***
Кровь стучит в висках пулеметной очередью. Громко. Секундный вдох отзывается болью в солнцесплетении. Душно. При всем многочисленном скоплении народа, его глубокие карие устремлены лишь на нее. Как ни странно, становится легче. Анна едва заметно приподнимает уголок губ. В сиюминутной надежде на его милость. Глупо. И теперь Дорофеева отчетливо понимает, что безнаказанным ее сегодняшнее самовольство не останется. Стоит только переступить порог его квартиры. Проскурин невозмутим подобно неприступной скале. Дышит почти ровно и смотрит почти хладнокровно. И правда, чего здесь волноваться? Просто уже давно за полночь. Просто его женщина. Просто заигрывает с подозреваемым в серийных убийствах. Просто помогает следствию. Просто опять без его ведома. Пусть только появится дома. Константин просто убьет ее, кажется без малейшего сожаления. Ну, пусть не убьет, но под замок посадит точно. От криминала подальше. Для собственного успокоения. Неосознанный страх оседает липкой поволокой на его крепких плечах. И пусть, снаружи он — само спокойствие. Внутри его буквально разрывает на части. Животный и практически инстинктивный страх. Уже порядком забытое чувство просыпается и так внезапно напоминает о себе. В висках отчетливо стучит кровь, а горло на миг схватывает судорога. Этому ублюдку непонятно что может в голову взбрести. А Анна перед ним соловьем заливается и глазки строит. Проскурин и сам сейчас готов ее придушить, честное слово. У этой нахалки еще хватает совести ему улыбаться. Женщина очевидно наедятся усмирить гнев подполковника своей обворожительной улыбкой и морскими волнами в огромных глазах. Внезапно нахлынувшая тревога отдается тупой болью под левым ребром, а потом безнадежно захлебывается в тянущем волнении. Обернувшись на стоящего рядом Вершинина, подполковник порывисто хватает ртом воздух. А Ким уже весьма натренирован, чтобы понимать своего начальника без единого слова. Брать подозреваемого необходимо прямо сейчас. Ведь доказательств виновности — хоть отбавляй. Вот только поймать этого хитрого и умного убийцу бравые милиционеры никак не могли. А теперь, он собственной персоной явился на очередной прием в Центральный Дом Литераторов. Ничего не подозревает, наивно полагая, что очередная доверчивая птичка наглухо заперта в его клетке. Знал бы он: с кем связывается. Задержание проходит тихо и почти незаметно для окружающих. Музыка не утихает, со всех сторон льются сладкие поэтические речи и заливисто хмельной женский смех. Преступник даже глазом не успевает моргнуть, а на его кистях уже защелкнуты наручники. Пара бравых старлеев — надежные провожатые до машины с мигалкой. Анна облегченно выдыхает. Все кажется оконченным. В долю секунды Проскурин оказывается рядом с ней. Въедливый взгляд глубоких карих оценивающе скользит по ее точеной фигурке. Под этим вниманием женщине делается жутко неуютно. Будто бы она — провинившаяся школьница, пойманная с поличным. Блондинка порывисто дергает узкими плечами, кусая густо накрашенные губы. Помолчав с полминуты, мужчина надежно хватает блондинку под локоть и буквально выволакивает на улицу. В голове звучит только ритмичный стук ее шпилек. Дорофеева не смеет ему возразить, остается только быстро шагать по кафельному полу, ощущая рядом хозяйское прикосновение на талии. Ночной проулок обдает обоих такой желанной прохладой. Он буквально затаскивает ее в ближайшую подворотню. Со стороны это выглядит весьма нагло. Анна мужчину хоть и не боится, но приятного все же мало. Особенно, когда он так смотрит. В темноте, освещенной лишь одиноко стоящим поодаль фонарем, его глаза горят ярче любой лампочки. сердце мужчины заходится приступообразной серией аритмичных ударов под левым ребром. Он все также крепко держит