Morpho

      Чимин просыпается после обеда от настойчивого звонка в дверь и едва соскребает себя с постели. Спать еще жутко хочется, на голове полный бардак, а сонные глаза никак не открываются. Хорошо, что сегодня вечерняя тренировка, иначе он бы впервые в жизни с чистой совестью проспал ее и не явился на лед. С чувством идиотского счастья, поселившегося внутри, Пак едва сдерживает улыбку и босыми ногами топает по комнате в сторону коридора. Его нос раздражает специфический запах гари, и омега обращает внимание на курточку и ненавистный синий свитер, сброшенные вчера в гостиной. Или уже сегодня?       Омега вспоминает, что вернулся домой с рассветом, и улыбается еще больше, когда в памяти встают яркие картины этой ночи. Он трет виски, пытаясь понять, как докатился до того, чтобы плясать бесовские танцы возле горящего внедорожника, да и еще собственноручно подливать бензин в огонь.       Совершенное сумасшествие!       Повторный звонок напоминает, что визитер за дверями уходить не собирается, и Чимин потуже завязывает махровый халат, стыдливо прикрывая оголенную грудь. Он смотрит в глазок и видит курьера в униформе известной столичной фирмы доставки. Напряженно вспоминая, что омега успел заказать на это утро, Чимин открывает дверь и наивно хлопает ресницами, чтобы потянуть время и хоть что-то придумать. Ему кажется, он выглядит совершенным идиотом, но к счастью, сотрудник доставки начинает разговор первым.       — Добрый день, — парень отвечает ему таким же теплым приветствием и протягивает бланк. — Пак Чимин? Распишитесь за получение доставки.       — Я ничего не заказывал, — растерянно говорит Пак и не сдерживает зевок.       Курьер, умиленный видом сонного клиента, знает больше чиминового, поэтому настойчиво сует ему ручку и бланк.       — Это точно ваш заказ, господин Пак. Я не ошибся.       — Ну мой, так мой, — покорно соглашается омега, не в силах спорить, и послушно ставит свою подпись.       — Благодарю, — курьер складывает документы в сумку и вручает Чимину довольно объемный продолговатый коробок, обернутый в крафтовую бумагу и перевязанный голубой атласной лентой.       — Что это? — недоумевает Чимин, инстинктивно протягивая руки. Презент не слишком тяжелый, и омега даже не догадывается, что ему могли подарить и самое интересное — кто. Хосок прислал сладости? Джин решил соригинальничать и передать подушку для сна, потому что Чимин жаловался на плохой сон? Подарок от мамы из Пусана? Она не оплатит такую дорогую доставку…       — Я не знаю, — пожимает плечами курьер, будто чувствуя свою вину.       — А кто отправитель?       — Мне не сказали. Скорее всего, карточка внутри.       Он кланяется и нажимает кнопку лифта, быстро исчезая за грохочущими стальными дверями. Парень явно скрывает имя отправителя, ведь эти данные обязательно указывают в курьерской службе, но Чимину плевать: через пару минут он и сам все узнает. Омега заходит на кухню и аккуратно ставит подарок на стол. Потянувшись за ножницами на верхней полке, Пак цепляется взглядом за часы и ужасается — стрелки сошлись на двух дня! Ничего себе он поспал!       Ленточка ручейком падает на пол, бумажная упаковка шуршит, обреченно следуя туда же, и Чимин с нетерпением добирается до презента. Перед ним картонный коробок, а внутри — букет лесных колокольчиков. Омега не может поверить своим глазам и растерянно перебирает стебли с крупными упругими бутонами всех оттенков синего и лилового. Ярко-фиолетовые, почти чернильные, еще не раскрылись, а нежно-голубые уже радуют глаз своей красотой. Чимин наливает воду в вазу и уносит цветы в гостиную, а вернувшись на дне пустого коробка находит небольшую открытку с подписью от руки красивым почерком:       «Надеюсь, я могу рассчитывать на вторую встречу».       Омега уже не удивляется многим вещам, которые происходят в его жизни, но эта, определенно, одна из самых чудесных.       — Это те самые цветы, Джин, — твердит он другу, когда тот приезжает в гости через пару дней после визита курьера. Цветы стоят в вазе и ничуть не вянут, радуя их обладателя каждый день все новыми и новыми бутончиками. — Я видел их во сне, когда был в госпитале. Доктор Ён сказал, что это галлюцинации от препарата, но я уже не уверен, что это простое совпадение, понимаешь?       Джин задумчиво перебирает стебли, принюхивается к бутонам и где-то внутри слегка завидует белой завистью.       — Апрель месяц!       Чимин продолжает увлеченно болтать, любовно поправляя цветы в вазе. Каждый бутон кланяется его рукам, и омега, отдавая все внимание цветам, не может не улыбнуться. Джин, глядя на воодушевленного Пака, даже испытывает легкий укол ревности — он со дня смерти Миндже уделял другу максимум внимания, но лишь иногда добивался искусственно растянутых губ, похожих на подобие вымученной улыбки, а сейчас простой букет цветов преобразил Чимина за считанные секунды. Знал бы он, что все дело в цветах, давно бы купил ему самые лучшие, но очевидно, что доставляет удовольствие Паку не сам букет, а факт того, кто его подарил.       Чимин не может перестать говорить о новом знакомом, слова восхищения льются из него неудержимым потоком эмоций, и Ким потирает лоб, напрягая все свои журналистские извилины, чтобы вникнуть в причину преображения друга. Или он чего-то не понимает, или Пак Чимин просто… влюбился? Последнее кажется самым бредовым бредом, который Джин придумывал в бреду. Словив себя на тавтологии — профессиональная деформация замечать ее даже в мыслях — Ким отбрасывает на бок отросшую челку и решает пока не делать преждевременных выводов, а просто подождать. Порой, позиция наблюдателя дает не меньше ценной информации, чем самые каверзные вопросы, заданные в лоб. Очевидно, что сейчас Чимин не готов ответить ни на один из них.       — Откуда он мог их достать и самое главное — почему именно эти цветы я видел во сне? Он словно залез мне в голову и наблюдает то же самое, что и я.       — Предположим, это совпадение, — Джин, как трезво мыслящий человек с хорошим аналитическим умом, понимает, что такое невозможно, и однозначно списывает свершившийся факт на удачное комбо. Да, такое случается один раз на миллион, и Чимин, определенно, счастливчик. — А вот где он их достал — попробуем посмотреть.       Ким делает то, чего не догадался сделать Чимин за прошедшие дни: просто вбивает в Naver «доставка цветов Сеул лесные колокольчики» и тут же получает ответ — этим занимается единственная оранжерея в городе, где за дурные деньги на обогащенном лесном грунте, специально привезенном из экологически чистой зоны пригорода, выращиваются растения, которые в прохладном апреле увидеть в природе нереально. Стимуляторы, подкормки и всякая генная инженерия делают свое дело — в перечне предлагаемых товаров эти цветы являются одними из самых дорогих, опережая даже голландские розы и орхидею Ротшильда. Джин нервно дергает ногой в такт музыке семидесятых, льющейся из динамиков стереосистемы, и не может не оценить широкий жест дарителя.       Чимин исподтишка подсматривает в экран мобильного Сокджина и пытается понять, как можно отдать такую сумму денег за цветы. Он за свою карьеру получал много букетов, дорогих и самых обычных, но этот просто не вписывается в понятие здравого смысла. Очевидно, что в мире Чонгука деньги имеют другую ценность, и Чимин тревожно сглатывает — дорогие подарки обязывают, но, черт возьми, как приятно почувствовать себя тем, кто получает столь эксклюзивные вещи.       — Он прислал тебе только цветы? — Джин чует подвох, но Пак и не собирается скрывать.       — И карточку, — достает из ящика и бережно протягивает другу картонку, ожидая реакции. Джин читает и выносит вердикт:       — Почерк отличника. Пойдешь?       — На свидание? — тупит Чимин и пожимает плечами. — Не знаю, наверное.       После знакомства с Чонгуком Чимин не может найти себе места. Тщетно пытается отыскать об альфе что-то в интернете, читает статьи, рассматривает бизнес-издания в киосках прессы, изучает рекламу на улицах города и прислушивается к радио, негромко играющему в маршрутном автобусе. Если его новый знакомый крупный бизнесмен, в чем Пак точно не сомневается, то хоть капля информации обязательно просочится наружу. Но о нем ничего нет, будто Чон Чонгук — призрак, а Чимину все это только приснилось. Иногда он так и думает, а потом с волнением открывает список звонков и перечитывает входящие: скрытый номер, 17:04. Единственное доказательство того, что вместе проведенный вечер не является плодом его больного воображения.       Джин ничего не говорит, только косится на Чимина и громко хмыкает, попивая принесенный другом чай.       — Так делают те, кто по уши втрескался, Пак Чимин, — осторожно ставит он свой диагноз, наблюдая за омегой. В сказанной фразе Ким намеренно умалчивает, о ком идет речь, но Чимин тут же выдает себя слишком бурной реакцией на услышанное.       — Не выдумывай! — отмахивается Пак, доливая ему чай в чашечку. — Я просто благодарен ему за вечер и не более.       — Хорошо, пусть будет так.       Сокджин легко соглашается, пряча улыбку за краем чашки расписного китайского сервиза, подаренного молодым на свадьбу. Подыгрывать ничего не подозревающему Чимину — это как проходить квест-комнату со слепцом. Друг бродит в темноте собственных мыслей, натыкается на одни и те же стены, грозя расшибить себе лоб и набить шишки, и только он может вывести его из лабиринта. Джин любит головоломки и всякие загадки, поэтому раскрывать все тайны не спешит. Чем дольше игра — тем слаще полученный приз, и Ким искренне надеется, что в этот раз Чимину повезет его получить. — Тогда позволь мне спросить, почему ты не пользуешься маслом, которое я тебе привез? — вспоминает неожиданно, когда кластерная память подбрасывает ему тему для размышления. — Давненько я не слышал этого запаха.       Вопрос о запахе Чимину не случайный, потому что о масле пачули, которым пользуется Пак для того, чтобы скрыть отсутствие собственного, знает только Джин. Он и предложил эту авантюру другу, который страдал от того, что ни в шестнадцать, ни в семнадцать, ни, тем более, в восемнадцать, перед самым замужеством, его природный омежий аромат еще не появился. Обследование в больнице, которое проходили спортсмены так часто, что с Чимином медсестры уже запросто пили кофе и просили автографы, показывало норму по всем показателям. Половые гормоны — в том числе. Единственное, на что грешил спортивный врач, собрав небольшой консилиум из омеголога и эндокринолога, это задержка развития репродуктивной системы из-за высокой физической нагрузки. А отсюда — и отсутствие запаха.       Поскольку спорт Чимин бросать не собирался, а замуж за Миндже хотелось очень сильно, Джин посоветовал другу незаметно от супруга пользоваться ароматическим маслом, одной капли которого хватало почти на весь день едва уловимого шлейфа. Перед интимом, чтобы соответствовать страстному ненасытному омеге, Пак незаметно добавлял еще пару капель на запястья и на шею. Теория омег была весьма шаткой: Чимин по прогнозам врачей надеялся, что запах появится при гормональном стрессе во время беременности, Джин же подкинул идею, что тогда можно отказаться и от масла пачули, но быть уверенными в том, что именно так и произойдет, никто из них не мог. Оправдание, что беременные омеги пахнут по-другому, было заготовлено заранее, и не случится, по мнению Джина, особого криминала в том, что Чимин невинно похлопает глазками и скажет, что он вдруг пахнет… персиком… или хвоей… возможно, лавандой — да чем угодно, только бы обвести альфу вокруг пальца.       «Цель оправдывает средства», — цитировал Джин труды Макиавелли и удивлялся тому, насколько Кан Миндже толстокожий. Или ему плевать, что у Чимина проблемы с запахом, или… Да, пожалуй, просто плевать. Безразличие к искренне любящему его супругу — еще одна причина, по которой Сокджин дико недолюбливал Кан Миндже, но молчал до последнего, чтобы не расстраивать друга.       — Закончилось, наверное, — пожимает плечами Чимин, вспоминая о бутылочке. Когда-то она надежно пряталась в шкафу среди пузырьков со всякой косметикой, но после смерти мужа Пак и вовсе забыл о ней. Все, что он делал ради любимого альфы, теперь перестало иметь смысл.       — Ну у тебя теперь есть выбор, — задорно подмигивает Ким. — Я все еще не сбрасываю со счетов Чон Хосока. Или ты уже не рассматриваешь его в качестве кандидата на твое сердечко?       — Джин! — прикрикивает Чимин слишком громко, потому что слышать такое ему стыдно даже от лучшего друга. — Я вообще не ищу претендентов, — справедливо возмущается омега. — Как ты можешь?! Я недавно похоронил Миндже…       — Вот именно, что Миндже, а не себя! — не сдается Ким, отпивая чай. — Не вижу смысла класть свою жизнь на вдовий алтарь. С тобой рядом Хосок, которого ты знаешь много лет, да и этот хлыщ нарисовался не просто так. Кажется мне, Чиминни, — подмигивает старший омега, — они оба от тебя просто так не откажутся. И даже если ты хочешь забить на все и похоронить себя в девятнадцать, то я тебе этого не дам сделать!       — И что ты предлагаешь?! — Пак с громким звуком отодвигает стул, встает и кладет ладони на столешницу, чтобы иметь опору, и пристально смотрит на Джина. — Найти альфу для постели, чтобы было с кем трахаться? Ты же понимаешь, что я не могу этого сделать!       — Скажи мне, как сильно ты любил Миндже! Давай, заводи свою старую пластинку! — не выдерживает Ким и злится еще сильнее. — Расскажи, как ты замазывал синяки, чтобы в раздевалке их никто не увидел. Как тайком принимал антидепрессанты и едва не вылетел из соревнований за запрещенное вещество? Как плакал, пока ждал вечерами Миндже, а тот являлся под утро с запахом чужого омеги? Как ты нашел у него наркотики, в конце концов! И про это мне расскажи, а потом, потом подумай — был ли ты счастлив, Пак Чимин?! — захлебывался Джин словами, произнося их хлестко, жестоко и без тени сожаления. — Хватит носить розовые очки! Твой брак — ошибка, а Миндже — чертов неудачник, который не мог удовлетворить даже своего омегу!       — Не смей так говорить! — взвизгивает Чимин, когда друг больно сдирает корки с еще не заживших ран. — Мы истинные! Как ты можешь, Джин?       — Могу, Чимин, — смягчается Ким. — Сядь и не кипятись. Тебе ли не знать, что все, сказанное мной — правда. Неужели у всех спортсменов нет запаха? Ты же понимаешь, что прогнозы врачей — это только прогнозы! Предположения! Версии! Никто не знает, истинные вы или нет, но твоя одержимость Кан Миндже настолько сильна, что ты даже придумал ее, эту истинность, дабы упиваться юношеской мечтой и сказкой о рыцаре, который спасет принцессу из замка дракона. Неужели ты не видел, что Миндже не ценил тебя, Чимин? Тебе нравилось его любить, и это, черт возьми, вывозило ваш союз все годы. Ты и только ты вкладывался в отношения, вкалывая здесь, словно на второй работе, но Миндже не ценил этого, — Джин взял поникшего Чимина за руку и погладил ладонь. — Начать все с нуля — это не безумие, а просто коррективы. Безумие — это изображать всю жизнь, как ты счастлив, но до воя в груди терпеть и прикидываться, что тебе хорошо. Тебе не нужно ничего делать и ничего решать — все получилось само собой. Неуважение было концом… Бессонные ночи и слезы на твоей подушке… Просто закрой дверь в прошлое и двигайся дальше. Жизнь впереди полна неожиданностей.       — Ты меня пугаешь, — Чимин тревожно смотрит на друга, но отчасти соглашается с его словами. Начать все с самого начала страшно, но необходимо. Один шаг вперед он уже сделал — вернулся на лед. Теперь осталось вылечить голову и начать замечать людей вокруг себя. И альф — в том числе, но с этим сложнее. Последние дни хотя и заставили его поневоле расшевелиться, добавив адреналина, но такие сюрпризы в размеренной жизни Пака скорее исключение, нежели правило.       — Лучше давай посплетничаем: кто тебе больше нравится — Хосок или Чонгук? — улыбается друг. — И кстати — дай мне его телефон. Я должен знать кому звонить, если ты останешься у него ночевать!       — Джин, — стонет Чимин, понимая, что бороться бессмысленно. — У меня нет его телефона. И прекрати включать мамочку. Даже она не такая строгая, как ты. И ни у кого я ночевать не собираюсь!       — Пока что, — хмыкает Сокджин. — Так Хосок или Чонгук?       При упоминании имен альф Чимин немного краснеет и складывает ладошки вместе, пряча их между бедер. Это один из самых сложных вопросов, на который у него точно нет готового ответа. Обжегшись единожды, он не может больше так неразумно распоряжаться своей жизнью. А тем более — безрассудно доверять альфам. Хоть тем, кого знает давно, хоть тем, кто только появился в его жизни. Страхи и комплексы, оставленные бывшим супругом, все еще владели сознанием омеги.       — Ну же, — торопит Джин, испытывая природное журналистское любопытство.       — Я не знаю, — неловко мнется Пак. — Хосок со мной рядом уже несколько лет. Я уверен в нем, как ни в ком другом. Представляешь, он даже не проявлял своей симпатии, когда мы с Миндже были вместе. Только недавно мне признался. Это так благородно! Хоби очень внимательный и заботливый, присылает витамины и фрукты, каждое утро звонит и спрашивает, как я себя чувствую. Мне кажется, это то, чего мне не хватало в браке с Миндже. Хосок словно компенсирует прошлое, а может быть это я так воспринимаю… Он искренне радуется моим успехам на льду, старается сделать номера лучше и терпеливо репетирует хореографию часами, даже если я туплю на каждом шагу. Поверь мне, Джин, такая поддержка — это очень много. Я знаю, что Хосок меня понимает и знает, что значит для меня лёд. Мне так спокойно с ним.       — Ну а Чонгук что? — Джин мечтательно подпирает щеку рукой и мимолетно, чтобы Чимин не заметил, утирает выступившую слезу. Хосок — отличная партия, и он очень обрадуется, если у ребят все сложится.       — Чонгук… — словно задумываясь, повторяет Чимин имя нового знакомого. — Я не могу описать тебе, что я чувствую. Знаешь, в нем столько противоречивых черт. С одной стороны он меня очень пугает. Все эти совпадения не случайны. Эта квартира, их странная дружба с Миндже, даже сегодняшние цветы — я не могу понять, как это все происходит. А чего не понимаю — того боюсь. С Хосоком все яснее и проще, а вот Чонгук пока для меня загадка. Та ночь на пустыре мне показалась минутой — он очень эрудированный, интересный человек и галантный альфа, но я не могу понять, что с ним не так. Или со мной? Мне впервые хотелось делать из ряда вон выходящие вещи, я испугался того, что могу творить рядом с ним. Представляешь, мы сожгли его машину? Пак пожимает плечами, будто извиняясь за то, что снова протормаживает в этой жизни, а Джин внимательно слушает, наблюдая за другом. Таким воодушевленным он его не видел очень давно.       — Мне понравилось не думать ни о чем, просто брать и делать. Чонгук угадывает мои желания, а я только получаю кайф от этого. Это как-то даже странно. Понимаешь, во мне будто просыпается другое существо, я не узнаю себя прежнего, я словно бабочка — подлетаю к Чонгуку, как к огню, боюсь обжечь крылья, но все равно меня каждый раз тянет к нему. Я не могу не думать о нем и той ночи, об историях, которые мы рассказывали друг другу, как шутили и смеялись, любовались звездами и совсем забыли о времени. Мы были такими… настоящими.       Чимин волнуется, запинается и не может подобрать нужных слов. Чонгук — сплошная неизвестность, бездна — темная, притягивающая и предвкушающе опасная. Говорить о нем омеге непросто, но в то же время очень хочется, потому что все, происходящее в его голове, так или иначе ведет к Чонгуку — мысли, воспоминания и даже чувства. Их Чимин боится больше всего. Нечто неизвестное, зашевелившееся впервые, пугает до покалывания в пальцах и холодного пота, стекающего по спине.       — Мы настоящие с теми, в кого влюблены, — поучительно отвечает друг, снова включая мамочку. — А ты не думал, что другое существо — это твой омега?       Слова, неожиданно прозвучавшие в тишине комнаты, Чимина отрезвляют. Джин озвучивает его липкий страх, лишь однажды закравшийся в душу, и одновременно дарит хрупкую надежду на будущее. Она отзывается хрустальным звоном в голове, едва не рассыпаясь на тысячи мелких осколков, потому что Чимин совсем не так хотел узнать о своей истинности с кем-то. В розовых мечтах Минни второй половинкой всегда был Кан Миндже, но если Вселенная хочет намекнуть омеге, что его истинный — совершенно случайный альфа, сбивший Пака на машине, то это звучит как жестокая насмешка.       Разве истинный способен убить свою вторую половинку, пусть и ненароком? Разве этого хочет мироздание? Или высшие силы снова смеются над ним, беспечно наблюдая, как Пак не мог спать после того случая, постоянно просыпаясь в кошмарах от страшной машины, что надвигалась на него. В представлении Чимина истинность всегда казалась чем-то возвышенным, неосязаемым, нежным и ранимым. С ней нельзя обращаться грубо и бесцеремонно. Именно поэтому он бережно хранил свой неудавшийся брак, надеясь на то, что когда-то все исправится, планеты войдут в свой привычный ритм, законы природы станут неукоснительно выполняться, а у них с Миндже проявятся запахи, и супруг увидит в своей половинке того предназначенного, которого удается встретить в этом мире не всем. Даже не допуская мысли, что он мог ошибиться, Чимин упорно бормочет:       — Я не думаю, что мы с Чонгуком… — слово «истинные» намеренно не произносит.       — Ну это нормально — вы знакомы всего ничего. Ты можешь ничего не почувствовать, у тебя стресс, но альфа… То ли меняется, когда омега становится любимым, правда? — хитро подмигивает Ким, глядя на стушевавшегося друга.       В такие моменты Чимин становится умилительно беззащитным, а мягкость его характера можно сравнить с пушистой сладкой ватой, которую продают в парке развлечений. Джину кажется, что альфы точно разорятся на стоматолога: от переедания сладкого у них разболятся зубы, потому что другим Чимин просто не бывает, а много сахара — вредно.       — Ну вы хотя бы целовались? Он красавчик?       — Джин! Это первое свидание! Ну кто же целуется на первом свидании… — тараторит Чимин и тут же встречает искорки в глазах Кима и едва заметную улыбку, которую омега изо всех сил пытается скрыть. — Что? Погоди, серьезно? Ты целовался с доктором Ёном?       — Нуу-у, — загадочно тянет Сокджин. — Пятнадцать мне исполнилось давно, я больше ничего ждать не хочу. Только брать от жизни все и наслаждаться каждой минутой! — Ким вытягивает руки вверх, похрустывает косточками и довольно крякает. — И тебе того же советую!       — Да ты влюбился! — теперь визжит уже Чимин и довольно стучит кулачками. — Нет, ты точно влюбился! Погоди, ну точно ведь!       — Так, все! — обрывает его Ким. — Ни слова больше обо мне, лучше о себе позаботься. И вообще, спасибо за чай — я побежал. Я приехал к тебе сказать, что у меня командировка.       — Куда?       — В Японию.       — А там что? Неужели все те же наркоторговцы? — охает Пак, накрывая порозовевшие щеки ладонями.       — Они везде. Это сеть. Мафия. Мне слили инфу, что японцы хотят вмешаться на корейский рынок траффика. Может быть, мне удастся узнать, кто же заправляет всем этим здесь, и найти Коллекционера. Я чувствую, что он где-то рядом, и меня бесит то, что я не могу на него выйти. Ты представляешь, во что превратятся улицы города, если тут станут орудовать якудза.       — Будь осторожен, — Чимин обнимает друга и виснет у него на шее. Расставаться с Джином каждый раз все сложнее и сложнее, и пока он говорит о том, что подбирается к Коллекционеру, Чимину кажется, что друг наведывается в гости к самой смерти. — Я буду переживать.       — Все будет хорошо, — шепчет Джин, прижимая худое тело. ***       — Пять утра! Где ты был? — раздается писклявый голос из темноты. Нотки недовольства Мин не скрывает — имеет право, он просидел в холле почти всю ночь в ожидании босса. Чонгук думает проскользнуть незамеченным, но теперь эта идея уже не кажется ему такой хорошей. Из темноты огромной гостиной к альфе выходит сонный Юнги, завернутый в плед, и громко шлепает по мраморному полу босыми ногами.       — Ты чего не спишь? — Чонгук наклоняется, целует омежку в щеку и подхватывает под тощую задницу, поднимая на руки, как маленького ребенка. Юнги тот час становится ручным и льнет к груди, упиваясь до боли родным сердцебиением.       — Я рано лег, но потом встал пописять и пожелать тебе доброй ночи, а твои псы сказали, что ты не вернулся, — бурчит недовольно Мин, утыкаясь в шею Коллекционера и вдыхая запах альфы. — Я не могу заснуть, когда тебя нет дома. После того случая…       — Они не псы, малыш. Это все ради вашей безопасности. Тот случай не первый и не последний, мышка, — вздыхает Чонгук. — Какой же ты еще маленький у меня.       — Мне девятнадцать, — возмущенно шипит Юнги и собственнически шевелит ноздрями, принюхиваясь. Ему не показалось. — Почему от тебя пахнет гарью?       — Вот именно, что девятнадцать, — Гук игнорирует второй вопрос, прижимает омегу крепче и, не раздеваясь, присаживается на диван. — Как я могу такого малыша отдать на растерзание альфы? У тебя закончилась течка?       Босс не спрашивает, а почти уверен в этом. Юнги стал спокойнее и уравновешеннее, его запах намного слабее, и Чон едва различает аромат омеги.       — Закончилась, — мышка устраивается на его руках и скручивается клубочком, чтобы доспать еще пару часов до утра. Он часто дремал на руках у Чонгука, когда омегу мучили кошмары, поэтому и сейчас не может отказать себе в удовольствии побыть в крепких объятиях Коллекционера. — Сегодня меня заберет Намджун, — бормочет, мечтательно прикрывая глаза.       — Если я разрешу, — строго, почти по-отцовски, замечает альфа. Он далеко не всегда позволяет Юнги ночевать у Кима, особенно, если ситуация вокруг картеля становится слишком угрожающей. Когда мелкого нет дома, у Чонгука в душе поселяется неспокойствие, словно его родное дитя бродит где-то в опасных местах и ищет на пятую точку приключений. А уж Мин найдет, в этом босс не сомневается. Пока особых поводов для тревоги нет, но Чон все равно не дает Юнги спуска.       — А ты разрешишь? — из растрепанных волос, торчащих в разные стороны, показываются два хитрых лисьих глаза, дергается носик-кнопка, а губы напряженно сжимаются в ожидании ответа от главного.       — Разрешу, — сдается Чонгук.       — Где вы были? — Мин не может сдержать омежье любопытство и конечно же спрашивает о свидании.       — Ужинали в Кёнбоккун, мышка.       — Решил пойти с козырей?! — Юнги приподнимает одну бровь и удивленно смотрит на Чонгука. Если он делает такие шаги, значит омега ему и правда понравился. Внутри скребет червячок ревности, которого блондин тут же душит.       — Скажу так — он был удивлен, — хмыкает альфа.       — Да уж! Сам помню, как я охуел, когда ты притащил меня туда!       — Юнги, я накажу твой ротик, если ты не перестанешь сквернословить в святых местах, — Чонгук, конечно, ничего не сделает, но Мин уверенно испытывает его терпение на прочность.       — Да ладно, помнишь, как мы круто потусили там, когда праздновали мое совершеннолетие. Ничего святого — столько блядей в одном месте я еще не видел.       — Это не бляди, а гаремные кисэн, — поправляет его альфа. — Напомнить тебе, что это ты заказал вечеринку в стиле Трех корейских государств?       — Ага, только потом я встретил их у Тэмина в клубе, — смеется Юнги. — Это было самое крутое день рождения, Чонгук, спасибо тебе.       Юнги обнимает босса за шею, подтягивается на нем и обвивает ногами за талию. Он частенько любит так прижиматься, проявляя максимальную степень братской любви к альфе.       — Да уж, я помню, как ты напился и орал на весь тронный зал: «Где этот подонок Чон Чонгук? Я хочу разрубить его на куски! Нам нужно удержать Силлу! Убейте одноглазого генерала!» Кстати, почему ты обозвал Намджуна одноглазым? Он тогда вроде даже обиделся.       — Не знаю, — пожимает плечами Юнги. — Захотелось.       Чонгук кривится, вспоминая тот шабаш, который они устроили во дворце на совершеннолетие мышки. Благодаря тому, что сам министр культуры и туризма регулярно покупает у Чонгука дозы отборного мета, дворец на сутки оказался полностью в их распоряжении. Здесь отменили все экскурсии, повесив табличку «На реставрации», и устроили для Юнги театрализованную вечеринку с хваранами, встречавшими гостей у дворцовых ворот, а самого Мина нарядили едва ли не королем и посадили на трон, к которому приглашенные на праздник приносили подарки. Напились и укурились тогда все знатно, хотя Чон с Намджуном меньше. Они следили за праздником, наслаждались счастливым Юнги и говорили о делах, тщательно планируя новые поставки мета в страну.       — Это нечестно, план тогда был забористый, вот меня и развезло, — дует губы Юнги, покачивая выжженной красками шевелюрой.       — А все потому, что свою меру надо знать, — журит его альфа и целует в кончик носа. — Не хочешь пострелять? — предлагает Чон, зная, что на это дело омежка всегда согласится.       — Что-то случилось? — обеспокоенно спрашивает Мин, зная, что без причины Чонгук в тир наведывается нечасто. Обычно — согнать злость, и сейчас ее невидимые вайбы исходят от альфы так сильно, что Юнги в предвкушении подергивает носиком. — Ты же перебудишь ребят.       — Неважно, — вздыхает Чон, настраиваясь на непростой разговор. Он чертовски не любит приносить похоронки, словно черные метки, зияющие дырами в душе каждого из них. — Они мне скоро понадобятся, так что пусть просыпаются.       — Что случилось? Скажи мне, Чонгук!       — На собрании расскажу. Пусть Мингю соберет всех наших, но сначала пойдем в тир.       Они почти час выпускают пули в подвале, дырявя картонные манекены и разбудив всех, кто спал в доме. Сон у Юнги как рукой снимает, и он в который раз попадает в десятку, получая одобрение от Чонгука.       — Давай, показывай мне, чему ты научился, — посмеивается Чонгук, когда задание становится для Юнги слишком простым. Босс нажимает кнопку на пульте, и мишени начинают двигаться с разной скоростью. Мин строптиво закусывает нижнюю губу, принимая вызов, и сосредоточенно следит за картонным противником.       — Синего. В голову, — подсказывает Чон, и Юнги выпускает пулю. Красивое отверстие зияет прямо во лбу, и омега довольно подмигивает боссу.       — Теперь отстрели оружие у зеленого.       Следующую задачу мышка почти выполняет. Пуля проходит вблизи руки, и кусочек ярко-зеленой картонки на скорости отлетает к стене, падая на пол.       — Блядство, — шипит Юнги разочарованно, потому что метит четко в запястье, но промазывает совсем немного.       — В этом случае противник не выронит оружия, — Чонгук обнимает Юнги, зарывается носом в его перепаленные краской волосы и целует макушку, щекоча губы волосками-проволочками. Дрожь, пробежавшая по телу омеги то ли от волнения, то ли от близости альфы, приятно отзывается в руках Коллекционера, а Юнги выгибается кошкой, прислоняясь к альфе плотнее. — Ты должен сделать так, чтобы вывести его из игры, — шепчет Чон, опуская руки на худые бедра омеги. — Не бойся, мышка, потому что страх — прямой путь к поражению.       Чон поднимает пистолет в руке Юнги, поддерживая тонкую омежью кисть, и когда следующая фигура возникает в проеме, резко давит на курок, не раздумывая. Отверстие появляется точь-в-точь в нужном месте, и Мин восторженно ахает. Чонгук в прошлом — профессиональный киллер, ему сложнее не попасть, чем попасть, и Юнги так хочет быть на него похожим в этом плане — вот бы ему так стрелять!       — В реальной перестрелке у тебя нет времени, Юнги, — назидательно твердит альфа. — Стреляй на поражение, иначе противник выстрелит первым.       — Да что нахуй произошло? — Мин всерьез психует, откладывая пистолет на стойку, и разворачивается к Чонгуку. Омега бесится, что ничего не знает, а Чонгук вместо того, чтобы все объяснить, молчалив и спокоен, как удав. Обычно это не приводит к серьезным последствиям, в картели они переживали и не такие трудные дни, но шестое чувство подсказывает, что в этот раз все намного серьезнее.       — Пойдем, — Гук смотрит на часы, стрелки которых сошлись на шести. — Половина седьмого.       Не произнося ни слова, Юнги вешает наушники, забирает оружие, с которым не расстается никогда, и молча идет за Чонгуком. Аура, исходящая от альфы, ему уже не нравится, но это ничего. Скоро он сам все узнает.       В одном из просторных залов поместья двери уже приоткрыты и слышен негромкий говор ребят. Здесь собрались только самые близкие, преданные и душой, и телом. Юнги таких называет псами. Чонгук — волками. А вместе они — семья. Те, кто за годы, прожитые под одной крышей, стали единой стаей; кто сцементировался в крепкую монолитную массу: выстрелишь в одного — попадешь в каждого. Их семейные ценности мало чем похожи на десять заповедей Моисея, но они такие же почитаемые и фундаментальные для каждого, сидящего здесь. Чонгук учил их жить по законам преступного и животного мира, где семейные узы и собачья верность — самое важное, что может быть. Он должен знать, что никто и никогда не предаст его. Ни сейчас, ни в будущем. Только в окружении своих людей, верных и преданных, Чон чувствует себя в безопасности и может обеспечить ее ребятам. Он готов умереть за каждого, если они умрут за него. Идеальная формула, в которой все переменные одинаково значимы и одинаково равны. Хотя и эта система иногда дает сбой.       Чон навсегда запомнил наставление одного старика из Колумбии, с которым проворачивал дела лет пять назад:       — Тебя предадут те, кому ты больше всего веришь, — говорил глава местного картеля Маурисио, сидя на запылившемся порожке своего дома, сжимая в пожелтевших зубах самокрутку с каннабисом и передавая ее Чонгуку. Их связывала немноголетняя, но на удивление крепкая дружба и честное партнерство.       Они пробовали первый урожай конопли в том самом году, когда Эмиль, сын Маурисио, подставил родного отца и за кругленькую сумму от конкурентов из мексиканского картеля организовал тому в прямом смысле феерическую смерть. Подложенная под днище авто бомба в секунду разорвала крепкий бронированный внедорожник, раскидав обломки на сотню метров. Тело собирали по частям, левую руку так и не нашли, похоронили без нее в закрытом гробу. Зрелище было не для слабонервных, и когда Чон прилетел на похороны своего партнера, то успел ознакомиться с материалами дела. Продажная полиция, получившая взятку от альфы, предоставила все данные, в которых Чонгук даже не сомневался. Нюх за годы, проведенные в мафии, его редко когда подводил.       