В доме Монти царил переполох на грани паники даже и без учёта итальянского темперамента действующих лиц. Обслуге была поставлена задача за несколько минут организовать приём персоны наивысшей степени важности — к особняку с эскортом полиции подъезжал Марко ди Папарески. Впервые своим визитом он почтил семейство Монти на двенадцатилетие Джованни. Теперь, когда Карло на днях достиг такого же возраста, Папа снова был здесь. Витторио слегка упарился, тщетно гоня липкие выводы, но не мог позволить себе избавиться от пиджака, ибо не знал наверняка, какова степень неофициальности сего визита. И это не какое-то там предубеждение: сам однажды видел, как Папа отказал в аудиенции чиновнику, уважаемому во всей Европе, только лишь по причине непонравившегося галстука бедолаги. Конечно, может быть, то было простым предлогом, однако же после аншлага гастролёра из заокеанской психушки никто более-менее здравомыслящий не стал бы лишний раз прогуливаться — пусть даже на цыпочках — мимо спящего дракона. Судьба мэра висела на волоске. Он скрупулёзно восстанавливал Неаполь — Папин Неаполь — такой, каким город существовал для покровителя до Джокера, и ещё не все разорванные нити были завязаны вновь. Монти не питал иллюзий насчёт того, что в ближайшее время ему удастся выползти из-под опалы, и он был готов выслушать очередную тираду о нынешнем статус кво, но... Карло. Интерес Папы к мальчику, выказанный по телефону, уже не давал мыслям двигаться в иных направлениях. Предчувствие витало в воздухе и нашёптывало на мрачном наречии, что на самом-то деле ничего хорошего в обычном смысле не могло заставить Марко ди Папарески появиться в семье Монти сейчас. И учащённо бьющееся сердце Витторио холодело, вскармливая чувство страха, смачно глодавшее изрядно потрёпанную мышцу.
Когда Папа возник на пороге, Монти разинул рот, ибо это вовсе не Папа, а само неапольское солнце сошло с небес.
Высокий гость был галантен с Паолой, внимателен с Карло, чуть ли не заигрывал с прислугой — девушки таяли от его выразительных взглядов и сахарной улыбки, оживлённо перешёптываясь на кухне. Витторио легче было поверить, что он спит и видит сон, — уж слишком нетипично преподносил себя Папа, начиная с манеры держаться, заканчивая одеждой. На Марко красовалась рубашка в платиново-ртутных узорах, напоминающих "Фреску" Джексона Поллока; V-образный вырез приоткрывал чёрные завитушки на широкой груди, а серебристая выделка на джинсах из ткани стального цвета приобретала пижонский вид, подыгрывая сверкающими бриллиантами дымчатого цвета на запонках. (К конфузу, чёрные костюм, галстук и белая сорочка хозяина дома делали его похожим на одного из секьюрити нежданного посетителя.)
Всё это было, мягко сказать, несвойственно представлениям Монти о боссе. Но что Монти вообще мог знать об этом человеке? Только то, что вся его жизнедеятельность в полной зависимости от последнего.
За торжественной трапезой царила наэлектризованная тишина, нарушаемая лишь благородным позвякиванием посуды, шуршанием белоснежной формы обслуги и нечастыми репликами Папы о вкусе блюд.
Когда тягостная для всех (кроме гостя) официальная часть трапезы закончилась и подали десерт, Марко расположился более вальяжно, тем самым дав остальным присутствующим перевести дух от излишней напряжённости.
— Ты уже принял своё первое причастие, Карлито?
— Нет ещё, синьор.
— Не тяните с этим. Мальчик должен получить должную порцию духовного образования, наполнить сосуд знаний в своём храме души. Это основа основ, — звучало беспрекословно.
— О, разумеется, мы планируем приобщить его к церкви как можно скорее. Сейчас Карло получает необходимые для этого важного шага сведения. Мы чтим традиции, — поспешил оправдаться Монти, ощущая, как испарина покрывает его лысину.