ее под руку, иногда невольно больно сжимая хрупкое запястье. — Дура… — Прерывая долгую паузу. С чувством и емко. Как умеет, пожалуй, лишь он один. — Ты о чем думала, когда сюда полезла? Дорофеева вздрагивает то ли от холода, то ли от одного его слова. Внутри ее всю трясет, отзываясь дрожью в коленях. Женщина буквально замирает рядом с ним, не имея, кажется, возможности даже вздохнуть. Они как мышка и удав. Стоит ли надеяться, что для нее все кончится не столь плачевно? Тотальное оцепенение сходит на нет спустя лишь пару секунд. Сквозь свое замутненное сознание Дорофеева вспоминает, что она, все-таки — офицер. И эта мысль придает сил, кажется, как никогда до этого момента. — О деле я думала. — Неосознанно копируя его интонацию. Так, что Константин и сам на мгновение теряет нить разговора. — Твое дело: сидеть дома и ждать меня. — Вкрадчиво произносит он, весьма недвусмысленно вжимая ее хрупкую фигуру в холодный и влажный бетон. — А не кидаться на амбразуру, завлекая серийного маньяка своими длинными ногами! Поверхностный вдох отзывается тупой болью в области груди. И влепить бы ему звонкую пощечину за такие слова, да только… Она ведь все-таки — не дура. Проскурин же не от скуки заходится дрожью в сильных руках и мутной поволокой в темно-карих. И уж явно не от тупой и дешевой ревности. Ему страшно. Страшно ее потерять. Совершенно искренне и совершенно неосознанно. До озноба в руках и до хруста теперь уже ее костей. Потому что ее руку он так пока и не отпускает. Первый раз женщина видит его таким. Обескуражено выбитым из калии привычной жизни. — Кость, ответь мне… — Ее голос звучит тихо и размеренно, как в разговоре с душевно неуравновешенным, ну или, с маленьким ребенком. –Ты забыл, с кем живешь? — Осторожно разжимая побелевшие пальцы вокруг тонкого запястья.Контрольный в голову.
Во время войны она, таких как этот урод, пачками завлекала. И Константин уж явно об этом больше, чем догадывался. Глупо думать, что женщина — всего лишь за связистской установкой дни и ночи просиживала. С таким-то ее преступным обаянием. И с чего он вдруг решил, что теперь капитан Дорофеева будет смиренно стоять и выслушивать все то, что он так рьяно хочет ей сказать. После стольких раз, когда он сам просил ее о помощи, после всего того что он в конце концов о ней знает. Свинство последнее. Он, кажется, не имеет права отчитывать ее как школьницу. Блондинка молча разминает затекшее запястье. Очевидно, уже завтра будет синяк. А от нее — ни слова упрека. — Ты ведь знал, что я такая. — Тихо роняет женщина, углядев тень здравого смысла в глазах напротив.– Ни один мужчина не знаком со мной настолько близко.– Женщина неосознанно хватает его за лацкан пиджака. — Ты серьезно считаешь, что я, как последняя клуша сяду у окошка и буду ждать, когда ты набегаешься за преступниками и соизволишь домой заявиться? Спокойствие в ее голосе теперь сменяется неприкрытой обидой. Ну не сволочь ли он последняя? Пользуется тем, что она не может ему ни отказать, ни возразить. А после — шугает ее с места преступления как кошку с дивана. А если бы и хотела Анна ему отказать, то все равно бы не вышло. Потому что, как жить с таким складом ума в мирное время, способ еще не придумали. — Это Вам товарищ подполковник не меня надо…– Тихо хрипит женщина, судорожно сглатывая ком в горле.– Это Вам попроще кого-то поискать… — Аня, прекрати. — Недовольный рык обжигает мурашки на тонком стекле ее кожи. — Ну что ты говоришь такое? — Сухие губы касаются ее тонкой шеи, ощущая неконтролируемую истерику ее сонной артерии. — Ну, а что? — Шепчет Дорофеева сквозь поцелуй. Еще секунда — и она отталкивает мужчину от себя. Теперь они — на расстоянии ее вытянутой руки. И ни миллиметром ближе.Контрольный в голову.
