***
Нацист опомнился лишь через час. Он не увидел рядом близкого человека, но только потом вспомнил, что сам его и выгнал. Ужасное прошлое проникало в настоящее и портило его, как яд от укуса кобры, что пропитывал кристально чистую кровь. Подорвавшись с места, немец не заметил, как задел локтём вазу, что стояла на комоде рядом с диваном. Она тут же свалилась на пол, с жутким грохотом разбившись на острые осколки. Пронзительный треск стекла напугал даже кошку, что тут же поспешила выбежать из гостинной. — Что я наделал.. — облокачиваясь о подоконник, кладя руку на лоб, обречённо сказал Рейх на выдохе. Нацисту было совершено плевать на вазу. Он ненавидел себя за свою глупость и неумение сдерживаться. Он снова, снова и снова ранил близкого человека, который за такой короткий срок стал ему, казалось, роднее всех во Вселенной. Немец уже не понимал, как себя наказывать, чтобы больше не срываться, чтобы научиться любить, а не травмировать других. Руки начинали трястись от желания покурить. Нацисту срочно нужно было прийти в себя. Слишком уж плохо еиу стало за такой короткий промежуток времени. Он лихорадочно полез в шкаф, нащупывая там ещё запечатанную пачку. Не рассчитав силу, Рейх громко захлопнул деревянную дверцу, да так сильно, что её чуть ли не снесло с петель. — Пап, всё нормально? — Германия осторожно выглянул из-за угла дверного проёма, спрашивая это почти шёпотом. ГДР, напуганный грохотом, прятался за спиной брата, не решаясь что-то спрашивать у отца. — Да. Я случайно разбил. — слегка раздражённо отвечал тот, еле-еле сдерживаясь, чтобы не устроить ругань и не разбить все стёкла в доме от злости. Нацист стоял к сыновьям спиной, говорил, даже не поворачиваясь. Пальцы дрожали от накатывающей злости и, одновременно, паники. Рейх пытался открыть пачку. Он всегда делал это легко, быстро и на автомате, однако сейчас едва ли мог снять плёнку с коробочки. Он не хотел вредить детям. Юноши не могли не заметить поникший вид отца, его мрачный взгляд и глаза, полные сожаления и вины. — Точно? — вдруг тихо отозвался ГДР. — Точно. Уйдите, bitte. — прожигая взглядом стену, шипел немец. — Но.. — хотел было сказать младший немец, но его тут же перебили. — Пошли. Всё. — силой отводя младшего брата обратно в комнату, немного строго проговорил Германия. Он был далеко не глупым и прекрасно знал, что отца сейчас лучше не трогать. Иначе хуже будет всем. Рейх больше не мог терпеть, поэтому от злости разорвал пачку в клочья. Сигареты посыпались на пол — это разозлило лишь сильнее, но от очередной неудачи деваться было некуда. Он зло выдохнул, беря с пола пару сигарет в пальцы, и отправился на балкон. Мужчина перешагнул порог двери, и его лицо тут же защипал сильный морозный ветер. Тело невольно заколотило, а щека заблестела от тонкой влажной дорожки. Альфа редко позволял себе слёзы, но сейчас просто не мог совладать с собой — в голове гнило слишком много воспоминаний, обид, боли и страхов. Рейх не хотел признавать, что жена никогда не любила его, что их счастливая семья — не более, чем иллюзия, мираж. Он не смог уберечь от этого разрыва ни детей, ни себя. Травма осталась с ним, кажется, на всю жизнь. Но куда больше боли приносил тот факт, что Союзу становилось лишь хуже от его действий — Рейх прекрасно видел всё это, пусть омега и старался делать вид, что для него это обыденность. Видел, как Совет пытался спрятать тревожный взгляд за прядями волос, когда они проходили по тёмным переулкам поздним вечером. Видел, как быстро он переводил темы, когда нацист спрашивал его о перчатках, повязке и шраме на шее. Видел, как русский тяжело дышал, слышал его бешеное сердцебиение, когда они посещали общественные места — Сов будто специально контролировал своё дыхание, чтобы никто из окружающих не догадался, как ему тревожно, страшно и неудобно. Но вместо удачных результатов получались лишь попытки, и дыхание омеги всё равно очень быстро сбивалось. Было больно от того, что Союз становился всё более зажатым, молчаливым и робким. Он был его немым слушателем, что лишь тепло улыбался в ответ на все рассказы немца, почти ни разу не заикаясь о том, как дела у него самого. С каждым месяцем их дружбы Рейх понимал, насколько ему было приятно с ним общаться. СССР всегда поддерживал все его идеи и говорил не дольше, чем