Папа приподнял одну бровь, возражая:
— Дело не в традициях. Людям с присущей ленностью духа — каковых множество — традиции со своими ритуалами чаще наносят вред, чем приносят пользу. Следуя им бездумно, нерадивые верующие увлекаются атрибутикой и неизбежно утрачивают смысл происходящего. Это преклонение перед формой в ущерб содержимому, — он соединил указательный и большой палец в кольцо, акцентируя последующие слова, — истинной сути вещей. Но я рад слышать о вашей приверженности и должен обратить внимание на пагубную тенденцию в современном обществе. А забота об устройстве главного торжества в жизни вашего сына станет моим скромным подарком.
Марко с загадочной теплотой взглянул на мальчика:
— Это таинство откроет перед тобой дверь, о существовании которой ты даже не догадываешься.
Карло проглотил кусок пудинга и удивлённо заморгал:
— Какую дверь?
— На этот вопрос ты скоро ответишь сам. Эта дверь есть у каждого, но не всякому под силу её отворить.
— А где она?
Марко приложил ладонь к своей груди:
— Здесь.
— А что нужно для того, чтобы её открыть? — снова поинтересовался Карло, и мать тихонько шикнула на него.
— Не стоит одёргивать юношу. Это здоровое любопытство, которое мы должны не только поощрять, но прививать, — обратился Марко к Паоле и снова вернул внимание мальчику: — Только вера и сильное желание здесь твои помощники, Карло.
Папа щёлкнул пальцами. К нему тут же подошёл один из его людей, дежуривших у дверей, и подал книгу в изысканном переплёте.
— Это поможет тебе в подготовке к знаменательному событию. Обещай, что прочтёшь её до того, как настанет день твоего причастия, — Марко посмотрел в глаза Карло, протягивая презент. — Такую же книгу подарили мне родители перед моим первым причастием.
— Божественная комедия? — прочёл название мальчик. — Отец говорил, что это бредни выжившего из ума фанатика. Ой... Простите... Спасибо, я обещаю прочитать, — кивнул он, принимая увесистый подарок, и, виновато глянув на побледневшего Монти, стушевался окончательно.
— Ничего-ничего. Каждый улавливает смысл в силу своих возможностей, — Папарески всепрощающе похлопал его по плечу, с удовольствием наблюдая маленькую смерть Витторио Монти. — Это итальянское издание. А вот моя книга была на французском.
— Вы знали французский? В детстве?
— Почти в совершенстве. И не только его.
— Ничего себе! Круто! А я изучаю английский и испанский, но... до совершенства мне точно далеко.
Папа добродушно рассмеялся, поворачиваясь к Монти:
— Дружище, твои сыновья совсем не похожи на тебя, — некоторое время наблюдал, как Витторио пытается удержать сползающую улыбку, — они похожи на свою мать. Особенно Карлито.
Монти злобно зыркнул на жену, так и не проронившую ни слова кроме «добрый вечер, мы очень рады» за всё время.
— Кем ты хочешь стать, Карло? — продолжил общение Папа.
— Художником, синьор.
— Так тебе по нраву живопись? — оживился Марко и развернулся к собеседнику всем корпусом, закидывая ногу на ногу.
— Да, синьор. Мне нравится смотреть на великолепие полотен великих творцов, и я... — мальчик слегка запнулся под пронзительным взглядом, щёки его порозовели, вызвав умиление на лице гостя, — я бы очень хотел овладеть их мастерством, но...
— Тогда, синьорино, юный ценитель прекрасного, позволь пожать твою руку, коллега.
Карло неуверенно глянул на отца, поймал всё ту же глупую улыбку, смотрящуюся достаточно жалко для того, чтобы искать у родителя поддержки, и несмело вложил свою руку в большую ладонь приветливого синьора.
— Видишь ли, я ведь тоже иногда люблю поводить кистью по холсту, поискать цвет, поэкспериментировать с палитрой и стилем, — увлечённо продолжил Папа. — У меня есть мастерская со всем необходимым арсеналом для художества.
