IV. Во власти роз

Тремя месяцами ранее —Я трижды начинал писать тебе письмо, но не мог связать вместе и пары слов. Никакие слова не могут выразить ту муку, которую я ощущаю. Не имея возможности более называться твоим другом, я немедленно подам императору прошение о моей оставке. Не сомневаясь в твоей порядочности и великодушии, я прошу единственно об одном: пожалей Лиз, она нуждается не столько в твоём прощении, на которое не рассчитывает, сколько в человеческом участии. Адам произнёс эту мрачную, как будто отрепетированную множество раз речь, стоя в гостиной его покоев и комкая в руках перчатки. Никогда Александр не видел его таким подавленным и растерянным. Слабым. Сам он не знает, что отвечать и молчит. Кажется, любое его слово будет неуместно. Чарторыйский поднимает взгляд и встревоженно вглядывается в друга, отвернувшегося к окну. —Саша... твоё молчание убивает меня. Я понимаю, что не заслуживаю.. —Не понимаю, о чем ты, - наконец произнёс он.- И твой отъезд.. она в курсе? Это ли не жестоко теперь по отношению к ней? —Господи! - Адам упал в кресло и закрыл лицо руками. Этот бесконечно страдальческий вид тем не менее невероятно шел к нему, хоть Александр и не сомневался в истинности его терзаний. —Я не знаю, что делать...скажи что-нибудь.. мне было бы немного легче если бы ты даже ударил меня. —Ударил? За что? Я на тебя...не злюсь...- Александр помолчал, как бы прислушиваясь и проверяя свои чувства.- Да. Не злюсь. Ведь я сам..я же сказал тебе, что не стану противиться... Адам теперь смотрит на него с недоверием. Он видит по его спокойному лицу, что он говорит правду, но эта правда вызывает в нем растерянность. —Я не понимаю..я не говорю о ревности супруга. Но тебе...тебе все равно? —Я не сказал, что все равно. Я сказал, что не сержусь. И я прошу тебя ничего не предпринимать пока я сам не поговорю с ней. —Если хочешь знать мое мнение, о котором ты меня не спрашивал...то я сожалею. Мне твоё презрение пережить было бы легче. И я хочу чтобы ты знал: у нас с ней все кончено! Ничего не будет. И я прошу тебя не делать тут благородства и не выступать как сводник. Подумай, наконец, о том, в какое положение ты ее поставишь! Александр едва сдержал усмешку. Ещё минуту назад Адам был раздавлен чувством вины, а теперь он...поучает его? Невероятно! И как уверенно! «Хоть на секунду мне быть таким...» —Только ты и можешь тут все решить. Как скажешь, так и будет. —Вот именно. - Александр выпалил это с раздражением и уловил вновь возникшую во взгляде Чарторыйского тревогу. - Я сегодня же с ней поговорю. Он сдержал слово. Едва Адам ушёл, написал записку Елизавете, сообщив, что хочет поговорить и собирается зайти к ней после ужина. Ужинать он будет в одиночестве, потому что Лизхен не покидает своих покоев второй день, и сегодня Александру пришлось сочинять отцу историю о ее недомогании, объясняя отсутствие жены за обедом. Мать, как он и ждал, крайней заинтересовалась этой новостью и сделала привычный уже намёк на «выражение надежды о пополнении в семье». «А ведь она и впрямь может заболеть..» - вдруг подумалось ему. «Ты уделяешь мало внимания жене. - Упрекнул его Павел. - Проводишь слишком много времени с друзьями. Все отмечают, что последние месяцы она грустна. «О, она грустна от того, что влюбилась в Чарторыйского, а он в неё. Оба теперь оказались в ужасном положении передо мной, которое я постарался разрешить как мог. Будучи другом им обоим я сказал, что не смею препятствовать этому взаимному чувству. Теперь же случилось так, что чувству этому они дали волю и нынешнее их положение во сто крат сделалось ужаснее. А главное, оба теперь от меня ждут приговора. Какой приговор могу я вынести? У меня совершенно нет сил...» Какая-то часть него действительно хотела бы произнести эти слова и видеть лицо отца в эту минуту. Он ведь расположен к Елизавете и во всем отмечает ее совершенство. Что бы он сказал, узнав ПРАВДУ... Александр ел без аппетита один у себя в спальне. Еда казалась безвкусной, а все вокруг каким-то неправильным. Звуки громкими, запахи отталкивающими. Он с отвращением отодвинул тарелку с остатками еды. У него заболела голова. Он обещал Адаму сегодня же объясниться с Лиз, а у него совершенно нет желания это делать. Не потому, что он злится. Он знает, что одним своим присутствием