звучал вопрос. Он говорил совсем немного. Но говорил тихо и спокойно, а взгляд его глубоких зелёных глаз был расслабленым и таким мягким, что в нём можно было вечно проваливаться. Столько тем, которые они не успели обсудить вдоль и поперёк, можно было посчитать разве что по пальцам. Союз был начитан, образован и умён, как и сам Рейх. Они росли в разных семьях, в разных условиях, но в интеллекте друг другу не уступали. Рейх никогда не встречал таких людей, тем более омег. И он панически боялся потерять его. Такого необычного и приятного. Такого неповторимого и идеального. Ариец впервые за всю жизнь настолько сильно любил кого-то. И это пугало его. Но лишь со временем страх перерос в принятие. Теперь Рейх боялся другого — больше никогда не увидеть его улыбку, его взгляд, наполненный жизнью и теплом, его силуэт в окне дома из соседнего квартала. Он боялся потерять того навсегда. Сигарета за сигаретой падали в пепельницу. Немец сильно продрог, поджилки тряслись от мороза, но в этот раз ему всё-таки удалось успокоиться. Неужели всё повторялось? Тем не менее, осознание его сильной любви к русскому лишь больше растрогало Рейха. — «Застрелюсь, если ещё хоть один раз обижу его.» — думал немец, закрывая дверь балкона дрожащей от холода рукой.***
Рейх не стал брать работу на дом, он слишком устал. Стопки документов и медкнижек уже которую неделю двоились перед глазами, от усталости он больше не мог их видеть. Сегодня он хотел заняться совершенно другим — подарок. Ариец хотел сделать что-то особенное, что-то такое, что не найдёшь в простом магазине, что-то нечто уникальное и ценное. Что-то, что можно было сделать лишь своими руками, от всего сердца, вкладывая всю свою симпатию в презент. Рейх хотел бы удивить его, порадовать и, в каком-то смысле, загладить тот неловкий момент в гостях. Видеть улыбку и счастье в глазах Союза — именно это всегда было самым лучшим подарком для Рейха. И он ни коим образом не хотел лишаться его.На календаре 30 декабря.
Было уже слишком темно, яркий, прожигающий глаза свет фонарей падал на снег, заставляя его сверкать и искриться в столь позднее время. Цветные неоновые вывески разных магазинов украшали скромные улицы Москвы, в разных окнах самыми яркими цветами мерцали и переливались гирлянды. Меньше, чем через день должен был наступить долгожданный праздник, к которому народ очень усердно готовился. Чаще всего прохожие шли в руках с большими пакетами вкусностей для застолья, с коробкой хрупких ёлочных шаров и игрушек, с подарками для родных и близких, а кто-то нёс искусственную маленькую ёлочку домой. Мужчина несколько раз замечал проходящих мимо парней и девушек с бутылками крепкого алкоголя. Они были на веселе и, по всей видимости, решили отметить Новый Год заранее. Немец этому ничуть не удивился. Будь он помоложе, и будь у него возможность так свободно гулять с близкими друзьями, он бы отрывался точно так же, как они. Но сейчас ему было совсем не до этого. Рейх сильно торопился, бежал так быстро, как только удавалось. Несколько раз он поскользнулся на присыпанном снегом льду, но подарок для Союза ему сберечь удалось. И, наконец, с сильной отдышкой остановившись у Союза перед дверью, запыхавшийся Рейх нажал на звонок. — Кто это? Ещё и в такое время звонит.. — раздражённо прошипел СССР, неохотно поднимаясь с кресла и медленно идя к дверному проёму. Он был злым и уставшим, ведь кроме семьи, детей и Польши, его больше никто и не поздравил. Снова. В преддверии новогодних каникул его сыновья вновь уехали к дяде, ближе к свежему воздуху, лесу и снежным горкам, чтобы весело отметить праздник. СССР совсем не волновался, ведь знал, что передаёт своих детей в надёжные руки. Про его день рождения забывали постоянно, от чего Союз сначала злился, а спустя время просто стал тосковать. Именно поэтому последние 10 лет он не отмечал его. В своё время Союз не забывал ни о ком из своих товарищей, которыми он дорожил и которых действительно ценил. Он всегда уделял им своё время и всегда поздравлял их вовремя. А где все эти люди сейчас? Они просто забыли про Союза, от чего тот и грустил. В дверь продолжали настойчиво звонить. — Да иду я, иду! — рявкнув это ещё громче, социалист накинул на себя тёплую кофту и неохотно открыл дверь с сердитым видом. Союз распахнул глаза и