Пианист

      Процедуры были выматывающими — да, таблетки и уколы снимали некоторую часть глазной и головной боли, но, в целом, все равно было фигово. От прописанных врачами упражнений зенки Итачи напрягались слишком сильно, и ему казалось, что это не приводило ни к чему, кроме усталости и очередным болям. Он уже начал верить, что все это бесполезно...       Однако... сегодня утром он уловил... правда, на каком-то микроуровне, что серые оттенки едва ли стали менее монохромными, а очертания предметов немного не такими кривыми и дрожащими. Хотя левая сторона каждого глаза все равно еще ни черта не видит. Но все равно это же прогресс! Небольшой, правда. Но это всего лишь третий день нахождения Итачи в больнице!       После завтрака и процедур пианист почувствовал непреодолимую тягу ко сну, хотелось выспаться: Шисуи сегодня не придет, отец говорил, что тоже — у них репетиция оркестра, которую просто нельзя отменить. Возможно, приедет мать, но... Итачи не успел подумать, что «но»... поскольку уже был в объятиях Морфея.       Ему снилось холодное просторное каменное пространство — в окружающем мраке оно было каким-то зеленоватым, заплесневелым, сырым. Глаза видят плохо, хотя и не понятно, отчего: то ли от царившей здесь всеобъемлющей тьмы или же... Итачи просто не может различить.       — Что ты видишь сквозь свой шаринган?       Это голос... знакомый...       Так это же...

Его собственный.

      Итачи смотрит впереди себя, едва замечая на каменном изваянии, напоминающем трон, расслабленно сидящую мужскую фигуру. Мозг пропускает мимо странное слово «шаринган», а лишь жадно впитывает картинку — ведь перед Итачи он сам: правая рука держит левое запястье; ноги скрещены в районе щиколоток; черный плащ с красными облаками слегка расстегнут; а на лбу странный протектор с перечеркнутым листом.       — Итачи, — внезапно раздавшийся голос позади, заставил Итачи резко обернуться: «Саске?», — я вижу твою смерть.       Боль в груди резкая и грубая. Заставляющая захлебнуться в собственной крови.       Итачи падает на каменный пол под давлением чужого веса, едва осознавая, что проткнут... катаной насквозь.       — Все кончено, Итачи, — на лице Саске слабая хищная улыбка. Голос тверд. Взгляд серьезен, — но сперва ответь мне на один вопрос.       Итачи чувствует, как безумно нечеловеческое ощущение резкого страха наполняет его тело под ребрами. Как кровь разливается внутри груди, не позволяя изречь что-либо: только лишь кровавый хрип.       «Саске... это не я...»       Содрогающаяся рука двумя пальцами тянется к лицу младшего, что в самый последний момент сгибаются влево — Саске следует взглядом за этим жестом, наконец, замечая силуэт, лениво восседающий все это время на каменном троне: это тот... другой Итачи... в черно-красном плаще...       — Кар! — вороний крик звучит громко, фамильярно, а Итачи чувствует, как боль в окровавленной груди сменяется жгучей агонией по всему телу: его разрывает на части, которые тут же превращаются в черных кричащих ворон, разлетающихся в стороны.       Резкий тяжелый выдох.       Внезапно проснувшись, пианист поднялся в постели: кошмар.       Итачи приснился кошмар...       или же прорицание?