теперь будет сводить ее с ума. Около девяти часов он все же направился на половину жены, в глубине души надеясь, что, может быть, именно сегодня она не захочет его видеть. Но Лизхен ждала его. Александр отметил про себя ее глаза, покрасневшие от слез, растрепанные волосы и кое-как завязанные тесемочки на домашнем платье. Ему стало несколько полегче. Лизхен отпустила служанку и закрыла дверь на ключ. Александр смотрел на жену, которая присела рядом с ним на маленький диванчик и отодвинувшись куда-то в угол. Он подумал, что она дивно хороша в своём страдании. Они сидели теперь почти что в темноте, не видя толком лица друг друга. Александр взял ее руку, безвольно лежавшую на коленях и сжал в своих. Внезапно один этот жест ее совершенно обезоружил, и Елизавета вновь расплакалась, уткнувшись ему в плечо лицом. Он обнял ее молча, поцеловав в макушку, и они просто сидели так некоторое время. Наконец Лиз успокоилась, однако не решалась начать говорить сама. Он понимал, что в ее положении теперь сказать что-либо очень трудно. Оправдываться за свою неверность она не станет, а он не имеет права ее упрекать. Ведь он сам неверен и это ей известно. —Лиз, ответь мне только на один вопрос: ты его любишь? - наконец спросил он. Лиза отстранилась, вытерла лицо платком и внезапно стала серьёзной и спокойной. —Нет. Нет, не люблю. Это другое. Если бы это была любовь, мне было бы легче. Это слабость. Я чувствуя себя ужасно слабой, будто у меня нет никакой воли. Я пыталась от этого спастись. Уйти. - она вдруг посмотрела с подозрением. - Ты разве меня не презираешь? —Нет. Здесь есть моя вина. Я не имею права упрекать тебя…ведь я тебя люблю. От этих последних слов она вся как будто сжалась и отвернулась от него. Он попытался вновь обнять ее, но Лиз уперлась руками ему в грудь и стала вырываться, как будто бы его объятья причиняли ей страдания. —Я неприятен тебе? - тихо сказал он. -Хочешь, я уйду? —Нет, не хочу! Прости, но ты не понимаешь, что такое твои ласки для меня теперь. Как я могу! Я тебя не понимаю! Тогда он, наконец, решился. —Я тоже должен кое в чём тебе сознаться. Я случайно…прочитал твой дневник. Пару страниц…и там нашёл рисунки.. Елизавета глянула на него сначала с недоумением, не понимая, о чем речь, потом лицо её внезапно приобрело выражение ужасного смущения, она покраснела и опустила глаза и выглядела до того мило, что Александр едва не рассмеялся. Он не хотел ставить ее в ещё более неловкое положение, но предпочитал сейчас говорить об этом, чем о том, как им троим теперь быть дальше. «Мы все знаем, что ничего не изменится. Все будет как и раньше…развод невозможен, да я и не хочу расставаться ни с ней, ни с ним…нет-нет. Все останется как прежде…» —Я не должен был. Прости! Он лежал в кровати, и я думал это книга..рисунки сами выпали.. меня обижало, что ты от меня что-то скрываешь..-он почувствовавал, что нащупал нить разговора. - Да, меня обижает лишь то, что ты скрыла от меня свои чувства! Я думал, мы друзья. Не Чарторыйский должен был мне сознаваться, а тебе стоило все рассказать! —А ты разве ничего не скрываешь от меня? - она начала злиться, и к ней вернулась энергия. - Ты никогда ни о чем меня не спрашиваешь! Я тебя иной раз целый день не вижу! Иногда мне кажется, я тебе совершенно безразлична! Совершенно! Он не сомневался, куда это повернёт. Ещё немного, ещё чуть-чуть, и виноватым станет он. Как может она сравнивать свою измену и его? У него нет любовницы, нет близкой связи. Нет чувств на стороне. Измена - это чувства! Или она пытается убедить его, что и ею двигала лишь похоть? Он тоже начал злиться в ответ на ее негодование. Он имеет право прогнать ее, простить ее..или не прощать. Вместо этого он носится с ней и утешает ее, после того как она изменила ему с его же другом! У Александра закружилась голова и все помутилось перед глазами, как всегда бывало, когда он чувствовал, но не мог выразить всю злость. —Ответь мне только на один вопрос: откуда у тебя эти рисунки? Ответь мне правду. Я имею право знать. —Ты правда хочешь поговорить сейчас об этом? —Да, хочу. —Варвара Николаевна…- с внезапной покорностью ответила она и приложила ладонь ко рту. Головина! Как же он сам не догадался! Александр смотрел на жену, которая уже не знала куда деть себя от смущения и стыда за то, что ей пришлось открыться и назвать имя. Ему всегда казалось, что Варвара Николаевна относится к Лиз с каким-то болезненным обожанием. И эти их ночевки вместе и ее письма, взгляды... Он боялся даже вслух произнести... Они снова замолчали и сидели уже почти в полной темноте. За окном светил фонарь и свет его падал Лизе прямо на колени и часть лица, окутывая ее мистическим сиянием. Даже сейчас, злясь на неё, он не мог не думать, как она прекрасна. «Ты с ума свела не только моего друга, но и собственную фрейлину..