ахнул. Перед ним стоял Рейх, который до сих пор не мог отдышаться, наполовину в снегу, чуть потрёпанный, а в его руках был огромный букет синих ирисов вместе с подарочным пакетом и коробкой дорогого кремового тортика. — С днём рождения. — Рейх, нежно улыбаясь, облокотился о дверной проём, не в силах больше стоять на ногах ровно после такой изнурительной пробежки почти по всем ближайшим магазинам. Дыхание немца медленно приходило в норму. — Рейх... — Союз не мог нарадоваться. Его трепет в груди с каждым стуком сердца возрастал. Омега не мог даже пошевелиться. Казалось, последняя надежда на счастье уже угасла, всё будет кончено, всё пропадёт. Однако, этому горю всё вышло боком. Он был так счастлив, что Рейх всё-таки не забыл. В его руках был пышный букет, немец был одет довольно опрятно. Видно, что готовился. Но главным подарком для Союза было, конечно же, его внимание. Его присутствие здесь. Русский любил его безумно, и именно он оказался тем человеком, что так тепло поздравил его, хоть и в последний момент. — Давай я пока поставлю букет в вазу, на кухне... — социалист, продолжая коситься на Рейха ошарашенным взглядом, осторожно взял из его рук ароматный букет и пулей помчался в сторону кухни. Немцу оставалось лишь догадываться, что происходит у Совета в голове. — «Он мне этого не простит.» — Рейх поставил на тумбочку в коридоре торт вместе с подарком, почувствовав себя виноватым. У него было предчувствие, что его сейчас либо знатно обматерят, либо прогонят куда подальше за столь поздний визит. И за тот случай у него в гостях, конечно же. Рейх, переминаясь с ноги на ногу в прихожей, ощущал себя неуютно, ведь Союз слишком долго не выходил из кухни. Немец стал в разы больше дорожить им и, естественно, старался как можно меньше его задевать. Союз стал ему бесконечно дорог и любим, но лишь тайно. И сейчас он боялся, что снова наступил на те же грабли — окончательно расстроил близкого ему человека. Наверное, социалист подавно разочаровался в нём. Дыхание сбилось, а руки начинали трястись от приятного волнения. Нервно смеясь, СССР наполнил вазу водой и поставил в неё букет ирисов. Рейх занервничал пуще прежнего. Он вернулся в прихожую к Рейху и с разбегу кинулся к нему на руки, в крепкие тёплые объятия. Теперь, вместо Союза, в шоке пребывал уже Рейх. Всё происходило слишком неожиданно. — Спасибо. Спасибо тебе.. Мой хороший. — Союз крепко обнимал друга за шею, не желая отпускать его ни на секунду. Нацист густо покраснел от приятного голоса над ухом и ещё крепче обнял СССР в ответ, поглаживая его по спине. — Я думал, ты меня уже не поздравишь. — заговорил он шёпотом после пяти минут согревающих объятий, прикрывая глаз. — Ещё чего, я про такой день даже под дулом пистолета не забуду. — мягко похлопав Союза по спине тяжёлой рукой, Рейх сипло усмехнулся. Тот только крепче обнял немца. Они вместе посмеялись, утыкаясь друг другу в шею, после чего прекратили объятия. — Проходи на кухню, чай пить будем. — жестом глаз СССР указал на открытую дверь в конце коридора, слегка покраснев. Союзу было очень приятно, но немного неловко — он же совсем не причёсан, не собран. Вышел к немцу в домашней кофте и тапках, для омеги это было совсем неопрятно. Рейх же, помыв руки в ванной, отнёс подарки на кухню, начиная выжидать именинника там. — У меня что-то на волосах? На кофте? — СССР таки не успел выйти с кухни. Ему показалось странным, как пристально и хищно смотрел на него немец, когда омега доставал скатерть из шкафа. — Нет-нет. В тебе всё прекрасно. — не отводя взора голубых глаз от его тела, завороженно произносил Рейх. — Я сейчас причешусь и приду. — тихо откашлявшись, пытаясь разбавить нагнетающую тишину, Союз неловко улыбнулся. — Не нужно. Оставь всё так. — выгнув одну бровь в недоумении, нацист наконец-то посмотрел ему в глаза. Так внимательно и пронзительно, он будто разглядывал каждую извилину, каждый сосуд в его зелёной радужке. — Не хочу видеть воронье гнездо у себя на голове, поэтому всё-таки пойду. — стушевался социалист, смущённо отворачивая голову в сторону спальни. Уже намереваясь пойти туда, Союз понял, что его крепко держат за руку. — Нет. Не отпущу. — в своей строгой манере начал он, покачав головой, — Нет никакого гнезда. Твои волосы всегда были хороши. И сейчас тоже. — выделив