тебя... новая прича... — едва ли задумчиво. Бледные губы скрипача кривятся в подобии улыбки. Но лишь на мгновение, далее — снова усталый неживой взгляд. Тускло. И все также без приветствия: — Что-то хотел? «Что с ним?» — сердце Итачи пропустило удар. Слишком очевидно, что с Шисуи что-то случилось, что... у Шисуи что-то случилось. Случилось сразу после того, как он связался с Гаарой... Что-то серьезное. Глухой шум воды из ванной комнаты — скрипач набирает ванну? — Да, — Итачи не переставал обеспокоенно разглядывать друга. Все остальные мысли, которые тяготили душу, мгновенно куда-то делись, — я пришел, чтобы... Плеск воды внезапно смолк. Шум открывшейся двери где-то из глубины квартиры. И голос. Женский: — Шисуи, я забыла полотенце на кровати. Подай, пожалуйста. Мне не в чем выйти — холодно.Изуми.
Это ее голос. Итачи не мог ошибиться.
Итачи ловит на себе взгляд Шисуи, в одно мгновение приобретающий оттенок поражения, страха и сильного волнения. Темные глаза скрипача уже с открытой тревогой глядят на пришедшего. Пианист делает несколько шагов назад, чувствуя жуткое биение в самых висках. Дыхание сбивается, почти приводя к асфиксии. И во внезапно возникшем воспоминании черные глаза Саске, сверкнувшие каким странным туманным и загадочным блеском тогда в столовке: «Итачи, — позвал Учиха, — как думаешь, на что еще способен твой лучший друг?» Все ясно. Все это время младший хотел сказать именно об этом... Сзади ступени, которых Итачи не замечает. Дернуло назад. От жесткого падения спасает реакция — Учиха вовремя схватился за перила. — Итачи! — воскликнул Шисуи, что тут же кинулся вперед. Но пианист уже не слышит: перепрыгивая ступени, несется вниз по лестнице, как можно скорее прочь из подъезда. Кого бы он изначально не выбрал... все напрасно.Эти двое вместе.
И ничего ему не говорили.
Делали вид, что не знали друг друга.
Гадкий домофонный звук открывающейся подъездной двери — руки болезненно ударились в твердую створку. А Изуми... «Итачи, я... Ты мне очень нравишься».Что за брехня?!
А ее поцелуй?! Какого хрена?!
Ноги заскользили по легкой заледенелости перед самым входом в подъезд. Учиха не устоял, повалился. Но одурманенный адреналином мозг вряд ли теперь распознал боль, окатившую правое плечо и ладони рук. Парень уже стал подниматься, но... Внезапно движение извне дернуло его за одежду вперед и вверх. — Да постой же ты! — крикнул Шисуи, заглядывая в глаза пианиста своим ошалевшим от страха взглядом. Итачи заехал кулаком сразу — метко, грубо, расчетливо в живот: наверное, если бы наспех надетая куртка скрипача была застегнута, то удар вышел бы не таким болезненным. Шисуи с хрипом скрутило пополам — парень грубо рухнул на колени, хватаясь левой рукой за расползающуюся в брюхе боль, а правой упираясь в холодную заледенелую землю. Страшный звук попытки вдохнуть. Пианист поднялся, глядя на скрипача сверху вниз. Костяшки правой руки немного саднили от удара. — Изуми... она... моя сестра... — прохрипел Шисуи, кашляя, пытаясь продохнуть, — ...двоюродная. — Ага, — Итачи скривил лицо в неприятной саркастичной улыбке. Оправдание. Такое гнусное... Ложь, что шита белыми нитками. Неужели, Шисуи не мог придумать ничего более реалистичного? Итачи двинулся, чтобы уйти... — Не веришь? — черный взгляд скрипача метнулся к пианисту. — У меня еще и кузен есть! Я говорил тебе про него! Он жену потерял... Итачи замер. «Когда трагически погибла жена моего кузена, — шепнуло воспоминание голосом струнника, — паника заставила его так же, как и тебя сейчас, ослепнуть. Зрение вернулось к нему лишь когда он осознал, что его младшая сестра все еще нуждалось в его заботе: их родители давно уже были мертвы, и о ней некому было позаботиться, кроме него...» Пианист оглянулся. «...