***
— Клэр, что с Питером? Он вылетел, как стрела из лука, я — за ним, а его и след простыл! Что у вас происходит? — Марджори возникла в дверях. — Кажется, мы расстаемся, тётя. — Ну... как же так? — в голосе послышалась мольба. — Мардж, я изменила ему — по-твоему этого недостаточно? — Конечно же, нет! — она загорелась энтузиазмом, быстро вошла и присела на стул, который чуть не уронил Питер несколькими минутами раньше. — Это наваждение, нелепое помешательство, пьяный каприз. Попроси прощения, объяснись. Питер добрый и чуткий. Я со своей стороны тоже поговорю с ним. — Она оживлённо жестикулировала, а в глазах вновь загорелся присущий женщине оптимизм. Клэр продолжала согревать в руках красивый "Бэйби". — Тётя, у нас нет будущего, понимаешь? Кроме того, я устала смотреть ему в глаза и врать, врать, врать! — Слишком быстро устала — всего ночь прошла. Ты изменила ему по глупости. Да это и изменой-то не назовёшь, — она отмахнулась. — Питеру сейчас больно, но он поймёт и простит, вот увидишь. Всего один раз, а один раз — не… — Да не нужно мне его прощение! — воскликнула вдруг Клэр, на что тётка отпрянула и быстро заморгала. — Смысл прощения в том, чтобы впредь не совершать того, в чём виновен. А я-то как раз собираюсь... Мардж, я соврала тебе. Это, конечно, глупость, да... помешательство, не иначе. Но не каприз и не минутная слабость. — Продолжая всё так же по-турецки сидеть на кровати, она согнулась и закрыла лицо руками. Марджори оцепенела, почти не дыша, с ужасом наблюдая за племянницей в ожидании продолжения. После некоторого раздумья, Клэр выпрямилась, будто собравшись с духом, и вымолвила: — Я люблю другого человека и… Питеру я изменила не один раз, — она осторожно взглянула во влажные глаза Марджори и пожала плечами. — Вот... так. Молчание повисло на хорошо переплетённых верёвках из удивления, неловкости и недоумений. У Клэр возникло ощущение, что она без разрешения переложила часть своей ноши на плечи тётки. «Хорошо, что не всю». — Племянница сжала зубы, со стыдом глядя, как темнеют синие глаза. В глубине души Клэр надеялась, что ей станет чуточку легче, когда она выговорится. Ошиблась. Наверняка у тётки уже роятся вопросы и упрёки, как и над самой Клэр сейчас растёт туча сожаления и досады от собственной глупости. Вот промолчи она — всё бы закончилось тип-топ. И Питер, конечно же, простил бы, оправдал, да ещё и себя виноватым сделал: дескать, это он сам жене мало внимания уделял, вот она и пустилась во все тяжкие аж с первым встречным. Но поздно. Теперь придётся расхлёбывать эту кашу и с Марджори, и с Питером. И самый главный вопрос — кто он, Клэр? — уже на повестке дня и вот-вот будет озвучен либо тем, либо другим "однокашником" по принуждению. О чём она думала? О какой такой грёбаной правде? О той, что разгуливает в гриме и с улыбкой строит козни полиции, мафии и Бэтмену? Теперь лгать придётся ещё больше, ещё изощрённее, чтобы не дай бог, кто-то узнал бы... — Кто он? — голос Мардж был тих и безжизнен, но в ушах племянницы он раздался будто из рупора. Клэр захотелось вынуть свои мозги и с остервенением нашинковать их на разделочной доске. Придётся отвечать без подготовки. — Хотя, постой, — Марджори вдруг выставила руку ладонью вперёд, — я не хочу ничего знать. Будь он хоть сам президент, — рука тётки вернулась на прежнее место — колено, шлепком поставив точку на их разговоре. Клэр с огромным облегчением незаметно выдула из себя воздух. Но само сравнение вызвало усмешку: «Нашла, кого