Теперь уже — для нее. Женщина на мгновение забывает дышать. Сказка окончена. Да и не сказка это была вовсе. Полгода скоростных каруселей. Где ей: то жарко, то холодно. То страшно, то весело. Разве же это — жизнь? Не смыкать глаз ночами, ожидая его прихода с очередного задержания, а потом, засыпать, наверное, в несколько минут, лишь только ощутив его тепло рядом с собой. Выслушивать его нотации о том, что свое общение с фарцовщиками ей пора бы прекратить, живя с подполковником МУРа. Чувствовать властные прикосновения его пальцев и слышать хруст разорванного капрона. Мужчина нарочно рвет на ней чулки. Чтобы неповадно было. На ее возмущенные возгласы отвечает всегда с издевкой, задыхаясь шепотом в самое ухо: «Ну что ты, милая. У тебя ведь таких еще целый шкаф. Тебе, чтобы сносить все это, жизни не хватит.» Его правила игры она принимает. В конце концов, он ведь ее и посадить за этоПроскурин прав. Она — дура. Клиническая. Дважды.
И чего ей теперь от него ждать? Такие, как он измен не прощают. Удавятся, в запой уйдут, мучиться всю жизнь будут, а простить так и не смогут. И он не сможет — по глазам видно. Так ведь и измены не было никакой. Подсознание кричит сбившимся шепотом. А может, все-таки стоит попробовать? — Ты любишь меня? — Это, кажется, абсолютно не та реакция, на которую он настроился. — Просто ответь. — Просит Анна, заметив искру недоверия в его темно-карих. — Люблю. — Произносит мужчина оглушающе тихо. От одного его слова ей становится легче. И тяжелее. Одновременно. Достаточно доли секунды, чтобы она бросилась ему на шею. Мягкие губы целуют его небритые щеки, вдыхая запах табака и пороха. — У меня с ним не было ничего, слышишь.– Судорожным шепотом в самое ухо. Тут, услышишь поневоле. Соврет, если скажет, что ему все равно. От последнего ее уточнения становится немного легче. Отпускает. И в голове проясняется. Проскурин крепче сжимает Дорофееву в своих объятиях. Уткнувшись губами в ее душистую шею. Сладость ее кожи шлейфом остается на языке. Руки уже инстинктивно смыкаются прочным кольцом на ее осиной талии. Целовать ее до жути приятно. Здесь, в темной подворотне, под крики подчиненных и вой сирены. Он сегодня очередного преступника поймал, имеет право на отдых. Хотя бы пару минут. — Поезжай домой, — произносит он, сквозь поцелуй.– Меня не жди, спать ложись. — Вот еще. — Беззлобно фыркает Дорофеева, слегка отстранившись.– Ждать буду у окошка. Глаз не сомкну.– Издевается женщина сквозь мягкую улыбку.***
Дожидается. Встречает уставшими глазами, мягкими объятиями и привычным теплым поцелуем. Легким движением снимает с него пиджак. Константин улучает момент, чтобы вновь коснуться ее губ своими. Путается холодными пальцами в колючей пшенице волос. Бережно целует тонкое покрасневшее запястье. Дышит сладостью ее тонкой кожи. По-хозяйски касается внутренней стороны бедра. Медленно расстегивает пуговицы ее домашнего халата. Она отрывисто постанывает в такт его движениям, часто дышит и прижимается к нему все крепче. — Никогда больше не делай подобного без моего ведома.– Он уже не требует — просит. Отчетливо понимает, что по-другому с ней — никак. А то еще: заартачится и сбежит от него подальше. — Есть, товарищ подполковник.– Она сдается на милость старшего по званию. Ведь не так уж и много он просит. В контексте настоящего семейного счастья. Тихим шепотом сквозь сон. И прижаться еще ближе.***