***
Он не мог поверить. Когда ему перед уроком сказали, что Харуно наконец-то пришла в школу, тот запоздало заходил в класс одухотворённым, малость встревоженным, но всё-таки испытвающим радость от долгожданной встречи. Но Сакуры там не было. У Какаши сердце рухнуло в желудок. За партой, за которой обычно сидела Харуно, теперь была тёмноволосая девушка. Та коротко глянула на него, встала со всеми, поздоровалась. Сакура Харуно, ученица выпускного класса, стабильно находящаяся в тройке лучших учеников класса, больше не была той Сакурой, которую знал Какаши. У новой Сакуры были чёрные волосы. Она всё-таки использовала ту краску. В груди было странное чувство. Грусть, ревность, разочарование и обида одновременно. Будто эта чёрная краска для волос затекла ему в сердце, отдавая горечью на языке. Какаши прошёл к столу, взял мел в руки. Было смешно: у него, тридцатилетнего мужчины, тремор от мысли, что ему затылок сверлит ученица в ожидании темы урока. Хатаке выдохнул. Никто не мог сбить его с толку. Может, потому что Сакура ниже ростом, ей было проще выбить почву у него из-под ног? Мел застучал по доске, сыпясь неровным мужским почерком, но как всегда по-своему безупречным. — Стефан Цвейг, «Нетерпение сердца», — Какаши стряхнул с рук мел и свою дрожь. Ручки заскрипели по тетрадям. Сакура записала и тут же подняла голову. Какаши нервно сглотнул: она в порядке. По глазам не видно, что девушка проревела всю ночь. По спокойной позе понятно, что человек не напряжён, не взволнован. Харуно не испытывает к нему отвращения, не хочет убежать из класса. Она просто спокойно смотрит на своего учителя по литературе, ждёт, когда тот начнёт в привычной ему манере вести урок. Сакура в порядке. Хатаке отводит ничего не выражающий взгляд, берёт учебные пособия. Ждёт, когда все начнут его слушать. — Это единственный законченный роман автора. Меня привлекает эта история тем, что, прочитав её в молодости, можно избежать многих ошибок. Так что считайте, что прямо сейчас я даю вам любовный рецепт. Она даже не дрогнула, Хатаке готов поклясться. От девичьего спокойствия — кто бы мог подумать, ха — ему только тревожнее. — Стефан Цвейг позволяет читателю сразу понять, о чём пойдёт речь; вам не нужно теряться в догадках, что из себя представляет это самое «нетерпение сердца». Вот послушайте: «Есть два рода сострадания. Одно — малодушное и сентиментальное, оно, в сущности, не что иное, как нетерпение сердца, спешащего поскорее избавиться от тягостного ощущения при виде чужого несчастья; это не сострадание, а лишь инстинктивное желание оградить свой покой от страданий ближнего. Но есть и другое сострадание — истинное, которое требует действий, а не сантиментов, оно знает, чего хочет, и полно решимости, страдая и сострадая, сделать всё, что в человеческих силах и даже свыше их». Какаши обвёл взглядом задумчивый класс. — Э... И что это значит? — Узумаки почесал затылок. Послышались смешки. Сакура хмыкнула на вопрос друга, прощая недалёкость Наруто: — Выбирай любовь головой, — когда писатели имели ввиду, что словом можно убить, те, несомненно, говорили о Сакуре и её бессердечности здесь и сейчас. Хатаке подхватывает нить разговора, цепляясь как за что-то, без чего точно погибнет: — Не совсем. Персонажи в романе Цвейга, как и сам Стефан в определённый период жизни, импульсивны, эмоциональны. Они все словно пронизаны вибрациями самых разных ощущений. Поэтому писатель не апеллирует к разуму, он будто говорит: «Во всей буре эмоций будь в силах разглядеть истинные чувства». — Это про эмоциональный интеллект? — спросила Ино. Она как раз недавно читала об этом. — Думаю, да. Потому что главный герой романа пытается разобраться со своими чувствами, но все вокруг только и говорят ему как нужно чувствовать и что при этом делать. Он задавлен обществом. И из-за этого делает то, что причиняет ему вред. Если бы у героя был развит эмоциональный интеллект, уверен, тот смог бы испытывать именно второй тип сострадания. Ино понимающие кивнула. Какаши видел, как Харуно привычно конспектировала то, что считала нужным. Что она решила записать? Что из сказанного ей показалось действительно важным? Хатаке продолжил вести урок, периодически поясняя Наруто что-то слишком сложное; под конец занятия нащупал ногами дно, уверенности прибавилось. Тело начало осязать пространство вокруг, становясь тяжелее. Сердце, которое отчаянно трепыхалось в груди, успокаивалось. Звонок с урока подорвал только образовавшееся спокойствие мужчины. Нужно было уходить. А ноги будто затянуло в болото. Нужно уходить. И он уходит, вырывая из себя что-то.***