привести в пример». Марджори решительно поднялась — такого выражения лица у тётки Клэр не видела ещё ни разу: — Прости, я не могу говорить с тобой сейчас. Мне надо подумать обо всём этом в одиночестве. — Я понимаю. Но зачем об этом думать тебе? Это ведь моя жизнь, только моя. — Ну уж нет, дорогая моя. Не заставляй меня возвращаться к нашему вчерашнему разговору. Питер заменил тебе отца. Практически. Стал твоим другом, мужем, надёжным плечом, — Марджори нахмурилась и укоряюще цокнула языком. — Хорошо. Продолжим. Ты многое принимаешь как должное, и тут моя вина — не научила тебя ценить то, что имеешь. Но когда-нибудь ты опомнишься, только будет слишком поздно. Посмотри на себя: в твоей жизни нет ничего, чем бы ты по-настоящему дорожила. Раньше я оправдывала эту беспристрастность детской психологической травмой, подсознательным защитным отказом от сильных эмоциональных переживаний из-за потери родителей. Но теперь я вижу, что всё гораздо хуже. Ты ни к чему, а, самое страшное, ни к кому не привязана. У тебя нет того, ради кого стоит жить. Я не раз тебе говорила, что только дети скрепляют семью, делают жену и мужа родными людьми. Почему ты не попыталась повторно забеременеть? Почему? — Тётя, но я... я даже и думать не могла об этом! Ты полагаешь, что мне плевать?! Ты и правда так счита... — слёзы резанули по глазам, голос сорвался. — О, нет, нет! — Мардж испуганно вытаращила глаза. — Я знаю, как тебе больно, и я скорблю вместе с тобой, но... — она обессиленно выдохнула и покачала головой. — Милая, пойми, мы все ради кого-то живём большую часть своей жизни. И вы с Питером уже должны жить ради своих детей. Если бы у вас хотя бы была эта общая цель — стать родителями, то она бы сплотила вас накрепко. Вы через многое прошли вместе, я не спорю, даже наоборот, часто напоминаю тебе в последнее время. Но сейчас у вас следующий этап, который вы никак не можете принять со всей серьёзностью. Особенно ты. Если тебе страшно или плохо, то ты всегда можешь рассчитывать на меня. Да мы всячески бы поддержали тебя, обеспечили бы всё необходимое, ты ведь знаешь. И Питер со своей стороны делает всё возможное, даже пошёл на мои уговоры и нашёл тебе психолога. Но он — один, понимаешь? Он не видит поддержки, хоть какой-то ответной реакции с твоей стороны. А ты не только не помогаешь ему, а ещё и палки в колёса вставляешь. — Тётя, а как же любовь? — вопрос неожиданно вспорол цельнокроеное полотно тёткиного монолога. Марджори подошла к Клэр и положила руки на её плечи: — Любовь — это роскошь в наше время. Особенно в Готэме. Клэр сбросила её руки, показавшиеся чересчур тяжёлыми и навязчивыми: — Неправда. Я увидела разницу. Мне есть с чем сравнить. — Точно, девочка моя, тебе — есть. Не знаю, как ты сама помнишь себя в те дни... Но улыбаться ты начала только после знакомства с Питером О'Шонесси. Со стороны виднее. Именно он вернул тебе тебя. — Да нет же, не он, а... «Боже мой» — Она чуть не ляпнула лишнего и закусила губу. — Я ничего не хочу ни о ком слышать, для меня не существует никто, кроме твоего мужа. Запомни это. — Тётя, дело даже не в ком-то или чём-то. Дело во мне самой, — она свесила ноги с кровати и приложила ладони к своей груди, отрицательно качая головой. — Как бы тебе объясни-ить... Это была не я. Понимаешь, это не моя душа стала улыбаться, а моё тело. Это оно продолжало существовать по инерции, беспечно радуясь и принимая окружающий мир. А моя душа будто умерла ещё тогда, давно, вместе с мамой