— Правда?.. Ух ты-ы! — Глаза мальчика восхищённо засверкали и тут же потухли, он понурил голову.
— Что с тобой?
— Отец считает рисование совсем не серьёзным занятием для молодого человека.
— Твой возраст прекрасен точно так же, как и опасен, мой мальчик. Ты словно жемчужина, только что найденная на дне океана бурлящих страстей, которая нуждается не только в тщательной и бережной шлифовке, но и в очень прочной оправе, чтобы стать драгоценностью высшего качества. Я уверен, что твой отец хочет достойно воспитать тебя, — он потрепал мальчишку по волосам, воззрился на уже посеревшего Монти и добавил: — В силу своих убеждений и возможностей, разумеется.
Монти ощущал себя так, будто его нагишом вели на эшафот. Дети, конечно, невинные создания, но когда они с ангельской улыбкой и завидным упорством выбивают скамейку из-под ног, то тут уж и сомнения обуревают. Волновало ещё и то, что он не припоминал, чтобы Марко был так благосклонен к Джованни. Равнодушен, скорее, если не менее. С Карло же он проявлял не просто участие, а наставническую, практически отеческую заботу. Отеческую? Не вяжется всё это с Папой. Не-а. Не стыкуется. «Мой мальчик» — так и крутилось в голове, как заевшая виниловая пластинка. Неужели это то самое, чего больше всего боялся Монти? Ах, не стоит обманываться. Больше всего Монти боялся самого ди Папарески. А это... на
это можно и даже нужно взглянуть с другой стороны. Особенно сейчас. Прочь предрассудки. Симпатия Папы к Карло могла бы не только вернуть, но и укрепить расположение к Витторио, делая этот союз прочнее чем когда-либо. Только бы мальчишка не взбрыкнул раньше времени. И есть ещё затруднение — Паола. Но это можно решить одним махом — услать её вместе с Джованни подальше от Неаполя поправить (и совершенно небезосновательно) здоровье. Это станет проявлением заботы, а значит любви и преданности. Паола будет благодарна, она оценит. Витторио мысленно потирал руки от предвкушения удачи.
Пока Монти предавался коварным размышлениям, в большой гостиной остались только он и Папа, не считая людей босса.
Папа закурил сигару и подошёл к окнам, которые выходили на бассейн, окружённый незамысловатым ландшафтом.
— Монти, мне-е… порядочно надоел твой ублюдок, — с наслаждением пыхнул терпким дымом и притворно-жалостливо состроил брови домиком. — Он спутал мне все карты, если вам с ним так будет понятнее.
У Витторио отнялся язык. Ведь только что Папа симпатизировал его сыновьям. Чувствуя запрыгавшее под рёбрами сердце, он переспросил:
— Не совсем понял, кого вы имеете в виду.
— Я имею в виду твоего бастарда из Готэма. — Папа резко обернулся и пронзил его ледяным взглядом.
Монти и вовсе поразил столбняк. Марко подошёл ближе, завернул чуть за спину мэра, сверля его затылок бесстрастными глазами. Разница в росте была прилична — неполные шесть футов Витторио против шести с половиной Папы, — поэтому от такой близости у Монти всё сжималось внутри, завязывалось в узелки, которые в свою очередь стягивались в один большой тугой узел. От Папы будто исходили замораживающие клубы, как от жидкого азота, под которыми Витторио съёживался в маленький комочек, словно паучок, подбирая лапки на пузе. Только волосы становились дыбом везде, где только ещё оставались у синьора мэра.
Монти собрал остатки воли, чтобы не сделать шаг вперёд и не развернуться лицом:
— Синьор, при всём уважении, но этот… человек не имеет ко мне никакого отношения.
Послышался смешок.
— Понимаю. Трудно признать такой убийственный факт! — Папа вышел из-за спины Витторио, чтобы снова посмотреть ему в лицо, чуть наклонясь, превалируя: — Кто... ты… такой?Только подумай, пораскинь тем, что у других называется мозгами, чем ты мог так разъярить это чудовище, как только лишь не тем, что когда-то выплюнул его из своих гнилых чресел на свет божий? Это привет из прошлого, который называется вендетта!
