Пианист

      Глубинная тишина, нарушаемая лишь тусклым шуршанием бумаги. Специфический запах старых книг наполнял воздух. Черные глаза увлеченно скользили по тексту.       «Весной 1827 года Шуберт был среди 38-ми факельщиков, сопровождавших на кладбище гроб Бетховена. Как бы его не потрясла смерть великого композитора, он испытывал чувство некоторого облегчения, ибо его собственное творчество всегда оставалось в тени».       Подобное чтиво развлекало. Однако, Итачи, откровенно говоря, сомневался в правдивости данного абзаца: если в наличии Шуберта на похоронах Бетховена пианист не сомневался, ибо читал об этом факте в других книгах, то уже описываемые чувства оставшегося в живых австрийского композитора были для Учихи terra incognita — он мало во что верил по-настоящему. Вернее, мало чему. Всё всегда старался перепроверить — нужны были доказательства: заметки о личных чувствах композиторов, их письма друзьям и знакомым, записи близких людей и, наконец, уцелевшие обрывки журналистских статей того времени...       А здесь же... был лишь голый текст, не подкрепленный никакими внушающими доверие источниками.       Может, именно потому, что Итачи всегда старался владеть достоверной информацией, он был прекрасным пианистом? Всегда исполнял произведения так, как было нужно... без разных уходов «в сторону», что было свойственно молодому поколению музыкантов — его сверстникам.       Они все пытались привнести в исполнение что-то новое, свое уникальное видение, но... как правило, это шло в разрез тому замыслу, что вкладывали композиторы в свои сочинения.       А Итачи... он уже слишком хорошо осознавал, с какой целью была начертана та или иная нота, какую смысловую нагрузку несла, и что побудило композитора создать целую цепочку звеньев из постоянно возникающей той самой ноты. И Учиха всегда старался передать в своей игре то, что хорошо понимал, осознавал и чувствовал. Все свои знания.       — Привет, — рядом раздался шепот, заставивший Итачи поднять глаза. — Здесь свободно?       Аккуратная бледная девичья ручка указала на стул, что стоял с другой стороны небольшого стола, за которым сидел Итачи. Брюнет слабо кивнул, колко охватив взглядом помещение — надо же, преддверие сессии и правда собрало в читальном зале библиотеки Академии слишком большое количество студентов. Свободных мест просто нет. Пожалуй, только это одно напротив него. Но это не точно.       Учиха вновь посмотрел на девушку: она уже расположившись на стуле, сложила перед собой стопку книг, достала из сумки тетрадку, открыв при этом один из принесенных ей учебников. Почувствовав на себе чужой внимательный взгляд, Изуми мягко улыбнулась, и тут же вновь обратилась к своему делу — к подготовке к экзамену.       Черные глаза Итачи опустились к тексту про Шуберта и Бетховена. Однако мозг вряд ли был уже способен воспринимать дальнейшую информацию из книги.       Рефлексия. Она всегда застигала Итачи врасплох.       Пианист выдохнул, едва качнув головой в сторону.       Он признавал тот факт, что ему мало с кем не было скучно. Что у него было совсем немного друзей. И что Изуми, несомненно... была одной из них. Она оказалась интересным собеседником.       Приятная девушка-музыковед, что училась на курс младше и знала о музыке, наверное, в силу своей специальности чуть больше, чем знал сам Итачи, подошла к нему где-то полгода назад — все случилось после скандального концерта современной музыки, в котором Учиха принимал участие. По окончанию выступления, она обратилась к нему с просьбой дать интервью для ее журналисткой практики. Материалы нигде не должны были публиковаться. Это просто задание, которое ей нужно сдать своему педагогу.       Итачи и ранее давал комментарии и отвечал на вопросы тех, кто делал к нему подобные обращения. Однако, как правило, все задаваемые ему вопросы были примитивными и скучными, словно их формулировали не музыканты...       Но вот Изуми была другой: она хорошо подготовилась к этому интервью. Ее вопросы были об интерпретации, замысле и драматургии того произведения, которое исполнял Итачи — несмотря на то, что сочинение было вызывающим и эксцентричным, от чего любой вопрос можно было воспринять с издевкой, Учиха не сделал этого. Ибо видел в чужих глазах сильную увлеченность современной музыкой и отменное понимание всех процессов, происходящих в ней, какими бы сумасбродными они не были: каким бы диковатым не являлось исполняемое произведение, каким провальным не был сам концерт, Изуми было не до насмешек.       После того вечера Итачи не искал с девушкой встречи. Но если все-таки пересекался с ней и между ними завязывался какой-то диалог, пианист отмечал, что с Изуми действительно было не скучно. Она была толковой, сообразительной и с широко развитым кругозором. Итачи нравились такие люди.       Наверное, именно поэтому она смогла стать для него... другом... не более. Однако под натиском Шисуи, Итачи чувствовал, что возможно его чувства имеют иной характер. Хотя это совсем необязательно значило, что он испытывал к девушке что-то вроде любви.       Он сам не мог понять до конца, что ощущал в сердце.       Внезапно вибрация — на лежащем на столе учиховском смартфоне замигал экран.       Мелькнуло сообщение:       «от ЗОПИСМ: экстренное собрание в 101 ауд. СРОЧНО!»       Книга в его руках едва ли с шумом захлопнулась — с ее страниц вроде даже сорвались частички книжной пыли, закружившись в воздухе.       — Еще увидимся, Изуми, — шепнул Итачи, схватив свой телефон и спешно направившись в сторону выхода из читального зала.       Он даже и не заметил, как брюнетка кратко ему улыбнулась и сдержанно кивнула.