Пианист

      Теперь его голову не занимал даже разговор с Гаарой: когда троица музыкантов ушла, пришлось рассказать оставшемуся журналюге правду по поводу Изуми.       «И все? Так скучно? — тускло отозвался третьекурсник. — Надеюсь, это твой умелый блеф, ибо эта история не то, что моего поста не достойна, а даже недостойна попасть в ленту сплетнической "Сети". Слишком пресно и безинтрижно».       Однако сейчас Шисуи мчал, и все мысли были лишь о том, что оставалось 15 минут до конца. Скрипач спешил. Спешил как только мог. Ведь он вряд ли бы смог простить себе опоздание.       Дыхание сбито, а плечо ноет от увесистого футляра, что встретился при беге Учихи практически со все косяками, откосами и... людьми.       — Прошу прощения! — язык уже покрылся мозолями от однообразия изречений. — Извините!..       Бежал дальше, пока не...       Замер напротив знакомой белой двери, еле сдерживая себя, чтобы не ворваться в одноместную палату на всех порах. Удерживало лишь бушующее в голове наставление женщины с регистрации: со слепыми нужно быть более чутким, внимательным и... тихим.       Постучал, прежде чем войти. Но стук вышел каким-то робким, несерьезным.       — Привет, — негромко изрек скрипач, мазнув взглядом по телу, лежащему на койке. — Это я.       — Шисуи, — с некоторой странной надеждой и облегчением пролепетал Итачи, тут же приподнимаясь в корпусе и усаживаясь в кровати. Было видно, как не просто ему даются эти движения.       — Как ты? — струнник спешными движениями приблизился к другу, усаживаясь на стул рядом с койкой и кладя футляр со скрипкой подле себя: скрипач не хотел заставлять Итачи метаться глазами по тьме, а хотел, чтобы друг сразу увидел его... — Встретил сегодня Яхико, Конан и Нагато. Они интересовались твоим самочувствием. Я сказал то, как оно было у тебя вчера...       — Сегодня хуже, — искренне отозвался пианист, как и вчера странно накреняя голову и замирая глазами в точке сбоку от брюнета. — Голова кружится, тошнит... Боли внутри черепа.       — Ну а ты что хотел? Это ж сотрясение.       — Мне почти ничего нельзя: нельзя перегружать мозг. Родители сегодня приходили, хотели оставить телефон, чтобы я мог хотя бы музыку послушать, но и этого врачи запретили. Говорят не распылять возможности мозга, а направить эти силы на восстановление глаз — упражнения зрительные всякие... процедуры.       — Делай, что они говорят. Ты должен обязательно поправиться.       — Да, знаю...       Тишина...       Шисуи смотрел в безумно знакомое лицо, что так сильно за эти два дня осунулось, исхудало. Рассекающие щеки линии стали особо заметны. А этот отрешенный взгляд, смотрящий куда-то мимо... От всей такой картины сердце обливалось кровью. И Шисуи становилось тошно от его вчерашнего поведения: ведь он заставил лучшего друга волноваться... Какой же урод! Кажется, скрипач теперь не простит себе этого никогда.       — Знаешь... — изрек аспирант, заполнив тишину, — если бы я мог вырвать собственные глаза и отдать их тебе, то сделал бы это. Правда.       — Глупости, — отозвался Учиха, закрывая веки и плавно опускаясь на кровать, — лицо на мгновение исказилось гримасой боли: видимо вновь острый прострел где-то внутри мозга. — Все образумится. Я выздоровлю. Мне же еще в концерте играть.       — Не переживай об этом. Яхико сказал, чтобы ты забил и не думал сейчас ни о каких концертах: он перенесет твое выступление. Сказал, что применит ради тебя все свои способности к коммуникации, и концерт случится тогда, когда ты будешь в полном порядке.       — А Саске? Он в курсе?       — О чем? О том, что ты с черепно-мозговым в больнице? — Шисуи сразу осознал, что его попытка пошутить крайне неудачна. — Все в курсе, Итачи. Кстати, раз речь пошла о твоем брате: я кое-что узнал о нем. Но скажу тебе только, когда ты поправишься. Будет стимул быстрее прийти в норму.       — Там что-то страшное?       — Если честно, я пока не понял.       — Ясно.       Легкий шум, состоящий из краткого приглушенного стука и звука открывающейся молнии — Итачи наклонил голову ниже, метнувшись глазами, пока не узрел, как друг потянулся к скрипичному футляру и открыл отсек, где обычно держал ноты.       — У меня для тебя подарок, Итачи, — Шисуи вызволил из кармана этого чехла небольшой предмет и протянул его пианисту.       — Детская книжка? — удивился тот, принимая презент и ощупывая его.       — Здесь почти нет текста, а только цветные яркие картинки. Ты говорил, что теперь тускло воспринимаешь цвета. Вот, каждый день будешь проверять, как глаза видят цвет, — парень потянулся к книге в чужих руках, перелистнул несколько страниц: Итачи ощутил насколько были холодными пальцы напарника, — я тут стикеры наклеил с подписью каждого цвета. Вот красный, белый, желтый, синий и так далее. Не знаю, насколько ты сейчас дальтоник, поэтому подписал всё на всякий случай.       Сердце больно сжалось в груди, но пианист едва заставил себя сдержаться и не подать виду. Улыбнулся:       — Спасибо, Шисуи. Ты самый настоящий друг.       А орган под самыми ребрами съежился еще сильнее: ведь Итачи так и не сообщил напарнику, что видит теперь все расплывчато, волнисто и криво.       Что все буквы рассыпаются перед глазами, извиваются словно змеи. Нечитабельные каракули...       Пианист поднял голову, взглянув в... чужое искаженное бесформенное расплывчатое лицо... вернее месиво.       Не сказал, потому что не хотел заставлять Шисуи волноваться...       — Время посещения пациентов окончено, — раздался чужой женский голос — строгий, но приглушенный. Врач появилась в дверях.       — Мне пора, Итачи, — изрек Шисуи, поднимаясь с собственного места и закидывая привычным движением футляр за спину. — Прости, не смогу завтра прийти. Но постараюсь сделать это послезавтра.       — Спасибо.