Пианист

      Он пришел почти первым: в помещении студенческого совета был лишь один человек.       — Привет, Итачи, — широко улыбнулся сидящий у окна Кисаме, когда Учиха, закрыв за собой дверь, опустился на стул недалеко от входа — это была небольшая и практически пустая аудитория, где мягкие черные стулья стояли у стен, образуя круг. — Я тоже примчался. Но вот толку-то? Где наши идейные вдохновители? Смски шлют, а сами не приходят. Хотя сегодня на репетиции я видел Конан...       Итачи ничего не ответил.       Хошигаки Кисаме был тубистом, выпускающимся в этом учебном году из аспирантуры.       Шисуи как-то рассказывал, что этот Кисаме не представляет из себя ничего особенного. Что его игра не так уж и хороша. И что его держат лишь из-за того, что оркестру нужна туба, а в Академии на этом инструменте больше никто не учится. И если бы Хошигаки можно было кем-то заменить, его бы наверняка отчисли, ибо на пары он стабильно не ходил и экзамены сдавал еле как.       — Да ты с ума сошел?! — крикнул ввалившийся в помещение Дейдара: раскрывшаяся от его появления дверь звучно ударилась о стену. Юношеские руки агрессивно сминали ноты. Блондин целеустремленно продвинулся дальше в аудиторию, зло оглядываясь на шедшего позади себя с пачкой бумаг Сасори. — Вообще понял, какую херню сочинил?! Я говорил же — искусство — это большой Бум! А ты что навалял для моей партии?! Треугольник в последнем такте получасового симфонического произведения?! Ты рехнулся?! Где литавры, барабаны и вся прочая перкуссия, а?! Я ударник, слышишь?! Где большой Бум, о котором я столько тебе говорил?!       — Заткнись, Дейдара, — безразличие, казалось, было всегда верным спутником Сасори.       Итачи уважал. Уважал этого молодого композитора-аспиранта за весь талант, которым тот обладал — еще будучи первокурсником бакалавриата Сасори сочинил музыку для кукольного спектакля, ставящегося в городском Доме марионеток. Это сочинение мгновенно стало хитом не только в узких музыкальных кругах, но и пошло в массы. Звучало на радио и телевидении: не слишком очевидная классика с примесью современных гармоний и ярких запоминающихся мелодий сделала из только что поступившего в Академию студента настоящую звезду. Музыка и правда была зажигательной, классной, в какой-то степени попсовой — понятной любому.       У Сасори не снесло крышу от внезапной славы, что свалилась на него в семнадцать лет: всегда оставался собой — холодным, закрытым и немного надменным человеком. И такая стабильность в характере была второй вещью, за которую Учиха уважал этого музыканта.       — Ты ничего не смыслишь в искусстве, Дейдара, — негромко изрек композитор, замечая справа от себя брюнета. — Здравствуй, Итачи, — бледные пальцы аспиранта тут же стали перебирать листки в пачке бумаг в поиске нужных нот. И молодой человек протянул белые страницы своего очередного произведения. — Держи. Тебе Яхико позже скажет, что делать.       Черные глаза мазнули по заглавным буквам — «Тихая гавань». Это была фортепианная крупная пьеса, фактура которой была слишком удобной и комфортной для игры: за свою жизнь Итачи переиграл слишком много разной музыки и уже без каких-либо прикосновений к клавишам мог определить «удобное» для исполнения сочинение. К тому же, хорошая звуковысотная память позволяла Учихе воспроизводить мелодию в голове, при этом только глядя в ноты — музыка «Тихой гавани» действительно была потрясающе чарующей.       — Ну-ка, — Итачи ощутил, как Дейдара навис над ним сверху, нагло заглядывая в ноты, что были в руках пианиста, — Сасори и тебе одну ноту накалякал? Чего?! — блондин отпрянул, пронзив композитора взглядом. — Почему у Итачи не одна нота, как у меня?! Или ты считаешь, что я недостаточно талантлив и не справлюсь с бо́льшим, как этот Учиха?!       Последнее произнесено с мясистой долей злости, ненависти и агрессии. Однако Итачи был выше того, чтобы реагировать — он не любил расходовать энергию понапрасну. Особенно на негативную эмоцию. Он мог держать свои чувства под контролем, в отличии от...       Этот Дейдара... обладал весьма несдержанным и порывистым нравом. Было слишком очевидно, что ударник жаждет доказать окружающим, что он лучший. К тому же Итачи слышал, как отец отзывался об этом парне: «У него действительно очень хорошее чувство ритма, и музыкальная коммуникация с остальными партиями оркестра. Однако в противовес этому, Дейдара слишком сильно старается показать другим свое превосходство».       Наверное, это можно было назвать профессиональным эгоизмом и... какой-то особой пламенной ненавистью, горящей в молодой юношеской душе. Однако если это упорство сделало из блондина достойного музыканта, способного стать членом ЗОПИСМ, то разве эти качества могли быть отрицательными?..       Наверное, в некоторых случаях именно ненависть и желание доказать другим, что ты чего-то стоишь может стать сильным двигателем в развитии навыков. Наверное, и Саске стоит обратить внимание на это качество своего сокурсника-ударника. Наверное, Саске нужен этот... внутренний импульс.       Наверное...       Итачи не был уверен до конца, ведь сам лично не сталкивался с подобным — он никогда не нуждался в такой ненависти. Он просто играл, не замечая вокруг себя ничего... Был только он и... музыка.       — Я пишу музыку не для кого-то, — глухо отозвался Сасори, — не для определенного человека, и уж тем более я не опираюсь на желания исполнителей. Я делаю так, как считаю нужным.       Это было третьим, за что Итачи уважал Сасори. За непреклонность: ведь в музыкальной профессии так важно отстаивать собственную точку зрения.       Итачи всегда придерживался этого пути.