blacknwhite

Сильвер всегда переживал тяжелые моменты так, как это делают маленькие девочки: что-нибудь грустное в наушниках, что-нибудь теплое в руках и какая-то такая комната в доме, куда без острой нужды во внимании не заявишься. Кухня — его любимое место, но он все-таки не глупый. Все-таки понимает, кухня нужна для того, чтобы на ней готовить, есть, заваривать чай и кофе; Шэдоу в любом случае выйдет и зайдет на кухню, и Сильвер поймет это по шагам. Не станет тревожить. Сильвер чертовски сильно любит внимание, но с такой же силой не способен просить его сейчас. Он чувствует себя высушенным, опустошенным и, сколько бы ни пил воды и чая, обезвоженным. Это… другая обезвоженность, нежели та, что наступает после лишней физической нагрузки или чрезмерного использования психокинеза. Совершенно другая. Она куда более мерзкая хотя бы оттого, что живет на уровне чуть выше подсознания — там, где ощутимо, но нащупать и вырвать с корнем еще нельзя. Шэдоу ходит и создает ощущение деятельности. Его успокаивает, хоть сколько-то успокаивает, когда он делает заметки в блокноте; непременно ручкой и непременно на бумаге, непременно потом порвать и выкинуть, но чтобы было… наверное, выплескивает так то, что не способен — или не хочет — передавать в словах. Наверное, чувствует себя немного более понятым и, Сущности, Сильверу было бы безумно жаль, что он не может понять его вместо листка бумаги. Было бы, чувствуй он вообще хоть что-то сейчас. Шэдоу, чтобы прийти в себя, должен немного беситься и создавать хотя бы иллюзию того, что он делает нечто полезное. Шэдоу выкрутит и вкрутит назад совершенно рабочую лампочку, помоет и без того чистые окна, закинет в стирку вещи, которые еще рано стирать; Шэдоу, который не любит воду, просидит в душе рекордные двадцать минут, потому что морда, которая припухла и покраснела, приходит в норму примерно спустя десять. А еще Шэдоу будет делать заметки, он сделает чертовски много заметок, обрывки которых Сильвер честно, на самом деле не попытается выудить из мусорки и прочитать; Шэд не хочет — Сильвер так потерян, что не знает, прав ли, когда ни в чем не настаивает. Хоть кому-то, хоть немного, но помогает что-то делать. Шэдоу сильный и умеет брать себя в руки. Сильвер слабый и не умеет переставать хоть на минуту держать себя в руках. У Сильвера очень болит голова. Он знает, что хотел бы быть кем-то лучшим для него, и он бы сказал это совершенно честно — если бы у него было искреннее желание услышать ответ. И если бы не понимал, что этот засранец сидит где-то в соседней комнате и думает о том же самом. Недостаточно хорош, недостаточно удобен; как же запылился в шкафу букет из психотравм! Омерзительно, сущности, как же омерзительно. Если бы с этим было можно хоть что-то сделать. Если бы кто-то из них желал что-то с этим делать — потому что… это ведь не кончается хорошо, потому что любым эмоциям нужен выход. И никто из них не в восторге, когда выходом для эмоций, дорожкой, которую надо закатать, как асфальт, становится любимый ежик. (- Сильв, ёб твою мать, я просил дать мне побыть одному! Да, ты навязываешься, да, свали отсюда нахуй, я не хочу сейчас видеть не тебя, я не хочу н и к о г о видеть. Хватит искать ебучий смысл там, где его нет.) А потом Шэдоу остывал, ему становилось стыдно и он видел, что Сильв валяется где-то в другом углу дома, чтобы пальцы веером и сопли пузырями. Сильверу нужно было только ощущение, что на него больше не злятся — и, конечно же, «нет, я на самом деле так не думаю, прости, я злился». Сильверу не нужно было ничего. Сильвер находился в такой истерике, что хотел только чтобы все было снова ровно и в порядке, и не важно, каким образом. (- Смешные у тебя шутки, я в восторге, иди с кем-нибудь другим посмейся, пожалуйста. А? Да, обидно. Ой, зачем ты извиняешься перед «принцесской»? Поговори с кем-то, кто не принцесска, давай, удачи. Я тебя понял. Отстань, не хочу разговаривать. Отвали.) А потом Сильверу становится так же одиноко и стыдно. Он подходит, просит прощения за то, что обиделся, потом — за то, что нагрубил. Потому что Сильвер, конечно, не матерится, но это какая-то хуйня. И в глубине души ему все еще, может, и обидно. Но Сильвер так не любит конфликты. Боже, Сильверу уже не обидно — все-таки — только потому, что он так не хочет, чтобы напряжение продолжалось. Кто бы ни начал, кто бы ни заканчивал — дальше они снова сидят убитые и делают вид, что все в порядке. Потому что это действительно помогает. Все в порядке, все в порядке, все в порядке; чем больше повторяешь, тем больше веришь. Все в порядке. Все очень долго навязанно «в порядке», пока — до обоих с разной скоростью — не доходит до окончательного осознания произошедшего. Пока не кончается мыслью, что всё началось из-за тошнотного настроения и чистейшего «ничего», что все это не более чем раздутый из мухи слон. Они переживают это болезненно. Это не легко, это больно и тяжко, и… это то, что можно лишь пережить. Можно говорить о любви, когда всё красиво и просто. Когда всё состоит из хорошего, из одних совместных прогулок, нежности, из милых подарочков и приятных искорок… никто не запрещает говорить о любви, когда всё красиво и просто. У них не всегда красиво и просто. Почему-то они оба все еще рядом. Почему-то, даже накричав друг на друга, набесившись и настрадавшись вдоволь, они вскоре подходят друг к другу, чтобы обняться; почему-то Шэдоу берет его, легкого, как пушинка, на руки и называет зверёнышем, ткнувшись носом в мех на его груди; почему-то Сильвер жмурится, выражая неприлично много искреннего тепла и спрашивает: «Давай я тебе кофе с бутербродиками принесу?». Почему-то они чувствуют себя дома, когда живут вместе, и почему-то дом пустеет, когда кто-то уходит. Почему-то… почему-то? Потому что пережить любые недостатки и больные места друг друга — это, пусть и болезненная, но еще одна часть любви. И они будут беречь ее и друг друга столько, сколько смогут, даже если порой придется делать это не во имя, а вопреки.