Не подвел и тогда.       Спустя три дня после похорон Маурисио рядом вырыли могилу и для его сына.       — Решил отправиться на тот свет вслед за отцом, — сетовали старухи-соседки, громко плача на кладбище. — Не выдержал горя, молодой ведь еще, — причитали, вытирая слезы.       Встревоженные чередой смертей в небольшом городке, они даже не догадывались, что именно Чонгук, скорбевший у гроба едва ли не больше всех, выбил табуретку из-под ног Эмиля. Парень во всем признался, стоило альфе только надавить на него. Чон с наслаждением смотрел, как затянулась петля на шее подонка, убившего собственного отца. Захотев власти и денег, можно лишиться и того, и другого. За смерть ублюдка Эмиля Чон не переживал. Он с наслаждением, взатяг курил самые обычные колумбийские сигареты и смотрел, как могила обрастает холмом. Крепкие ребята резво накидывали лопаты земли, скрывая под ней гниющую предательскую плоть. Чонгук предательства не прощал. Он в последний раз окинул взглядом католический крест с простенькой табличкой и вышел с кладбища, даже не оборачиваясь. У могильного холмика так и осталась тлеть сигарета, которую он даже не затушил носком дорогого ботинка. Вся земля возле Эмиля казалась отравленной, на могиле же Маурисио обязательно вырастут цветы. Что посеешь — то и пожнешь.       На следующий день Чонгук поставил в Колумбии другого человека, но слова Маурисио запомнил навсегда: тебя предадут те, кому ты больше всего веришь.       Заходя в гостиную, Чон хочет верить, что таких, как Эмиль, здесь нет.       — Сегодня в Италии убит Леонардо Дженетти, — в установившейся тишине каблуки туфлей Коллекционера звучат особенно зловеще. Каждый шаг — как приказ стиснуть зубы и сжать кулаки для предстоящей битвы. Их впереди ждет еще много.       Чон садится в кресло и обводит взглядом собравшихся. В окружении своих людей Коллекционер топит внутренних демонов, разрывающих нутро с момента звонка Югема. Сейчас на кон поставлено нечто большее, чем просто надобность жить сообща. Сейчас началась игра на выживание, и первого человека они уже потеряли. Дженетти был неплохим парнем, потому что плохие с Чонгуком не работали. Таких он устранял лично, наказывая при всех, чтобы другим не повадно было.       К счастью, его люди не гадят туда, откуда едят, и ни один волк не укусит руку, их кормящую. Они снова станут спиной к спине, чтобы противостоять якудза. Враг ненавидит их одинаково, они его — еще сильнее. По раздувающимся ноздрям альф и концентрации адреналина в зале Чонгук понимает — они не смирятся. Между желанием убить противника и долгом отомстить за брата есть разница. И когда последнее берет верх, то это только начало. Никто не должен погибнуть, если этого можно избежать, но за каждого павшего из клана Коллекционера они вырежут десятки невинных. Последствия немилосердия останутся на их совести, но таков закон мафии, и не им его менять.       Чон знает своих ребят слишком хорошо и может читать на расстоянии. Это то, что невольно вырабатывается с годами, когда люди врастают в тебя, как корни дерева в землю; когда их сердца стучат в одном ритме с твоим, когда кровь одинаково пульсирует, выбивая у сосудов стенки и до одури туманя мозг от недостатка кислорода в легких. Они делят одну жизнь на всех, и в этой гонке за завтрашним рассветом, который может и не наступить, Чон с ними на равных.       Он замечает у Югема круги под глазами; видно, что он не спал с того самого утреннего звонка. Хансок трет лоб в предвкушении паршивых новостей — босс изучил его привычки одним из первых. Юнги давит крик, бледнея еще сильнее, чем может, своей и до того фарфоровой кожей. Мингю сцепляет пальцы в замок и растерянно водит глазами по блестящему лакированному полу в поисках за что бы зацепиться — они с Леонардо дружили, хотя и находились на расстоянии, поэтому новость об убийстве для парня особенно болезненная. Чон знает, что такое терять друзей. Остальные склоняют головы и затихают в ожидании распоряжений, но в глазах каждого из альф горит обеспокоенность и желание мстить. Чон представляет, как оно играет на дне зрачков, и ждет, когда выплеснется через край.       — Сука! — вопль Мингю раздается первым. Переполняющая его злость и резкий удар кулаком по журнальному столику нарушают мертвую тишину. В его срывающемся голосе слишком много боли как для обычных друзей, и Чон убеждается в своих подозрениях — между парнями возникла симпатия. Он никто, чтобы лазить в постели ребят из картеля и говорить кому с кем спать, но тут не нужно быть Нострадамусом, дабы заметить очевидное. — Мы должны найти эту тварь! Я убью его!       — Убьешь, — Чон снисходительно смотрит на парня, чисто по-человечески разделяя его горе. Мингю достаточно пристрелить киллера, чтобы заглушить душевную боль, но от основной проблемы, к сожалению, устранение исполнителя не избавляет. Ему нужен заказчик, а это значит — надо искать выход на Рикидо. — Югем отдаст тебе видео с камер, только будь осторожен.       Найти человека для его ребят не проблема. Устранить — тем более. Чонгук уверен, что совсем скоро в криминальной сводке промелькнет новость о трупе, который выловят в реке Хан, или висельнике, найденном на заброшенной стройке, а Намджун позаботится о том, чтобы дело ушло в архив за отсутствием улик. Откатанная годами схема работает безотказно. На руках Коллекционера слишком много крови, а на счету — загубленных жизней тех, кто пытался перейти ему дорогу.       