и папой. И только совсем недавно, когда... не важно, я поняла, что, оказывается, всё это время я продолжала жить будучи мёртвой. И... поэтому ребёнок, мой бедный малыш, он не мог родиться на свет у мёртвой матери! Марджори сделала "страшные глаза" и нервно моргнула, отворачиваясь от порозовевших щёк племянницы. — Но теперь я вновь ощущаю в себе живую душу, которая может радоваться и страдать, любить, ненавидеть и много ещё чего. Понимаешь? — она наклонилась вбок, пытаясь заглянуть тётке в лицо. — Мардж? Ты слышишь меня? — ей так хотелось быть понятой в момент, когда она буквально вскрыла себе грудную клетку. Марджори повернулась с абсолютным равнодушием: — Я слышу. Это... очень хорошо, что ты осознала... это. Когда ты идёшь на приём к своему психотерапевту? — Ох, — только и выдохнула Клэр, ссутулилась и уставилась на свои синюшные коленки. — Клэрри, думаю, всем будет легче, если ты поступишь... по-человечески. Возвращайся к мужу и сделай вид, что это была пьяная выходка. Мы все забудем об этом, и... жизнь продолжается, моя милая. Клэр окончательно убедилась, что спонтанная идея с душевными излияниями была очередной её ошибкой. Что ж, не привыкать. Но взбрыкивать и возвращаться домой прямо сейчас ей совершенно не хотелось. — Ты не позволишь мне остаться? Мардж было тяжело поступить жёстко, но для себя самой она поняла, что тут лучше сразу расставить все точки над "i" и спуску не давать: — Нет. Это для твоего же блага. Клэр не могла поверить в этот чересчур серьёзный настрой: — Ты прогонишь меня прямо сейчас?! — Ну я же не изверг! Оставайся, пока не оклемаешься, не обдумаешь, что и как скажешь мужу. А потом всё. Три дня, Клэр, не больше! Марджори вышла, прикрыв за собой дверь. — Боже. Наверное, я действительно психически нездоровый человек, — иронизируя, Клэр с усилием поднялась с кровати и стала лениво одеваться — тело за ночь не отошло, мышцы не отдохнули. — Вот. Даже разговариваю сама с собой. Расстройство налицо. Кстати, о лице. Она подошла близко к зеркалу: блестящие глаза, румчнец и немного припухшая нижняя губа — напоминание о его безжалостном поцелуе, которое тянет сладким спазмом вниз. Клэр улыбнулась: она не помнила, чтобы когда-нибудь была столь довольна своим отражением.***
Джеймс Гордон всё так же рано вставал, шёл на кухню, выпивал свой кофе, просматривал прессу. Только теперь старался избегать быстрых, но частых взглядов жены, подающей ему завтрак. В её глазах, чёрт побери, соболезнования было больше, чем в тот день, когда им под дверь подбросили их убитого пса. Джим вдруг невзлюбил это время суток. Оно перестало быть добрым. Может, он привыкнет когда-нибудь, но никогда не смирится с такими утрами. Они всегда будут для него чужими, чьими-то, не его, пусть даже и в тысячный раз. Барбара снова глянула в серое лицо мужа украдкой, ставя перед ним чашку с кофе. Заметил. Прикрылся газетой и заиграл желваками. Шофер утвердительно кивнул. — Вы уверены? — уточнил детектив Джонс. — Абсолютно. Здесь она выглядит немного, м-м... эффектнее, что-ли. В ту ночь она была очень бледная и, наверное, э-э, я плохо в этом разбираюсь, без помады и чего-то там ещё, что обычно делают на своем лице женщины. Но это её лицо. И глаза. — Вы бы узнали её, если бы увидели? — Да, разумеется. — И вы не вводите следствие в заблуждение? — спросил Гордон, переглянувшись с детективом. — Нет. — Вы знаете её имя? — Джонс продолжил. — Я же уже отвечал. Это миссис Карлайл. — Вы утверждаете, что муж намеренно ранил