Оторвали Грифу лапу

      Наверное, Ласка была раньше очень красивой куклой. Она и сейчас очень красивая, но дети этого не понимают. Им не нравится Ласка за всё, за что её любят мама и дедушка: за отколотые пальчики, за то, что через жидкие волосы у неё виден шов на затылке, за то, что тряпичное тело её — одна большая заплатка из множества маленьких, а на щеках вечно горит румянец, но играют его не краски, а паутина трещин. Красок в Ласке давно нет, и дети их не застали. Говорят, они были яркие, но выцвели вместе с её волосами. Однажды Грибок попыталась их расчесать, но Ласка получила проплешину, однажды Ячмень попытался приклеить ей новый мизинец, но сломал большой палец, и дети решили оставить её как есть. В этом, в общем-то, и заключалось их отношение к Ласке — они её оставили.       Им всегда было до неё всё равно — есть и есть, нет и нет. Но взрослые продолжали вынимать из коробки забытую Ласку и ставить им в игру. Чаще класть — без опоры она не стояла. Наверное, они её так любили, потому что раньше она была их. Мамы, дедушки, а прежде, должно быть, прамамы, прадедушки, а ещё раньше… Ласка — очень старая кукла. Но она об этом не знает. А как она может знать, когда у неё каждую игру новое тело? Ну, или почти каждую. Не то чтобы ей много играют — обычно она сидит себе в уголке, — но мыши и насекомые её очень любят. Наверное потому, что мыши и насекомые вообще любят старое. Однажды забыв Ласку на зиму в летнем домике, дети обнаружили, что в тельце её поселилось целое мышиное семейство, но его пришлось выселить, а Ласке сшить новое тело с нуля — «мало ли что норушки на хвостах принесли». А иногда мама берёт Ласку просто так. Садится с ней в кресло перед камином, раздевает и ставит ей новую заплатку, даже если она не рвалась и мыши её не разбирали. Когда дети застают маму с Лаской, они их не трогают и ходят тихо-тихо, потому что знают: мама грустит так, что только Ласка может её утешить. Ласка терпит покорно иглу, и даже если б могла говорить, дети уверены, она бы не жаловалась.       Папа вытащил Ласку из маминой сумки, когда они собирались на похороны. Мама и сама не помнила, как её туда положила, но никто не удивился — последнее время она ходила по дому рассеяной. Дети были не против, что мама взяла игрушку без спроса. Всё равно они распорядились посадить её в самую дальнюю даль песочницы, где ничего важного не происходит. Да и роли ей всегда отводились меньше, чем фоновые, для галочки. Обычно, правда, мама не брала никого сама — даже свою дорогую Аглаю, — просила Грибок или Ячмень принести, если можно. А с тех пор как построился город, каждый раз принимая Ласку, она смущала их замечаниями.       «Почему вы зашили её так небрежно? Каждый шов смотрит в разную сторону… Что это внутри, трава? Ох, ну что же вы не сказали, я бы дала вам ваты. Трава же гниёт, не удивительно, что Ласке так часто нужно новое тельце…»       Дети не знали, что отвечать, потому что они Ласку давно не трогали. Не зашивали и не меняли набивку. Это была больше не их отвественность. В последней игре Ласка стала маленькой девочкой, и следить за ней было делом её родителей, ещё более безразличных Властям игрушек. Дети бы вовсе про них забыли, если б не дедушка — он бывало заглядывал на отшиб проведать, как там они и Ласочка. Он ко всем в Городе бережно относился, даже к фигуркам-статистам.       После маминых вопросов дети начали к семье Ласки присматриваться. И правда: однажды родители принялись её штопать. Камина у них нет, но Грибок показалось, что они как мама — тоже грустят. Надо же, достают из Ласки вату, будто мыши, а укладывают заместо неё траву. Власти решили им не мешать, им показалось это забавным. Теперь и на кладбище есть, на что иногда посмотреть.       Но однажды Ласка осталась одна, и с тех пор на отшибе снова затишье. Никто больше Ласку не штопал и траву в ней не обновлял, она начала сладко пахнуть, верно преть изнутри. И вдруг оказалось, что до Ласки много кому есть дело. Горожане её не трогали, как и прежде, но начали носить ей под двери вещи: еду, одежду, безделицы. Власти было подумали, что это Лара подорвалась, но оказалось, то не она, а Город. В отличие от Властей, он всегда помнил о Ласке, любил её и берёг как свою важную, ценную часть, вот и сейчас тянул посильную помощь. И никого не смущало, что всё, что приносят ей, Ласка уносит мёртвым. Себе берёт только в крайней необходимости тёплые вещи с чужого плеча.       Странный перед Властями всё-таки вырос Город, оттого и столь ценный. Он будто знал Ласкину долю, а ведь даже она не знала, не помнила. Долю вечно перешиваться старыми тряпками. Никогда ведь для Ласки не покупали специально ткани или не брали какой-нибудь новый платок. Ласка несла в себе продолжение жизней уже мёртвых предметов: платьев, игрушек, наволочек, даже штор и много чего ещё. Когда-то талию ей обнимала лента из плюшевого жирафа — его растерзала собака. Когда-то Ласкину грудь накрывал ромб из бабушкиной фаты — всё, что спаслось от тления. Когда-то… Может, поэтому ей хорошо на кладбище. Кому, если не Ласке, несущей в себе несчётное количество жизней, понимать мёртвых, вышедших из игры?       «А чего это у вас Ласочка одета как бабушка?» — спрашивает мама, улыбаясь, заглядывая в песочницу. Дети пожимают плечами. Одета как оделась, как одели, и не они. А вот что мама рядом с Городом делает — загадка, она редко сюда заглядывает. Мама не тянет и не скрывает: снова за Лаской пришла. «Дай, думаю, подошью ей бочок». «Прости, мама, нельзя, — мотает головой Ячмень. — Никого из Города выпускать нельзя». «И впускать, — добавляет Грибок. — У них карантин. Эпидемия».       Мама нервно смеётся, гладит их и соглашется. Меры хорошие. Перед тем как уйти она наклоняется к ближайшей игрушке — это знакомый ей Гаруспик — и говорит ему строгим голосом:       «Артемий, ты у нас большой, значит силы найдутся. Будешь за Лаской следить. Из садика пусть своего не выходит, понял? Узнаю, что она заболела — с тебя буду спрашивать».       И мама ушла. Гаруспик с Лаской ничего нового про себя не услышали, а вот дети остались в растерянности. Город ей подсказал, что ли? Кажется, маме Ласка нужней, чем обычно, но что тут поделать. Хорошо, что она не приметила скальпель в руках Гаруспика, а ещё что у Ласки не сад, а кладбище.