осознаёшь ли ты хоть сколько-нибудь, как ты хороша…?- с какой-то даже завистью подумал он.- А меня? Меня ты любишь? Или уже нет?» —Они ещё у тебя? Рисунки. Покажи… Она помедлила несколько секунд, потом тихо встала, подошла к комоду и отодвинула нижний ящик. Через минуту вновь села рядом, положив ему на колени чёрный кожаный несессер для бумаг. —Вот. Можешь забрать их и выбросить. Он медленно открыл папку. Да, это они. Их было больше. Он взял несколько листов, с трудом вглядываясь в темноте в изображение линий тел. Сейчас, когда у него было время рассмотреть их лучше, он не мог не признать: —Она безупречно рисует. А это…это ты?- он невольно задержал взгляд на одном рисунке. Изображённая грифельным карандашом обнаженная женская фигура, стояла, прислонившись к дереву, подобно лесной нимфе. Длинные волосы струились по плечам, чуть прикрывая грудь, правая рука держала в руках опущенный цветок. Александр рассматривал рисунок и находил, что в нем ничего не было пошлого, в отличие от некоторых других изображений, где были переданы акты совокуплений. На изображенную на этом рисунке девушку художница явно смотрела несколько иначе. —Она с натуры рисовала? Елизавета резко вырвала у него листок и не успел он возразить, как порвала его на части. Александр вовремя успех ухватил ее за руки, испугавшись за судьбу остальных бумаг. —Что ты делаешь? Не надо это рвать…это красиво. Ты правда можешь это мне отдать? —Выброси это…- тихо ответила она и в глазах ее мелькнул испуг.- Я просила ее этого не делать! Ты не понимаешь..зачем это..это не то, что ты подумал! —Я подумал, что это неплохое просвещение..- он намеренно достал один рисунок и положил ей на колени. На одной части листа была изображена пара, занимающаяся любовью у стены - женщина с задранным платьем пошло прижималась задом к мужчине, который держал ее за грудь. На другой стороне была дама, стоящая на коленях и удовлетворяющая своего любовника ртом. Поражала почти анатомическая прорисованность деталей, поз. Александр чувствовал, что начинает возбуждаться, разглядывая их. Хотелось коснуться листа, потереть пальцем нарисованные округлости женской груди, бёдер, живота, промежность ног.. —У них ни у кого нет лиц.. - услышал он тихий голос рядом. -Правда, странно? Нет лиц..нет имени..и от того они свободны. «Ты рассматривала их наедине с собой..или может с ней..о Боже, что вы делали друг с другом?..» Он клал ей на колени один рисунок за другим, пододвигаясь ближе и чувствуя тепло ее бёдра рядом с своим. И воображал, что может быть она представляла себя на месте вот этих женщин... Вот и он, тот рисунок, который тогда выпал ему первым. Двое мужчин ласкают женщину. На следующем - две девушки и один мужчина. А вот наброски обнаженного и полуобнажённого женского тела в разных позах - лежащих на животе и на спине, с раздвинутыми ногами, - их было почти два десятка. «Почему ты на это смотрела с ней, а не со мной?»- Александр ощутил ревность и вместе с ней предательски знакомую дрожь похоти. Он наклонился к самой щеке жены, чуть касаясь губами нежной кожи. Он дышал ей в шею, не решаясь больше сделать ничего и просто закрыл глаза. В какой-то миг Лиза повернулась лицом, и их губы встретились в легком поцелуе. Кажется, она что-то сказала, но он не был уверен..