последнее предложение интонацией, продолжал Рейх, — Так что будь добр не портить эту красоту. — он довольно оскалился, медленно опуская руку, когда Союз наконец-то ему кивнул. Русский был сильно смущён, когда Рейх поставил на стол пакет подарков и коробку с тортом. Немцу льстило, когда Союз всё так же смущённо разрезал торт, любуясь тем, как аккуратно кондитеры нанесли глазурь на края тортика, как красиво переливались спелые ягоды на его центре, и как до безумия аппетитно выглядел сам торт. Рейх часами выбирал его среди сотни других на полках, и его старания оказались не напрасны — видно, Совет в восторге. — Ну? Вкусный? — улыбаясь по-чеширски, вдруг спросил нацист, видя, с каким удовольствием СССР уплетал кремовый тортик. — Безумно вкусный! Бесподобный! — не успев прожевать кусочек, радостно отозвался социалист с набитым ртом. Эти 2 недели он был таким расстроенным и поникшим, будто мёртвым, думал, что теперь так будет всегда. А сейчас с приятным трепетом в груди наслаждался одним из подарков немца и, разумеется, его же компанией. Рейх удовлетворённо склонил голову, самодовольно скалясь и радуясь, что ему удалось обрадовать своё сокровище. Особенно радовала его лучезарная улыбка и счастливые глаза. Нацист буквально таял от его глаз. — Ну, а теперь открывай подарки. — не подавая виду от слова совсем, что он скоро расплавится под взглядом омеги, хитро продолжил немец. Рейх подпёр голову рукой, с неземным удовольствием наблюдая за тем, как заинтересованно и осторожно Союз вынул коробку из пакета, намереваясь открыть её. Тонкие пальцы скользнули по картонной крышке, откладывая её в сторону. СССР опешил — он явно не знал, что Рейх любит дарить так много. На дне коробки лежало всё, от чего Союз в своё время был просто без ума — маленький гербарий из полевых цветов и лаванды, восковая свеча, серебряная подвеска на руку с тёмно-зелёным малахитом и большой холст, на котором тушью и красками был написан сам омега. Рейх изобразил всё, что любил в нём — ямочки, овальное лицо, низкий рост, тонкие запястья, веснушки, вьющиеся пряди и чуть прикрытые глаза, их взволнованный взгляд куда-то вдаль, У Совета и вправду были изумительные глаза, но один из которых скрыт под повязкой, был по-прежнему для немца тайной. Одним словом, нацист любил в нём всё. Союз лишь распахнул глаза, удивлённо подняв брови, не зная, куда деть себя от счастья. Он прикрыл рот ладонью, не в силах оправиться от ярких эмоций. Русский ненавидел сюрпризы и неожиданности — ненавидел всё, что таило за собой неизвестность и с большей вероятностью могло принести ему горе и разочарование. Но Рейх показал ему, что вторая сторона медали всё же есть, ведь сюрпризы бывают и приятными. — Ну? Тебе понравились подарки? — процедил Рейх, прищурившись, продолжая показывать клыки. — Даже не спрашивай. — его глаза блестели от восторга и радости, дав понять немцу всё без лишних слов. Нацист улыбнулся ещё шире, когда заметил, каким ярким румянцем сейчас горели щёки омеги. Намереваясь отойти от стола, Союз нечаянно споткнулся ногой об стул. Он свалился Рейху на руки, что теперь намертво вцепился ему в спину. Чёрные когти проткнули кофту, слегка впиваясь в бока Союза. От колкой боли он невольно шикнул, но стерпел это. Вместо того, чтобы подняться и отскочить от альфы, русский повернулся к нему лицом, на удивление не собираясь убирать чужие руки со своего тела. СССР добро кивнул ему, безмолвно прощая Рейха за принесённый дискомфорт, и робко обнял его шею. У нациста была чересчур крепкая хватка, и где-то в груди Союза зарождалось ощущение, что его больше никогда не отпустят. Подсознательно социалист хотел этого. Безумно хотел. Рейх стиснул его до хруста суставов, крепко прижав к себе. Немец немного коварно посмеялся, начиная ласково поглаживать друга по спине. — Ordentlich. — хрипло усмехнулся он. — Что? — в недоумении отозвался Союз. — Аккуратнее, говорю. — русский тихо ойкнул, когда почувствовал, как когти альфы впились ещё глубже. Рейх лишь продолжал игриво усмехаться. — Больно, вообще-то. — наконец посмеялся Союз в ответ, собираясь слезть с колен немца. Немец ослабил хватку, нехотя выпуская товарища из оков объятий. Отодвинув табуретку в сторону, Рейх поднял его, осторожно поставив на ноги. Улыбка не спадала с его лица. — К слову, это не всё.