Декабрь для Какаши превратился в какую-то эмоциональную карусель. Его вращало с бешеной скоростью, пространство смазывалось; из ярких, местами розовых, пятен превращалось в грязно-серое. Снова. Но вот его резко тормозят, он движется по инерции, его тошнит, вот-вот вырвет; перед глазами по-прежнему плывёт — он прячет рукой рот, чтобы не вырвало, чтобы вдруг не полезло что-то слишком личное. — Сенсей? Перед глазами всё по-прежнему смазано. Ему бы поспать, замедлить этот мир. Но мир замедляется сам, принимает сначала очертания пятна, а потом проступает знакомыми чертами лица и чёрными волосами. Сакура немного озадачена состоянием учителя, это видно по напряжённому лбу. Хатаке перестаёт тошнить. Но руку ото рта не убирает. — Я скажу что-то неприятное, — Какаши мысленно фыркает на эти слова. Будто ранее услышанного ещё не достаточно. Из-за кусачей мысли Хатаке осуждает самого себя. Ему не 20, чтобы так обижаться. — Я слушаю. — Ваш предмет для меня не самый важный, — Хатаке получает удар под учительский дых, — но для поступления на бюджет нужны хорошие оценки. Скоро экзамены, я собираюсь сдать его на высший балл, но у меня вечные проблемы с сочинениями. Можете проверить, пожалуйста? Хатаке кивает, свободной рукой забирает листы у Сакуры. Они исписаны торопливым, но разборчивым почерком — видно, что Сакура не до конца жестока по отношению к учителю и жалеет его зрение. — Тут пять самых разных сочинений. — Зачем так много? — и всё-таки она его не жалеет. — Для чистоты результатов. Какаши кивает. — Я проверю. Мужчина откладывает листы в первый ящик стола и задвигает его рукой, а не ногой, как делал это с последним, "почтовым", ящиком. Не успевает поднять взгляд, как уха касается быстрое "Спасибо", шуршание поклона и закрывающейся двери. Будто в учительской и не было никого. Хатаке выдвигает ящик, смотрит на листы с сочинениями. Нет, всё-таки она была тут. Ему не показалось.***
На пару дней эротический роман в руках Какаши заменяют сочинения. Никакого подтекста — только рубленные предложения и хлёсткие смыслы. Учитель аккуратно вносит правки карандашом, держась подальше от иероглифов — будто если тронет почерк Харуно, та неприменно это почувствует. Хатаке подробно всё расписывает, чтобы Сакура поняла каждое замечание и точно смогла бы улучшить текст. В один из дней, на перемене, возвращает ей листы; ученица пробегается по ним взглядом — таким же торопливым, как и почерк, которым были написаны тексты. Кивает, будто это Какаши — ученик. Хатаке хочет улыбнуться, подколоть: «Всё верно, Сакура-сенсей?», но непрошибаемо молчит, держит лицо — точнее, ту его половину, которая не спрятана под медицинской маской. В последнее время мужчина чувствует недомогание, горло саднит. Харуно благодарит, уходит вместе с Ино и Хинатой на перерыв, режа глаз чёрным затылком.***
Мужчину температурит. Его отпустили домой пораньше, но Сакура ловит учителя в коридоре, говорит, что принесла ещё одно сочинение, написанное с учётом всех правок. Какаши не может сопротивляться. Возвращается со старшелкассницей в учительскую, даёт той стул. Они сидят, Хатаке пытается сосредоточиться на тексте, который написан заметно лучше. — Дай, пожалуйста, карандаш, — не глядя протягивает широкую ладонь школьнице. Сакура еле заметно тушуется, торопливо выуживает простой карандаш, но не доносит до мужской руки — роняет на полпути. Карандаш отскакивает от пола, звуком вынуждая сердце Хатаке снова очнуться, начать легонечко дрожать. Девушка ловко поднимает карандаш, осторожно, чтобы не уколоть, вкладывает в протянутую руку. Какаши не видит ничего кроме текста, но чувствует: кончики его пальцев щекочет током, заставляя сердце тре-пе-тать. И этот трепет переносится на бумагу, порхает в словах, мерцая. — Вот, смотри, — Какаши выпрямляется, поправляет маску и впервые поднимает взгляд на Харуно. Та сразу становится собраной, а складка на переносице углубляется; девушка машинально тянется к резинке на запястье, но не обнаруживает её. В последнее время Сакура часто теряет резинки для волос и даже не замечает этого. — Секунду, — вскидывает руку (прямо как тогда!), супится, безуспешно ищет на дне рюкзака резинку. Хатаке делает глупость. Выуживает из кармана брюк девичью резинку, которую нашёл когда-то, и протягивает её Харуно. Девушка смотрит с секундным удивлением и замешательством, но признаёт свою резинку. Жуёт неловкое "спасибо", а самой хочется вскрикнуть, раскраснеться, завалить вопросами. Но она просто завязывает волосы, а у Хатаке сердце пропускает болезнно-облегчённый удар: розовая прядка мелькает молнией под слоем чёрных волос. По какой-то причине хозяйка перекрасилась не полностью. И от этого у Какаши затеплилось в груди, будто он встретил старого друга. Девушка собрала волосы и погрузилась целиком в замечания к тексту. — Ты очень сумбурно описала чувства, о которых говоришь. Перечисление «симптомов» отвлекает, перегружает. — Я пыталась подобрать слово, которое бы совместило в себе приятную дрожь, восторг, восхищение, благодарность, нежность и предвкушение любви. Но я не разбираюсь в этом, поэтому подумала, что проще разложить нужное мне слово на эти ощущения. — Думаю, "трепет" отлично подходит, — говорит Какаши. Сакура вчитывается и кивает, соглашаясь. Задаёт уточняющие вопросы, слушает внимательно. А Хатаке не перестаёт спокойно объяснять, чувствуя на языке трепет собственного сердца.