— Но это же... это абсу-у-урд. У меня не было других женщин, с которыми я бы решил завести реб...
Папа гневно взмахнул рукой:
— Избавь меня от этой мерзости.
— Но это...
Марко выпрямился, не отрывая взгляда от ошеломлённого Монти:
— Ты умеешь читать?
— Ес-сли вы имеете в виду чтение как таковое, то читать я, конечно, я...
— Да. Да, Витторио, чи-тать: ма-ма-мы-ла-па-пу. Джокер. Он ведь шлёт тебе карты с надписью — послания. А-па-па-не-у-мел-чи-тать. Не разочаровывай его сильнее.
— Но это не доказательст... Вы и правда думаете, что...
— Мне пле-вать. Я говорю о другом и только один раз, ты ведь знаешь. Или ты решишь свою семейную проблему, или я закопаю вас обоих так глубоко, что ваши яйца будут запекаться на медленном огне адского пекла. И помни: это —
твоя проблема. Будь осторожен, прежде чем просить моей помощи. Будь готов к тому, чтобы щедро заплатить за неё, — при этих словах по лицу Папы пробежалась тень блаженства, собирая глубокую складку между густыми бровями. Он не спеша подошёл к столу, затушил сигару о его красноватую матовую поверхность, глубоко и умиротворённо вздохнул, наблюдая, как задымилось дерево, и направился к выходу. Вдруг остановился, не оборачиваясь, будто забыв что-то: — Кстати, ты вырядился как на траур. Я бы счёл это за личное оскорбление, если бы не знал о твоей бездарной недальновидности.
Витторио так и не нашёл что ответить. Молча склонил голову. Да и вряд ли от него ждали каких-то слов.
***
После ухода Питера Харлин ещё долго не могла найти места. То бродила из угла в угол, как её пациенты на бывшей работе, то металась от стены к стене, как зверь в клетке. Никак не давалось уговорить саму себя посмотреть правде в глаза — Харлин Фрэнсис Квинзель дрожала как осенний лист — когда такое было? Правильно, в «Аркхэме», когда Джокер изменился. Хоть и было это совсем недолго, потом-то он ведь дал ей надежду. Перед побегом. Только где же он? Где Джокер? Где...
— Проклятье! Только не сейчас, мать твою! — Она швырнула в стену пустую пачку от сигарет.
...он, чтобы сказать, что всё было не зря, что теперь просто так надо, и что это временно? Она бы поняла — чего ж не понять-то, если одно только желание понимания в десятки, сотни раз сильнее самого понимания?!
Нужно было брать себя в руки, а миссис О'Шонесси — в оборот и на финишную прямую. Хватит нянчиться, есть же способы у доктора Квинзель на крайний случай, ей ли пасовать, и не у таких в мозгах пришлось покопаться. А тут ведь всё проще пареной репы, буквально руку протяни и возьми с полочки пирожок. И какая начинка в пирожке уже ясно. Но, раздерите черти, загвоздка теперь в самой Харлин. Что поделаешь, коли ноги подкашиваются с каждым шагом, приближающем её к цели. Был же момент, когда она вдруг решила, что не столько Джокер ей нужен, сколько месть. Но что-то надломилось внутри, когда услышала она знакомые до стискивающей сердце боли интонации из кромешной тьмы, как из самой бездны, и вся её железная мотивация затрещала по швам. Да что она без него? Колодец без воды: глубоко выкопан, да так сухой сухим и заброшен.
