Пианист

      Всю ночь Фугаку клялся, что теперь не спустит с Саске собственных глаз.       От того было слишком предсказуемо, когда утром дирижер, за шкирку потащив младшего сына, отправился на работу в Академию:       — Я знаю твое расписание, — изрек мужчина, недовольно косясь на отпрыска в коридоре квартиры. — Чтобы в переменах и в «окнах» между парами был подле меня!       — Будто мне известно, где ты шарахаешься в это время, — огрызнулся пианист, надевая куртку: ему терять было нечего, отец уже сказал, что будет лично разговаривать с ректором, чтобы перевод Саске к Орочимару не осуществился вовсе.       — Еще одно слово и ты еще сильнее пожалеешь обо всем сказанном, — строго предупредил Фугаку. Тяжело хлопнул сына по спине, направляя его к двери. — Пошли!       Микото горько выдохнула, когда за двумя Учихами с шумом захлопнулась входная металлическая дверь. У женщины сегодня не было ни репетиций, ни концертов — от того, целый день флейтистка филармонии была предоставлена всем своим мыслям: мыслям о случившимся в семье раздоре.       Итачи понимал это слишком хорошо:       — Сходишь сегодня со мной, мам? — позвал парень, понимая, что со своим замыслом вправе справится сам, но оставить мать наедине с собой просто не мог.       — Желаешь сходить куда-то? — заинтересованно и скромно улыбнулась она: было слишком заметно, что женщина действительно не против хоть на какое-то время отвлечься от своих слишком грустных размышлений.       — Я хочу кое-что изменить, — Итачи пожал плечами, глядя на женщину и понимая, что левый глаз все-таки видит хуже: возможно, даже хорошо, что он предложил матери пройтись вместе. — Но не обещаю, что тебе или отцу понравится. Но не беспокойся! — поспешил заверить парень, замечая, как Микото меняется в лице: действительно, после сегодняшних ночных сцен даже слова старшего сына можно было интерпретировать совершенно по-разному. — Все будет в порядке! Даже более чем.       — Ладно, — женщина сдержанно кивнула.       Они шли по едва заснеженному асфальту. Итачи держал мать под руку, но кто больше нуждался в этой опоре, еще можно было поспорить. Пару раз пианист поскользнулся — не увидел заледенелость. Но благо мать была рядом, помогла устоять на ногах.       — Ты действительно этого хочешь, Итачи? — темные женские глаза с интересом и недоумением мазнули по большим буквам над самым входом в заведение, прежде чем обратиться к сыну.       Итачи положительно кивнул.       А в следующие полчаса какая-то миловидная девушка из этого небольшого учреждения орудовала различными приборами возле самой головы пианиста. А в это время его мать разглядывала различные модные журналы, сидя на мягком диване немного поодаль:       — Это «Топ кноп», — улыбнулась особа, разворачивая к зеркалу кресло, в котором сидел Итачи.       Выбритые виски. На макушке небольшая немного растрепанная шишечка из уже укороченных черных волос.       — У Вас, правда, вот эти прядки коротковаты: их просто невозможно собрать резинкой, как остальные, — произнесла девушка, осторожно коснувшись волос, обрамляющих лицо Учихи. — Но Вам и так очень идет.       Да... действительно, шло. Но было крайне непривычно.       Не было больше длинных волос, напоминающих о чужих прикосновениях и двусмысленных комментариях...       Итачи и вправду нравился его новый образ: что-то совершенно противоположное тому, что у него было до этого.       — Можно кое-что попробовать? — спросила Микото, когда сын подошел к ней после окончания работы парикмахера.       Учиха кивнул в ответ. И женщина потянулась к самой его макушке, ловко стянула резинку. Черные волосы парня тут же рассыпались по бокам, прикрывая выбритые виски и едва касаясь его плеч.       Микото подвела сына к одному из свободных зеркал парикмахерской:       — А вот так очень похоже на ту прическу, что была у тебя в детстве, — она улыбнулась. — Если захочешь все-таки оставить вариант, что сделала та девушка, то, думаю, на концертах тебе стоит выступать именно в таком образе, как вот этот — это менее вызывающе, чем выбритые виски и пучок.