***
Он жертвовал свою жизнь во имя их памяти, а они хотели лишь одного: знать, что он счастлив.
Сквозь сумрачную свежесть апрельской ночи и неумолимо надвигающийся сон он слышит протяжный гул настенных часов. Анна едва заметно вздрагивает узкими плечами, выпрямляется тугой струной и привычным движением застегивает белый кружевной бюстгальтер. На тонкой коже проступает рой мурашек. Проскурин наблюдает за ней из-под едва открытых век. Взгляд почти бесстрастный, и даже слегка замутненный. Усталость дает о себе знать, а в его голове не удерживается теперь ни одна сколько-нибудь стоящая мысль. — Ты чего соскочила-то как на пожар? — Проскурин внезапно даже для самого себя оказывается на ногах, наконец, очнувшись от сонного морока. — Аня… –Мне пора. — Дорофеева едва заметно хмурит брови, бросив на мужчину пустой и потухший взгляд. Проворные женские пальцы быстро справляются с молнией платья. Константин порывисто хватает ртом разряженный воздух. Все-таки, умная она женщина. Определенно. Свое место в его жизни Дорофеева осознала сразу. Не липнет, не ревнует. Все понимает. Он — одинокий вдовец-трудоголик. Живет от дела до дела. Сутками торчит в своем чертовом кабинете, или бегает за бандитами с кобурой наперевес. Внутри — зияющая пустота, заполнить которую мужчина не стремится. Со своей участью Проскурин смирился. Ноющая боль колотится в сердце тупыми и громкими отголосками. Лезет наружу, раз за разом нарушая их негласный мирный договор. В этой своей оглушающей тишине Константин давно привык находиться в гордом одиночестве. Анна… Нужна ему как воздух. Живая, искренняя, настоящая. Она — как из прошлой жизни, черно-белыми отголосками на исцарапанной довоенной пленке. И рядом с ней даже стало казаться, что все еще может быть по-другому. А как это: «по-другому» — Проскурин начисто позабыл. Она все понимает и все чувствует. Старается не донимать его ни чрезмерной заботой, ни внезапными порывами страстной нежности. Уходит быстро, и почти всегда, не прощаясь. Целует его полуспящего в уголок губ и растворяется в ночной тишине. Вот только сегодня он почему-то заснуть не торопится. Нарушает размеренное течение их жизни. — Может, останешься? — Мужчина щурится от теплого света в глаза, ухватив женскую ладонь. Холодная. Дорофеева несмело отводит глаза, вздрагивая плечами под его пристальным взглядом. Зачем ей нужен этот запущенный и сложный во всех отношениях подполковник уголовного розыска? При своей жуткой красоте и дьявольском обаянии, она в два счета найдет себе кого-то более одухотворенного, праздничного и искрящегося. Женщину инстинктивно передергивает при воспоминании о Летневе. Ну, уж нет… Хватит с нее вечно веселой и слишком одухотворенной богемы. Пара месяцев бок обок со вздорным и взбалмошным поэтом стоили ей весьма дорого. Морщинки вокруг глаз появились. А после очередной его пьяной выходки появилось спасительно здравое решение — рвать эти отношения беспощадно. Проскурин — совсем другое дело. Он с ней честен. Рассказал Дорофеевой о погибшей семье, надеясь на ее чуткость и природный ум, не ошибся. Анна сразу расставила их границы. Да и не девочка она уже, чтобы надеяться, что такой как Константин бросится в новые отношения, словно в омут с головой, напрочь стерев из памяти все еще трепещущие образы довоенного прошлого. С ним уютно и тепло долгими ночами. Его резкий хрип сбивается в трепетный шепот. Дрожа всем телом, Анна ловит его сухие горячие губы, где только вздумается. Хрупкие плечи вздымаются от мощной судороги, и она стонет сквозь долгий поцелуй. В эти бесконечные минуты женщина твердо убеждена, что Константин ею дорожит. Как женщиной. Но, с приходом нового дня, эта уверенность в Анне неумолимо гаснет. Проскурин, будто очнувшись от сладостного морока, спешит вновь утонуть в своей неутихающей боли. Дорофеева не смеет ему перечить, потому то знает, что может сделать лишь только хуже. — Нет, Кость. — Блондинка дергает плечами, ощущая его горячее дыхание на своей коже и сильные руки на талии. — Это ни к чему. Проскурин выправляет густые брови к переносице. Внутри зреет какое-то неясное смятение. И понять бы его природу. Анна же ничего неестественного не произнесла. Только лишь озвучила их негласный договор.«Не привязываться. Не привыкать.»