...Он всё же поцеловал её тогда там, в пахнущих плесенью коридорах «Аркхэма», наспех, грубо, смазывая помаду. А следом ударил в челюсть так, что она отлетела к стене, звеня как колокол, шмякнулась затылком и вырубилась. Ха, всё должно было выглядеть правдоподобно. У Джокера все игры не понарошку. Не игры даже — партии. И кто она-то в них? Кто? Будто бы важно это до сих пор. Боги... ведь всё это время Харлин так и жила воспоминанием об этом подобии поцелуя — прикосновении зверя, мордой к морде, носом к носу. Она запомнила его вкус, запах и цвет: кровь, кровь и кровь кровавая. Этим поцелуем Джокер точно припаял её к себе окончательно; опломбировал, развеяв все сомнения, если таковые ещё оставались, и поселил неутомимый огонь в каждую хромосому её ДНК. Агент хаоса подтвердил её избранность, будто печать поставил в личном деле. Принц Преступного Мира. И её Король. Единственное, в чём Харлин видела смысл своей жизни, стать его Королевой. Она считала это заслуженным и справедливым. Это ведь её приз, который она не намеревалась делить с кем-то ещё.
***
— Джим, а что это такое вот здесь? — Барбара выглядела очень обеспокоенной и держала рубашку мужа за воротник, демонстрируя еле заметный прозрачный кружочек диаметром около сантиметра.
— Вот же... дерьмо, — он чертыхнулся в сердцах, разглядывая объект на оборотной стороне воротника. В этой рубашке он был вчера в Уэйн Мэнор. — Дерьмо-о... Старый осёл!
— Что происходит, дорогой?
— Твой муж позволил скормить себя насекомым. Это жук, Барб. Видимо, не зря меня убрали. Стая почуяла больную особь и поспешила избавиться от неё.
— Когда ты говоришь такие глупости, мне хочется согласиться с тобой. Лучше восстанови картину событий.
— А картина проста, даже схематична. — Он шевельнул бровями.
— Не думаешь же ты, что это Уэйн?
— Во имя Иисуса, нет. Это Альфред.
— О... зачем это ему?
— Он и этот... Люциус Фокс, они все обеспокоены моими вопросами, я уверен. Их задача не дать пасть лицом в грязь совместному детищу — «УЭ».
— Что будешь делать?
— Снова пойду в гости. На этот раз без предупреждения.
Через час Джеймс уже стоял в холле Уэйн Мэнор.
***
В деревенском магазинчике господствовала почти материальная духота. Открытые окна и двери помогали разве что мухам и осам, из-за жужжания которых было плохо слышно, о чём говорят люди; а липкие ленты, казалось, вот-вот отвалятся под весом насекомых. Правда, никого и не было, только одна старушка о чём-то рассказывала продавщице, подпирающей пухлую, раскрасневшуюся щёку рукой. Клэр с опаской подошла к прилавку, потянув за собой Джокера, который был без грима и в соломенной шляпе с широкими полями.
Бабка собиралась уйти, но, заприметив незнакомцев, принялась рассматривать их во все глаза с присущей российской глубинке простотой.
— Не оборачивайся, — шепнула Клэр, но было уже поздно.
Бабушка сощурила белёсые глаза и спросила:
— Чего ж ты такой угрюмый, сынок?
Джокер поднял одну бровь, покосившись на бабку, наклонился к Клэр и прошептал:
— Что надо этой ведьме, а?
Клэр пожала плечами:
— Ну... она спрашивает, почему ты такой серьёзный.
— Хм, спроси, не теряла ли она внучка лет тридцать назад.
Старушка обладала самым обычным для её возраста любопытством, слегка подслеповата, но шрамы разглядела:
— Святые угодники, эк тебя располосовали-то, горемыку, вон оно чего! — она полезла в сумку. — Накось вот пирожков тебе, милок, да и милку свою угости! Угощайтеся, отроки, на здоровьице! С капустой да с картошкой. — Беззубый рот добродушно ощерился.
Клэр пришлось самой взять кулёк, так как Джокер презрительно отвернулся.
— Настряпала вот, к куму иду, хлопотать, чтоб крышу мне починил — протикаить, собака. А мой-то помер уж как пять лет, так вот с тех пор крыша-то и текёть.
— Спассибо! Спассибо вам, бабущка! — улыбнулась Клэр.
— Откель вас сюды занесло-то? — всё простодушно интересовалась старушка.