С ребятами совещание затягивается. Парни отрабатывают детали и распределяют задания, внимательно слушают Коллекционера, молча кивают и снова задают короткие, но по сути, вопросы. Каждый из них четко знает свое дело, а Чонгук терпеливо отвечает, слушает разумные мысли, перерабатывает в голове предложения, но вежливо отказывает, когда его люди переходят границы. Схватить Сынри и подвесить за яйца его шестерок — затея интересная и даже увлекательная, но совершенно несвоевременная. В напряженной тишине каждое слово слышится отчетливо гулко и так, словно забиваются гвозди в крышку чьего-то гроба. Мин Юнги все еще никак не привыкнет к похоронам.       Чонгук сжимает кулаки, заостряя татуированные рисунки на костяшках — их время еще не пришло. С шефом никто из присутствующих не спорит. Делать это так же бесполезно, как и воевать против Коллекционера, только японцы этого пока не знают. Мингю дана неделя, чтобы разобраться с киллером. Других рекомендаций он не получает и сразу заказывает билет на самолет в Рим, чтобы успеть на похороны Дженетти. Парень молча выходит из комнаты, как только босс отпускает его, и обреченно плетется по пустому холлу. Подрагивающие плечи и ссутулившаяся спина выдают его беззвучный плач. Чон смотрит вслед своему человеку и вспоминает, что когда-то давно реагировал на потери точно так же. Время учит волков зализывать раны. Время учит людей жить с болью. В этом мире все до противного просто — что у людей, что у животных. Для Мингю отныне эти слова не станут пустыми. Чонгук вздыхает тяжелее, чем всегда, что не ускользает от Юнги и Югема, сидящих в кругу ребят.       Омега, забравшись на спинку дивана, обеспокоенно смотрит своими глазками-бусинками на тех, кто стал ему братьями, и покусывает до красноты тонкие обычно бледные губы. На них уже стерто сладкое предвкушение скорой встречи с Намджуном, теперь только горечь соленых слез, которые стекают по бледным щекам. Мин украдкой слизывает их языком и стирает пальцем, чтобы никто из ребят не увидел его слабости. Шокированный убийством их человека, он даже не может представить, что когда-то место одного из них будет пустовать. Потому что самая главная слабость Юнги даже не Намджун, а те, люди, что заменили ему семью. Он точно сможет прожить без альфы, но никогда не смирится с потерей сидящих здесь.       Спустя пару десятков минут каждый согласовывает задание и идет выполнять. Ким Югем встает, потирая ноющие от недосыпа виски, и мечтает упасть в постель, чтобы немного поспать, но слышит короткое:       — Югем, не уходи.       Оставшись в пустой гостиной одни, мышка переползает на колени к альфе, обнимая того за шею, а Югем недовольно хмыкает, глядя на то, как взгляд Чонгука становится теплее и мягче. У каждого человека есть слабое место. Юнги — большая слабость его босса, и, по мнению помощника Кима, такая уязвимость в картели сейчас ни к чему. Хорошо, что Мин настолько дикий и может за себя постоять, но как фактор угрозы их делу он все еще главная мишень. В криминальном мире Кореи все знают, кто стоит за Мин Юнги, поэтому омегу и не трогают, но для необузданных якудза — людей Рикидо — ничего не стоит свернуть этому неоперившемуся птенчику его тонкую шею. Просто ради развлечения. Для того, чтобы сделать Чонгуку больно. И Югем, как настоящий брат, не должен этого допустить.       — Слушаю, Чонгук, — прикрывая плотнее дверь, говорит альфа и, возвращаясь к боссу, садится в широкое кресло напротив Чона.       — Что тебе удалось узнать ещё? — с упором на слово «ещё» Чонгук неотрывно смотрит в глаза подчиненного. — Я же вижу, что ты что-то нарыл.       — Я не уверен, — извивается Ким, как уж на сковороде. Он уже принес одну дурную весть утром, второй раз за этот дерьмовый день расстраивать босса не особо хочется. — Информацию нужно проверить…       — Говори, — Гук бережно ссаживает Юнги с колен, достает сигару и закуривает, пуская возле себя сизоватое облако дыма. — Ты не умеешь скрывать, Ким Югем.       Чего-чего, а уж наблюдательности в Коллекционере не отнять, а читать Кима — одно удовольствие. Иногда Чон думает, что простой и грубоватый неудачник Югем именно поэтому и не нашел свое место под солнцем. Слишком доверчивый для этого мира, слишком ранимый в пучине жизни. Такие плохо заканчивают — либо спиваются в невыносимом одиночестве, либо тянут лямку удушающей семейной жизни, превращаясь в зомби. Примеров перед глазами альфы прошло предостаточно, и он рад, что Югема получилось вытащить из этого порочного круга.       — Я пробивал этого парня по базе, — очевидно, что речь идет о киллере, и Чон выпрямляется, придвигаясь поближе к помощнику, чтобы не пропустить ни единого слова.       Ким протягивает телефон и открывает последнее письмо, полученное из доверенных источников. Среди фотографий, сделанных в самых разных местах и в разное время, размытый снимок из какого-то паршивого клуба. Разукрашенные малолетки, проститутки, без стыда предлагающие свои услуги, компании за столом, у одного из которых явно намечается драка — в таких заведениях Чонгук давно не появляется, поэтому снимок смотрит с нескрываемым интересом, выцепляя взглядом малейшие значимые детали. Он давно забыл табачный смрад сигарет и кислую алкогольную вонь в дешевых забегаловках. Очевидно, ребята на фото этим не гнушались. В телефоне Чонгук видит парня, убившего Дженетти, и рядом еще одного, чье лицо ему слишком знакомо. Они явно разговаривали между собой и активно жестикулировали, что подтверждает мимика их лиц и положение рук. Фото приятеля не такое четкое, как изображение киллера, но и ошибиться Гук не может.       — Это же…       — Ты не ошибся, Чонгук. Это Кан Миндже.