Оторвали Грифу лапу

      Спичка вовсе не спичка, а спичечный коробок. Таких мальчонков-коробчонков раньше много по Городу было разбросано, да мало кто долго протягивал — картонки всё-таки, быстро приходят в негодность. Их и не жалко, потому что делаются они легко и выглядят глупо. К коробку лепятся палочки ноги и руки — вот и вся наука. Ну, раскрашивать их ещё можно. Макароны и жёлуди клеить на тушку, чтобы была голова или бант. Спичку и головой и бантом обделили, потому что он был уже пятидесятым таким коробчонком, а то и сотым, а то и милльон-сто-тыщ-до-небным — на его череду дети поняли, что куклы-поделки можно особо не украшать, всё равно долго не проживут. А этот — на тебе — взял и прожил. Первую вспышку Песчанки перешагнул, вот и вторую силится.       Когда-то поставили Спичку на ноги-палочки без коленок, так он и пошёл, поковылял забавно. Как и все коробчонки. Такая у них судьба: двигаться, баланс ловить. Остановятся — упадут. Упадут — дальше только ползти, встать не смогут, разве что поднимет кто. Может поэтому мало кто из них поднимается, роли то им достаются жалкие: бродяг, сирот, убогих. У таких редко кто находится рядом, чтобы поднять. Этот исключением не был, да стал. Как и все, побежал однажды смешно по улицам, лишь бы не упасть, да будто знал: остановится — пропадёт. Вот он с тех пор, как первый шаг сделал, и не останавливался. Только в стенки врезаясь. А вскоре и на них полез своими руками-обрубками без локтей, неумело, но почему-то настойчиво, за трещины начал цепляться, в окна чужие заглядывать. Смешной был этот пока безымянный коробок, всё-таки чуть интереснее остальных. С шилом в…       «А чем это он трещит?» — однажды спросила Грибок. «Чем он может? — пожал плечами Ячмень. — Мы ничего не клали в последних коробочек». «Да ты послушай! Трещит, не пустой». «Ой. Может, они научились друг друга вскрывать? Сами себя-то не могут…»       Что-то у коробчонка в нутре и верно стучало. И как только дети проглядели полный тайник? Может, этого мальчугана не они, а дедушка для них клеил? Схватили, из Города вынули, живот ему вскрыли, а там — ба! Настоящая спичка! Целая, непрогоревшая. Дети тут же задвинули коробок, убедились, что ровно и плотно (а то заметит ещё мальчишка следы вскрытия под животом и горлом) и в игру обратно закинули. Переглянулись. Спички им не давали, прятали где-то на верхних полках — не дотянуться даже со стула. А тут на тебе. Клад бегает в их городке. Решили оставить как есть. Мало ли, если взять его в дом, взрослые обнаружат. Нет, пусть сокровище остаётся в песочнице, понадобится — достанут и выпотрошат. А пока пусть бегает тайничок, прячется в переулках. И Город пополнился новым, большим, длиной с мизинец, секретом. Спичкой.       Пришлось невидимой руке позаботиться невзначай, чтобы этот мальчонка однажды врезался не в стену, а в открытую дверь. До́ма пускай и заброшенного, но зато не дырявого крышей. Подыграла немного судьба оборванцу, чтоб отсырел и развалился попозже. Спичка сыреть не планировал вовсе. Как и сидеть на месте. Непогоду он пережидал в убежище, а всё остальное время лез везде, куда пролезал, а куда не пролезал, находил способ пролезть. И к тому же тихонечко, умея своими ногами-руками-палками бегать по мостовой и земле так, чтобы секрет в его животе не стучал о пустые стенки, даже не шебуршал.       Бегал-бегал-добегался. Поломал себе руки, поломал себе ноги. А починился раньше, чем Власти поломку заметили. Они как-то глядь: а у него вместо рук уже проволочки, вместо ног уже гвоздики. И не только бегает он теперь, железками — и теми беззвучно, не только на чужих подоконниках подтягивается, теперь и по водосточным трубам лазает и пятки о шифер не стирает.       Лазал-лазал-долазался. Провалился кому-то в дом через прогнившую крышу. Помялся, перепугался, да так и застрял там с тех пор. Нет, не расшибся, не зацепился намертво за половицу, да и дом не был заперт. Просто Спичка вдруг понял, что дом тот — самый в Городе интересный. Вот и продолжил наведываться сначала через чердак и дыру, а там уж совсем обнаглел и, бывало, через парадную. Так и влезал без спроса, ни разу не пойманный, изучая, трогая, обязательно (правда, бывало и с исключениями) ставя на место, что взял, пока вдруг однажды не столкнулся с хозяином. С Исидором-игрушкой. Так бы они и стояли, друг на друга глядели, а Исидор возьми и позови незваного гостя поближе. Иди, мол, что покажу. И показал. И рассказал. И даже не наругал. За много чего потом ругал, но не за тягу к дому, к тому, что в нём делалось. Ещё и бочка́ мятые-перемятые Спичке выпрямил.       А однажды дал надышаться кровавой твири, чтобы Спичка заснул и не видел во сне, как щели появляются у него под шеей и животом, как достают его спичку, осматривают и обратно кладут. Как кисть, а не скальпель, ведёт линии, покрывая коробочку парафином. А очнувшись — «вот дуралей, я же учил тебя нюхать из колбы! Ты опять из горла! Ладонью, ладонью, вот так!» — Спичка вдруг обнаружил, что не боится теперь непогоды.       А потом Спичке показали заводы, и было на них интересней, чем дома. А потом Исидора не стало, но появился Артемий. Пара дней, а может недель или лет, и Спичка себя обнаружил под новыми линиями, но теперь это были полосы клея: Бурах младший приклеивал голову Спичке. Шишку, как у него самого. Спичка ему помогал.