Вопрос остался без ответа, потому что Джокер, не церемонясь, вывел за руку Клэр из магазина. Первым делом он взял пакет с пирожками, бросил его на землю и зашагал прочь.
Клэр, оглянувшись, быстро подняла гостинец.
— Зачем ты так? Она же от чистого сердца! Ты видел, какие добрые у неё глаза? Да я за всю жизнь у нас в Готэме таких не видела.
Джокер резко остановился:
— Брось это немедленно, поняла?
Клэр прижала пакет к себе и решительно помотала головой: «Не брошу».
— Я не про это, — он глянул на пироги, — а про это, — постучал костяшками пальцев по лбу Клэр, — иначе отправлю тебя к моему папочке на перевоспитание.
Клэр открыла глаза: «Приснится же...»
Она задремала днём. С утра была на двух собеседованиях — в том самом кафе в аэропорту и ещё в одном не очень далеко от подвальчика.
«На перевоспитание».
И, скорее всего, вечером ей уже позвонят с результатом.
«К папочке. Хотела бы я посмотреть на него и задать ему хорошую трёпку. Уверена — есть за что».
Официантка... Ну и что? Беготня и неблагодарные посетители? Заносчивый шеф-повар, зловредный администратор и назойливые конкурентки до чаевых? Всё равно это лучше, чем компания собственных безумных мыслей и грызущих душу чувств. И это гораздо лучше, чем поиск и ожидание клиентов для её хобби. Клэр ведь занималась этим не ради денег. И пока это не поставлено на поток, случайными заработками особо не разживёшься. Поэтому на первое время своей одинокой жизни надо найти хоть какой стабильный доход.
Она ушла ушла от Мардж через три дня, не нарушив условия. А Марджори искренне верила, что племянница перебесится и вернётся к мужу, потому теперь пожалела о своём ультиматуме, всячески уговаривая воспитанницу остаться. Но Клэр решила избавить и тётку от своего присутствия. Сейчас она сильнее чем когда-либо ощущала себя изгоем и помехой для всех. Это исходило от осознания того, что в её сердце живёт любовь к монстру — к тому, кого любой в этом городе хотел бы жестоко лишить жизни. Вряд ли кто-нибудь из семьи или знакомых, узнав о её тайне, отнёсся бы с пониманием. Без сомнений, что кто-нибудь, руководствуясь просто чувством самосохранения, сообщил бы в полицию, и это было бы проявлением здравомыслия.
Клэр заварила крепкий чай. Многое ещё предстояло обдумать сегодня. Переоценка ценностей уже произошла, бессмысленно возвращаться к прежней жизни. Только она налила в чашку горячего напитка и уселась за стол, в дверь постучали. Клэр нахмурилась: если только хозяин подвальчика мог заглянуть, но за аренду у неё было оплачено на полгода вперёд.
Она поднялась по ступеням и спросила: «Кто?»
— Это я. Твой муж.
Клэр понурила голову. Видимо, её ждёт нудный разговор о предстоящем разводе и всех сопряжённых с актом формальностей. Но что поделать, ей и самой хотелось как можно скорее покончить с этим.
Увидев Питера, она не отвела глаз, а, наоборот, обеспокоенно сдвинула брови, разглядывая его.
— Клэр, — он неуверенно шагнул внутрь, тут же споткнулся и упал бы на лестнице, если бы она не удержала его, обхватив за талию.
— Ты обнимаешь меня? — растянулся он в улыбке, пытаясь обернуться. Очки сползли набок, но это его не беспокоило.
Клэр положила его руку на перила и сказала:
— Будь осторожен, тут лестница.
— Помоги... пожалуйста. Прости, я... так соскучился и тоже хочу обнять тебя.
Клэр не стала медлить, взяла его под руку, провела вниз, усадила на диван и поправила очки.
— А-аха-ха. Так вот где ты прячешься, чертовка! — он хитро прищурился и погрозил пальцем. — А я... Вот. Немного выпил.