свою жену ножом, затем позвонил Брюсу Уэйну, сообщил об этом, а сам улетел на самолёте? — Я уже отвечал. Гордон вдруг метнул на него гневный взгляд: — Отвечали и ещё ответите. И столько раз, сколько потребуется! Вы даёте свидетельские показания комиссару полиции Готэма, а не сплетни сводите. Джим почему-то тогда завёлся, несмотря на то, что граждане часто реагируют одинаково. Считают, что делают одолжение. Не любят полицейских. Числят бездельниками и нахлебниками. Оно и понятно. Гордон пытался бороться и с коррупцией, и с деградацией в правоохранительных органах. Ему удалось отыскать несколько полицейских, которых он постарался приблизить к себе и создать хоть какой-то костяк, с коим можно было работать. Это было всё, что он мог сделать со своей стороны после того, как Бэтмен стал Тёмным рыцарем. Детектив Патрик Джонс — один из его проверенных людей, с которым Гордон незадолго до отстранения от дел поднял архив годичной давности. Им удалось найти шофёра, отвозившего чету Карлайл на аэродром. Это было единственной зацепкой, потому что записей с камер наблюдения аэродрома в ту ночь не было, ровно как и сотрудников — они все уволились, а их розыск пока не дал результатов. И, если этот свидетель говорил правду, то цепочка из звеньев Джокер — Италия — Брюс Уэйн — Клэр О'Шонесси была не такой уж и бредовой. Осталось выяснить, кто такой Джейкоб Карлайл на самом деле, а не тот тип, досье которого ему предоставили итальянские коллеги год назад. Теперь же, пока дела будут приняты новым шефом полиции, пока будут расформированы по отделам и сотрудникам, уйдёт уйма времени. И не факт, что это дело попадёт именно к Джонсу, даже если он сам вызовется. Новая метла по-новому метёт. Ещё бы знать, чьи руки держат черенок этой метлы. Пат Джонс обещал оказывать посильную помощь в уже частном расследовании Джеймса Гордона. Джим уцепился за это дело, впился как клещ, потому что в ту ночь горожане видели Бэтмена — вот что не давало покоя больше всего. Джим задумчиво отхлебнул кофе: — Ч-чёрт! — отбросил в сторону газету. — Что, случилось, дорогой? Это раздражало — жалость в её глазах. Сейчас не его надо жалеть, а всех остальных, ведь то, что уже начало происходить в городе наводит на безрадостные мысли. А когда в должность начальника департамента полиции вступит капитан Джен Дрю, мэм из Вашингтона, то... — Обжёгся, Джимми? — Женщина промокнула салфеткой упавшие на стол кофейные капли. «Посмотрите на неё: брови домиком». — Вот именно, Барб, меня не прошила насквозь автоматная очередь, я не подорвался на мине, останки моего тела не соскребли с мостовой, чтобы сложить из них подобие меня в гробу. Я всего лишь обжёгся. — Он сердито зыркнул из-под очков. — Извини. «Тьфу, ты. Идиот», — Джеймс пожалел о том, что сорвался. Барбара не заслужила этого никоим образом. Он встал и обнял её сзади за плечи: — Это ты меня извини. Дурака старого. — Уткнулся в светловолосую макушку и вдохнул родной запах. — Старого дурака? — она обернулась и взглядом, полным притворного укора, пробежалась по его лицу. — Не набивай себе цену, дорогой! Они обнялись. — А может, оно и к лучшему, Джим? Давай уедем к отцу. Станем заниматься фермерством. Тем более ему помощь нужна. Конечно, не обещаю, что мы будем разводить... летучих мышей — скорее наоборот, — она широко улыбнулась. — А вот племенное поголовье кроликов я тебе гарантирую! Они рассмеялись. Но даже в такие моменты где-то глубоко внутри Джеймс Гордон уже давно перестал улыбаться.***