Пианист

      Глаза видели, но еще не идеально, и Саске вроде бы догадывался об этой проблеме Итачи, проявляя о том заботу... Или же просто хотел, пускай и ненадолго, но слиться из компании брата:       — Займи стол, а я куплю нам что-нибудь, — буркнул младший, когда оба Учихи оказались в столовой Академии — до пары Саске еще время позволяло.       У Итачи же настроения протестовать совершенно не было. Какая-то странная слабость, апатия раскисали в его душе. Видимо он все-таки слегка переутомился от всех этих походов в Академию.       — Не уходи далеко, — глухо отозвался пианист. — Так, чтобы я тебя видел.       — Да я до кассы, параноик, — кисло усмехнулся младший, удаляясь прочь.       Итачи двинулся к одному из свободных столиков: народу в столовке было немного — уже не завтрак, но еще и не обед. Здесь те, у кого сейчас нет занятий, а есть лишь свободное время, которое некуда деть.       Сев за стол, Итачи мазнул взглядом к кассе: знакомое черное пятно было там — Саске уже стоял в небольшой очереди.       Интересно, а Шисуи поблизости? Учиха окинул взглядом просторное помещение: рядом, где мог увидеть, скрипача все-таки не было. А дальше — сплошное месиво.       Вопросов, которые Итачи хотел задать Шисуи, было немного. Один-два. И то, которые повелел спросить отец. В остальном же... пианист вообще не хотел говорить.       Нужно было выждать. Выждать, когда это тянущее и ноющее чувство вязкого болота в самой душе куда-нибудь денется.       Как вообще Шисуи мог так поступить? Они же ведь друзья детства... а он взял и... поцеловал.       — Даров, Учиха, — тяжелая рука внезапно рухнула откуда-то сзади на правое плечо, крепко его сжав. Знакомое лицо брюнета — не того, которого бы хотелось — появилось резко близко, но не так, чтобы был повод для напряжения. — Смотрю, имидж сменил, — хотя все-таки неприятно — слишком фамильярный и непозволительный жест. Итачи нахмурился от нарастающего в душе негодования, глядя в едко ухмыляющееся лицо Канкуро.       Ну да, конечно. Итачи разбил сердце старшей сестре этого скрипача, от того и неудивительно, что это событие давно пробежало черной кошкой между пианистом и струнником. И Канкуро напоминал об произошедшем каждый раз, когда оба парня оставались один на один. В остальное же время скрипач вел себя сдержанно.       И понимая, что причина — собственный поступок — Учиха не развязывал войну с братом бывшей девушки, который так этого ждал. Итачи лишь поддерживал холодные отношения, которые, оказавшись без лишних глаз и ушей, скрипач пытался обострить при любой возможности. Словно все еще желая защитить честь сестры... даже спустя столько времени.       Ведь Итачи ее бросил. Разбил ей сердце...       — Не знаешь, где Шисуи? — неестественно хищно осклабился Канкуро. — У нас экзамен через два дня, а его нет уже который день и на звонки не отвечает... Нужно репетировать.       — Не знаю, я не его секретарь, — скупо отозвался пианист, почти брезгливо смахнув с плеча чужую руку.       — Э, Учиха, оборзел?! — ядовито сплюнул скрипач, неодобрительно провожая чужой жест взглядом. — Давно в больнице не был, Итачи? Что, соскучился по холодной койке?       — Угрожаешь? — спокойно, тихо, уравновешено: черные глаза смотрят в чужие темные, наполняющиеся глубоким раздражением и презрением.