— Да нет. Ты нажрался. Уже празднуешь?
— А-а что за праздник, я что-то не соображу... Сегодня п... праздник какой-то?
— Ага.
— И-и, как же он называется, м-м? — Невинно улыбаясь, Питер пытался сфокусировать взгляд на Клэр.
— Этот праздник бывает не у всех. Развод называется.
— Ну... — он вдруг погрустнел, и на лице отразилась вся его усталость — не физическая, а душевная, — з-з... зачем ты так, я ведь... — он замолчал, решил снять очки, которые тут же свалились, он полез за ними, но вдруг накрыл глаза ладонью, и Клэр услышала что-то наподобие всхлипа.
— Чёрт... Не хватало только этого.
Она подошла, подняла несчастные очки и убрала их от греха подальше.
— Питер, ну что за дела, — присела рядом. Она не знала, что теперь делать. Протянула было руку, чтобы положить её на плечо такого близкого и такого чужого теперь мужчины, но так и не решилась. — Давай не будем мучить друг друга. Тебе надо пойти домой и хорошенько проспаться, отдохнуть. А потом я приду к тебе в офис, и мы всё решим.
— Не надо приходить ко мне в офис. Я н-н... не хочу. Я хочу, чтобы ты пришла домой. Чтобы ты пришла домой и осталась там! — он повернулся к ней: из покрасневших глаз текли слёзы. — Понимаешь? Ты придёшь? Придёшь?! — Схватил её за плечи.
— Не кричи. Я... не приду, — мягко ответила она, опуская его руки.
Питер замотал головой:
— Не верю. Я тебе не верю! Врёшь! Ты-ы... всегда врала...
— Питер! Не надо. Пожалуйста, не превращай разговор в сценку из мелодрамы.
— Из... мелодрамы? — переспросил он с выражением страдания на лице. — Пусть. Тогда соври мне. Скажи, что вернёшься. Прямо сейчас солги мне ещё раз.
Клэр с досадой закусила губу. Конечно, она догадывалась, что не получится с Питером расстаться без осложнений, — столько лет ведь вместе, с детства практически. Но и лишний раз смаковать его да и свою боль ей совсем не хотелось. Она сделала попытку встать и самолично отвезти его домой, чтобы уложить спать. Но Питер удержал, уткнулся лицом ей в колени.
— Господи... Не оставляй меня, не уходи, — горячие воздушные потоки чередовались с тихими рыданиями (наверное, это были рыдания, потому что Клэр никогда не видела Питера таким, она никогда не видела, как Питер может плакать). Он хватался за неё какими-то слабеющими пальцами и тянул к себе ближе, ближе. — Я не смогу. Я не выживу без тебя. Милая моя. Любимая ты моя. Ты моя радость. Ты счастье моё. Ты... всё для меня, ты моя жизнь. Ты только не бросай, только... ох... моя Клэ-эр... моя...
Клэр гладила его по голове и беззвучно плакала. Она вспоминала всю-всю их жизнь с момента знакомства, всё-всё, что делал для неё этот человек, и понимала, как она виновата перед ним; виновата перед каждым его взглядом, обращённым в её сторону, ведь все его помыслы были полны желания счастья для его Клэр. Пусть она и обрела себя новую, с обрушившейся на неё безумной любовью, но как же ей жить-то, сознавая, что разрушила всё вокруг самого близкого ей человека? И стыд прожигал её и без того рваную душу, выплёскиваясь горячими солёными каплями, которые высыхали на пепельных волосах Питера.
Очнулась она после того, как услышала храп. Наконец-то алкоголь взял своё, и Клэр осторожно выползла из-под уже безмятежно сопящего мужа. Муж. Ладно. Пусть будет так как есть. Значит такова её судьба. Если бы Джокер не был Джокером, то, возможно, у неё маячил бы шанс. Но ведь парадокс в том, что не будь Джокер Джокером, Клэр никогда не пришла бы к нему.
Клэр ответила на входящий вызов:
— Спасибо за приглашение. Извините, но я передумала.
***