В своей жизни он ничего менять, кажется, не хочет. И тогда, остается лишь одно — стоять, облокотившись о дверной проем, жадно наблюдая за тем, как Дорофеева надевает обувь и застегивает крупные пуговицы совсем легкого плаща. Противная электрическая трель заставляет женщину вздрогнуть. Мужчина закатывает глаза. Телефонный звонок — верный признак бессонной ночи. Это, за годы работы в МУРе Проскурин усвоил наверняка. Деревянный пол виновато поскрипывает под тяжелыми шагами. Тонкая женская рука тянется к ручке входной двери. Дорофеева вновь намерена уйти, не простившись. — Ань, стой, где стоишь. — Гулко отрезает мужчина, нависая над трубкой телефона. — Подожди, пока договорю. Она закусывает нижнюю губу почти до крови, медленно выдыхает носом горячий воздух. Не смеет его ослушаться. Стоит и ждет.***
Закутавшись в шерстяное одеяло едва ли не с головой, Анна пытается уснуть. В груди зреет тянущий узел, оседая горечью во рту. К коже липнет дикий страх. Ночь тихая и лунная. Женщина подходит к окну. Из приоткрытой форточки тянет влажной прохладой. Руки тянутся к новой пачке сигарет. Ей не по себе, изнутри как будто бы выворачивает наизнанку. Навязчивые мысли рвутся с задворок подсознания. Очередная затяжка не помогает, Анна кусает губы в кровь, и уже, кажется, готова протяжно застонать от разрывающей ее боли. Страшно-то как.***
Влажную прохладную тишину этой ночи нарушает лишь один выстрел. Кажется, прицельный и точный. Громкий и резкий. Проскурин порывисто вздыхает, схватив ртом прохладный воздух. В голове — обрывками, ворох неясных не то мыслей, не то — воспоминаний.Страшно?
Да с чего бы? Разве не об этом мечтал, вернувшись с войны победителем. Об этом. Самому себе пулю в лоб пустить — для него не выход. Он — офицер. Вот и кидался под все пули без разбора, лишь бы только поскорее все закончилось. Пуля — дура. Его не взяла ни одна. И вот теперь — дождался. В голове яркими картинками проносятся последние пару месяцев. Как в замедленной съемке. Колючая пшеница ее волос, нещадно щекочущая его кожу. Слегка хриплый мягкий голос шепотом над самым ухом. Глаза-блюдца, что смотрят на него со смесью обожания и озорства. Жаркие поцелуи на его искусанных в кровь губах. Тепло ее ладоней.Аня. Его Аня.
