Пианист

      Итачи хладнокровно сдал младшего брата.       Испытывал ли при этом угнетающее состояние? Безусловно: ведь рассказывать пришлось и то, в чем он был сам грешен — поцелуй с парнем. Разница лишь в том, что, в отличии от Саске, он не был инициатором этого поступка... а значит, с ним все было в порядке. И об этом, о поцелуе с Шисуи, не стоило говорить вовсе.       А вот младший брат... в отношении него возникало слишком много вопросов. И не только по этому поводу...       Дома были шумные разборки, которые начались еще на улице: Фугаку, совмещая в своей персоне одновременно и строгого отца, и не менее строгого дирижера, умело строившего взрослых высокомерных музыкантов, не скупился на острые высказывания в отношении младшего сына.       Саске пытался защищаться, даже угрожал, что уже взрослый и что ему никто не указ. Что будет работать там, где ему вздумается! Что сейчас же собирает свои вещи и уходит, не в состоянии больше терпеть деспотичность родителя! Да и вообще — финальный выстрел — он переводится учиться к Орочимару!       В такой момент эмоционального накала он даже не позаботился о чувствах матери, что совершенно растерялась, не понимая... как реагировать во всей этой ситуации.       Но знал Фугаку. Его слова, движения, жесты — хлесткая пощечина по щеке младшего сына — привели Саске... в оцепенение и ощущение беспомощности, непреклонности и всесильности отца. Молодому Учихе в один момент пришло совершенно ясное понимание, что всем его планам и проектам пришел капут.       Отрешенный взгляд Саске обратился к отцу.       Казалось, что Фугаку не то, чтобы дирижер, а глава военной Полиции, как минимум — таким жестким и строгим он был в этой ссоре.       Итачи тоже досталось: за то, что не сказал обо всем сразу, как узнал.       — Я понимаю, ты болен, сын, — говорил Фугаку, переводя взгляд со злого заплаканного лица Саске на Итачи, убирающего с собственной головы глупый ободок, — жаль, что ты сам этого не осознаешь: в таком нездоровом состоянии суёшься решать проблему брата. Да еще и стороннее лицо в это вмешал...       — Шисуи ничего и никому не скажет, — ответил пианист, понимая, что отец беспокоится за имидж семьи. По правде, он и сам в какой-то степени волновался.       — Он что, дал тебе расписку? — как-то кисло усмехнулся дирижер.       — Шисуи мой... лучший друг, — тускло. А в голове вновь воспоминание того, как рука скрипача проходится по затылку, как Шисуи игриво прикусывает нижнюю губу Итачи...       Итачи потупил взгляд, опустив глаза в пол.       — Раз так, тогда звони ему сейчас же, — твердо. — Скажи, что это я интересуюсь, решил ли он вопрос с Гаарой. И, вообще, это достаточно интересно, как такой спокойный, учтивый и порядочный человек, как Шисуи, станет разбираться с первым сплетником Академии и грубияном по совместительству — Гаарой? Не задумывался, сын?       Итачи позвонил.       «Да, репутация вашей семьи, как и ранее — безупречна. Прости, не могу больше говорить. Уже полночь. Спокойной ночи, сладкий».       Пианиста передернуло. Шисуи... издевается?       Под продолжающуюся ссору — суровые укоры Фугаку и едва ли истеричные выкрики Саске, доносящиеся из соседней комнаты — Итачи... саморазлагался.       Лежит в кровати на боку. Длинные черные волосы хаотично раскиданы по мягкой подушке. Темные глаза скользят по этим прядям, в то время, как в голове вновь то самое ощущение чужой руки на затылке...       Это чувство сменяется старым воспоминанием:       «У-у-у, брат, — по-дружески усмехнулся скрипач, потрепав Итачи по плечу, — похоже, ты действительно влюбился, раз самые простые девчачьи прически становятся для тебя идеалом, — рука Шисуи внезапно скользнула дальше, за спину друга, подхватывая копну длинных темных волос, собранных красной резинкой, — хотя ты сам недалеко ушел в плане девчачьих причесок».       И снова меняется картинка:       «Знаешь, — изрек скрипач, чуть больше задерживаясь взглядом на кошачьих ушках ободка и оглядывая внимательным взглядом напарника, — из тебя получилась страшненькая девушка, но зато с очень добрыми глазами».       — Да что с тобой такое, Шисуи?.. — прошептал Итачи, тяжело выдыхая и устало закрывая глаза.       — Ты вообще думал, когда целовал парня у всех на глазах?! — внезапно раздался грозный рокот отца за стенкой. — А, Саске?!       Итачи хотелось... рассыпаться на тысячи частей. И не существовать больше...       — Можно? — внезапно чужой голос под тусклый скрип двери.       Пианист поднял голову, замечая мать. Кивнул.       Микото прошла в комнату, присаживаясь на свободный краешек кровати сына: Итачи видит обеспокоенность и растерянность на ее лице. Видит, как она старается не слышать крики за стеной.       — Наверное, сейчас не время, но... — начала флейтистка, мягко улыбнувшись, но все равно все переживания на ее лице, — сегодня после концерта в филармонии я узнала, что летом будет престижный конкурс пианистов. Как раз твоя возрастная группа. Итачи, ты бы мог попробоваться. Три этапа, в финале — исполнение концерта для фортепиано с оркестром под руководством приезжего именитого дирижера и приезжего оркестрового коллектива.       — Можно было бы, — отозвался Итачи. Потянулся, накрывая своей руку матери, слегка сжал пальцы. Поддержка. — Я сообщу Какаши, а дальше ему решать, буду ли я участвовать.