Услышал только, как листы с ее коленей с тихим шелестом упали на пол. Лиз откинулась на спинку софы и он почти лёг на неё сверху, целуя быстро и коротко в губы, шею, плечи и вырез платья, в котором чувственно вздымалась грудь. Почти инстинктивно взял ее за руку и положил себе ниже живота, туда, где мучительно и одновременно приятно собралось теперь все напряжение. И тихо застонал,почувствовав, как эта рука расстегивает маленькие пуговички, пробирается в прорезь кюлот и совсем не робко гладит уже набухающую плоть. Возбуждаясь все сильнее, Александр с треском потянул вниз лёгкий лиф шифонового платья, обнажая грудь, и попытался залезть жене под юбку, одновременно с этим свободной рукой пытаясь расстегнуть до конца штаны. Они пытались лечь поудобнее, но диван оказался для подобной позы слишком узкий и Александр понял, что ещё чуть-чуть и они свалятся на пол. «Почему у нас с ней это происходит всегда так глупо?» - промелькнула раздражённая мысль. Он взглянул в лицо Лиз, и у него пробежали мурашки. Чуть приоткрытые влажные губы и расширенные на пол радужки от возбуждения зрачки. Она резко притянула его к себе за воротник и впилась губами в его губы и принялась стаскивать с него жилет, едва не отрывая пуговицы. Ого... Она хочет его! Да еще как... В каком-то полубезумном триумфе Александр резко встал, стащил жену с проклятого этого дивана, подхватил на руки, и перенес на постель, уложив на широкое пространство покрывала. Плюнув на церемонии, он задрал ей платье, подтянул к себе и, навалившись сверху, очутился между ног. На короткое мгновение ему показалось, что вот сейчас ей опять будет больно и она отпихнет его. Но уже через мгновение ощутил, как призывно за талию его обвивают ноги и что она ТАМ вся уже совершенно мокрая. Никакой нежности. Охваченный лихорадочным возбуждением, он вошёл в нее и стал быстро двигаться, каждой клеточкой тела стремясь к разрядке и лишь на какой-то момент чуть приподнялся, чтобы заглянуть Лиз в лицо. Он так привык к тому, что ей с ним было в прошлом неприятно, что увидев теперь это лицо, поражённый его выражением, застыл. С искусанными и чуть припухшими губами, раскрасневшаяся, с разбросанными по подушке волосами, Лиз была такая...земная. Ещё несколько рывков... Александр в изнеможения почти упал на неё и уткнулся лицом в шею. Он не хотел, он не мог смотреть. Ее руки, оглаживающие его спину и плечи, ее тёплый живот, прижатый к его животу, нежная, мягкая грудь, гладкие бёдра-все, все в ней казалось ему нереальным.. И от неё пахло так...пахло им. Она вся насквозь пропиталась его запахом и тем, чем он ее наполнил. От неё пахло теперь так же, как от любой продажной девки. Позже он лежал и смотрел в потолок. Он чувствовал физическое удовлетворение, радость и вместе с тем странное опустошение. Он думал про спавшую рядом Лизу. Это была она же и...не она. Как тогда, во сне. Как безлицые женщины на этих картинках. Он не мог заснуть, пытаясь все понять, а когда понял, его охватило сначала изумление, а следом отчаянье. «А я ведь больше ее не люблю...» Он сел в кровати, посмотрел на жену и нашёл, что она так же прекрасна. И теперь он знает даже, что у них может быть близость, и ей может быть с ним хорошо. Но... Но, значит, ей ЭТО тоже необходимо? Стало быть и она такая, как все? И лжёт, пытается казаться лучше других, а в глубине души сама мечтает, чтобы ей овладел мужчина. Чтобы вот это все с нею проделывал, что делают мужчины со шлюхами. Лиз была чистой, когда они поженились. Он преклонялся перед ее чистотой. Что изменилось, что с ней случилось? Нелепость. Он так страдал при мысли, что она не любит его, а теперь когда он почувствовал ее желание, ее возбуждение, то был разочарован. Захотелось встать, одеться и уйти из ее спальни, как делал он много раз, покидая любовниц без сожаления и упрёка. Но с женой он так не может поступить. Теперь он должен любить ее. Он обязан. Потом он вспомнил, зачем пришел сюда и что обещал Адаму. И что ему сказать? Что они теперь, пожалуй, квиты? Александр перевернулся на бок, лицом к окну, стараясь высвободиться от женской руки, обнимающий его так крепко, что это раздражало. Он знал, что завтра утром проснётся и будет ласков и нежен с ней и будет чувствовать себя обязанным прийти ещё. И спать должен будет теперь у неё в кровати, а не в спальне других дам. Вот будь бы это сон! И он проснулся бы, и все исчезло и стало так чисто и так хорошо... Александр смотрел на разбросанные по полу вместе с одеждой листы бумаги, на которые падал лунный свет и думал, что потерял голову из-за вот этой дряни. «Эта она развратила тебя. Во всем виновата графиня Головина...» Он аккуратно встал с кровати, стараясь не шуметь собрал листки,и убрал их обратно в чёрную папку, положив ее на стол. Он знал уже, какое найдет им применение.