что его младшая сестра все еще нуждалось в его заботе...» Глухой кашель. Ощущая боль, Шисуи поднимался. Сгибаясь, уперся руками в колени, переводя дух. — Если она и правда твоя кузина, — Итачи все еще не верил, — то почему ты мне сразу об этом не сказал? Шисуи странно усмехнулся. Посмотрел на брюнета снова, но уже чуть мягче: — Да она втюхалась в тебя, как только увидела! — двинулся вперед, слегка шатнувшись. — А когда узнала, что мы с тобой друзья, то вообще мне мозг вынесла: «Познакомь, да познакомь с Итачи»! — вновь шаг. Кривой. Все еще болезненно сутулясь, скрипач остановился в метре от друга, наверное, предполагая, что пианист вновь херово видит от всего свалившегося стресса. Шисуи, заглядывая в чужие глаза, внезапно недобро сощурился, и желваки на скулах заметно дернулись, прежде, чем: — Но если бы я сделал это... познакомил вас... то лишил бы тебя, Итачи, какого-либо выбора. Изуми — моя сестра, и тебе бы пришлось с ней встречаться — нравится ли она тебе или нет — хотя бы из уважения ко мне. А ты на это бы пошел — я слишком хорошо тебя знаю, Итачи, — указательный палец струнника внезапно ткнулся в левое плечо пианиста. — Своим молчанием я твою свободу выбора охранял: я не хочу, чтобы ты делал что-то против своей воли! Шисуи отступил. Итачи недвижно смотрел — ноги казались тяжелыми, каменными, чтобы уйти окончательно. Руки скрипача зашуршали по карманам расстегнутой куртки: сигареты, зажигалка. Горечь: пианист осознавал — Шисуи давно не курил, бросил же... несколько лет назад. — Думал, — продолжал аспирант, уже устало пуская серый табачный дым, — пусть лучше она понравится тебе естественным путем. Иногда даже поддразнивал тебя ей, чтобы проверить твои чувства, намерения. И запретил Изуми, говорить о нашей с ней родственной связи. Решил, пусть ты сам непредвзято осознаешь, что любишь ее. Если правда любишь. Сердце больно сжалось — Итачи стиснул зубы. — И мое наличие в этой всей истории, — Шисуи вновь затянулся, и красно-оранжевый огонек с подожженного конца сигареты отразился в его черных глазах, — почти сводится к нулю. Итачи, — струнник внимательно посмотрел на друга, — но тут одна фигня... Молчание. Оно было внезапным. Шисуи как-то криво усмехнулся и каким-то неверящим взглядом мазнул по красному угасающему закату. Вяло двинулся в сторону напарника, вновь останавливаясь в шаге от него. Серый дым срывается с бледных губ. И пианист хорошо ощущает этот чужой табачный вкус. — Самая фиговая фигня, — в очередной раз взгляд Шисуи. Но уже более твердый, серьезный, — и мне стрёмно за это. Я... я не знаю — это все так тупо и неловко, и неправильно, но... Прости, Итачи, тебе, наверное, неприятно это слышать, но... — Шисуи... задыхался от волнения? — Итачи... я понял, что ты мне... нравишься. Давно. Что-то сжалось в груди, заставляя пианиста едва ли не задохнуться. — Прости... еще раз, — шепнул Шисуи, отстраняясь, отворачиваясь и вновь затягиваясь. «...это все так тупо и неловко, и неправильно, но...» Итачи... чувствовал то же самое. — Меня еще некоторое время не будет в Академии, — изрек скрипач, не оглядываясь. Его голос стал слишком тихим. Внезапно другая тема.— В среду утром умер мой отец, и я... сейчас... ничего не могу. Ни играть, ни делать что-то еще... ужасно себя чувствую. И давние слова Шисуи об его родителе сами заворошились в сознании пианиста: «Он слишком слаб в последнее время, — лукавая улыбка исказила лицо скрипача вместе с тенью легкой печали. — Даже узнавать меня перестал. Врачи не дают положительных прогнозов. И вроде... там совсем все плохо. Знаешь, я... я уже, на самом деле, смирился с трагическим будущим, ведь оно кажется неизбежным. Смирился, что мне пора разучивать марш Шопена... Дашь пару мастер-классов на этот счет?..» Итачи не нашелся, что ответить тогда, и не нашелся, что ответить сейчас. Он просто смотрел на Шисуи, лишь понимая, что смириться со смертью близкого человека у себя в голове совершенно не означает смириться с ней в реальности... Аспирант сделал очередную затяжку, тяжело выдыхая серый табачный дым: — Итачи, передай Фугаку-сама... я извиняюсь за то, что подвожу коллектив.