Пианист

      — Пару дней назад мне приснился сон, — сознался Итачи, когда его лучший друг, наконец, пришел навестить его, оправдываясь слишком сильной загруженностью и неспособностью явиться раньше. Это случилось через несколько дней после того, как проведывал Саске — врачи порекомендовали Итачи выходить на улицу, чтобы глаза привыкали к дневному, а не электрическому свету. Сказали первое время надевать темные очки, чтобы зенки не испытывали переутомления и не вызывали этим головные боли. Иногда кто-то из медбратьев или медсестер сопровождал Итачи в этот соседний от больницы парк. Или же это делали те, кто приходил навещать пианиста. Но никогда слепца не отпускали одного.       Сидящий на лавочке Итачи отломил от хлебной буханки небольшой кусочек и бросил его под ноги на слегка припорошенную снегом землю. Сквозь черные очки видел, как вороны и утки с шумными птичьими выкриками бросились поглощать съедобные куски — как сказал Шисуи, ради еды эти птицы тот час побросали водопой у еще незастывшего озера, что располагался метрами дальше. Более наглыми были именно вороны: порой они запрыгивали на вытянутые и скрещенные в щиколотке ноги Итачи, и пару раз даже щипнули за черную штанину, нагло требуя еды.       Пианист вроде как шел на поправку: вдаль, правда, он по прежнему видел плохо, но все-таки намечался какой-то прогресс... Цвета возвращали свои живые краски, предметы обретали четкость, а левая сторона правого глаза — покидала тьму.       Хотя... о левом оке такого сказать было нельзя: зрительные способности левого глаза значительно ухудшались. Пожалуй, об этом не знал никто кроме врачей и самого Итачи — забота о переживаниях и чувствах других тормозила поправку самого пациента.       — Какой? — сидящий рядом Шисуи даже не посмотрел на друга. Он, так же, как и напарник, отламывал от своего куска хлеба фрагменты и кидал их птицам, что вились рядом, жадно подхватывая брошенную им пищу с земли.       — Саске убил меня катаной.       — Ты просто слишком сильно переживаешь то, что он к тебе так и не пришел.       — Он приходил. Как раз пару дней назад, — и пианист почувствовал чужой внимательный взгляд на себе. Повернул голову, все так же скользя глазами немного мимо Шисуи, пытаясь разглядеть выражение лица музыканта: все было почти четкой и привычной реальной формы. От того и бледное лицо скрипача, на котором рисовалось хорошо скрываемое беспокойство и напряжение, было уже разглядеть нетрудно.       — Что он сказал?       — Нахамил как обычно.       — И... больше ничего?       — А должен был? — можно было бы уловить задумчивый прищур Итачи, если бы не черные очки.       — Ну... не знаю. Твой брат непредсказуем, — странно усмехнулся аспирант.       — Шисуи, все хорошо, — пианист отвернулся, вновь переводя взгляд на шумных птиц. — Жду не дождусь, когда ты поведаешь то, что нашел на Саске. Видишь же, я поправляюсь. Мне уже можно сказать, — отчасти правда.       — Пока еще рано, — отрицательно кивнул скрипач, — ты только начал идти на поправку. И я искренне надеюсь, что к следующему вторнику ты будешь еще более здоров.       Итачи вновь посмотрел на друга:       — А что будет во вторник?       — Ты все узнаешь... впрочем, как и я.