Он ведь так и не признался Дорофеевой, что спящим в минуты их свиданий, он лишь притворяется. Проскурину, кажется, жизненно необходимо чувствовать ее рядом с собой. Ее тонкие пальцы размеренно касаются его лба. Женщина словно пытается его отогреть, разбудить и заставить хотеть жить. Сердце заходится в неконтролируемой истерике. Анне все непременно расскажут завтра утром. Заплачет? Возможно, уткнувшись лицом в подушку, будет сдерживать надвигающуюся истерику. Придет к нему на могилу, бережно уложив на сырую землю две гвоздики. А, потом — станет жить дальше. Она сильная, она справится. Константин в этом уверен. Он любит ее, и в этом уверен точно. Становится страшно. У Дорофеевой получилось. Жить теперь хочется, и хочется непременно с ней. Проскурин теперь, кажется, все понимает. И о себе, и об Анне. Да только — какой теперь в этом толк. Девять граммов свинца все уже решили за них.***
Проходит секунда. Две. Три. Ничего не происходит. Проскурин все также стоит в подворотне одного из Московских дворов. Ночь все также лунная и ясная. Скоро наступит рассвет. Стрелок оказался не таким уж метким — промахнулся. Подполковник порывисто вздыхает, попятившись назад. Сердце колотится очередью беспорядочных ударов под левым ребром. Обошлось, пронесло, в рубашке родился… — Товарищ подполковник…– Спустя несколько секунд Константин слышит разрывной тембр старшего лейтенанта Вершинина. А затем, видит его высокий силуэт. — С Вами все в порядке? — Поживу еще пока… — Эхом отзывается мужчина, прислонившись плечом к холодному бетону стены. — Нормально все. Горе-стрелка тут же скручивают и засовывают в машину. Вершинина крутится юлой вокруг начальника, с озабоченным видом осматривая того с ног до головы. На нем — ни следа. Лишь мундир слегка запылился. А Проскурин уже все для себя решил. С него хватит — ему нужна Анна. — Сержант! — Неожиданно громко зовет Константин. Все вокруг непроизвольно вздрагивают. — Ты помнишь, куда ты женщину, что от меня была, пару часов назад отвозил? — Так точно, товарищ подполковник… — Вот и меня теперь туда вези.***
Утро наступает неуловимой свежестью и мягкими солнечными лучами в окна ее комнаты. Форточка приоткрыта, на подоконнике — полная пепельница окурков. Обессилев от нервного перенапряжения, Анна провалилась в сон лишь под утро. Когда небо озарялось кусочками весеннего рассвета. Проскурин появляется в ее квартире решительно и бесповоротно. Вечно хромой от скуки Анин сосед чертыхается сквозь сон. «Что, раз МУР, значит: с утра пораньше врываться можно?» Константин сверкает холодным взглядом. Здравый смысл побеждает, и перепуганный хромой сосед спешит скрыться в своей комнате. Мужчина проходит в ее комнату. Шумно, с облегчением выдыхает — спит. Как ему кажется, безмятежно и спокойно. Его теплые руки невесомо скользят по коже ее худощавых рук. Мягкая улыбка срывается с губ. Светлые волосы раскиданы по подушке. Красивая. Его. И ничья больше. — Костя…– Дорофеева вздрагивает, не открывая глаз, хватает цепкими пальцами его тяжелую ладонь. Из груди вырывается полунемой душащий стон. — Кость. — Что такое, милая? Иди ко мне. — Мужчина хмурится и спешит обнять Дорофееву крепче. Прижимает к себе, целует макушку, вдыхая медовую сладость ее волос. — Ты плачешь что ли? Она глаз не открывает. Только прижимается к Проскурину, сжимая тонкими пальцами грубую ткань его мундира. Слезы обжигают тонкую кожу лица. Страшно. — Ань…– Тихий хриплый шепот над самым ее ухом, жаркий поцелуй в пересохшие губы. — Посмотри на меня. Набравшись смелости, женщина открывает глаза. Сердце заходится истерикой, а на мгновение ей становится нечем дышать. Вот он. Ее товарищ подполковник. Ее личный деспот, готовый испепелить ее одним лишь взглядом даже за заграничные чулки в ее шкафу. Живой и невредимый. — Как же хорошо, что ты пришел. — Слезы еще катятся по щекам, но кожи больше не обжигают. Дорофеева шмыгает носом и порывисто прижимается к его груди. Спешит целовать его небритые щеки и закусанные губы. Воздуха между ними становится катастрофически мало. Его руки инстинктивно скользят по стройным ногам, едва касаясь помятой ото сна кожи. Смелые прикосновения на внутренней стороне бедра. Анна дрожит всем телом, позволяя мужчине прижимать ее к себе все ближе. Прерывистыми стонами и тяжелым сбившимся дыханием. И оба понимают, что теперь пути назад нет. Дальше — только вместе… — Ань, поехали домой. — Прикрывая глаза от приятной истомы во всем теле, роняет Проскурин. Хватит дурью маяться.И правда — уже давно хватит.
***