Wiped out

Звон небольшого колокольчика заполняет собой пространство комнаты, находящейся в тишине. Ван Ибо понятия не имеет, кому в голову пришла идея повесить колокольчик в школьном медпункте, но мысленно жмёт этому человеку руку: негромкий звук помогает поймать своего рода гармонию, если закрыть глаза и глубоко вдохнуть. — Ну? И зачем я сюда припёрся? Чжан Исин подходит ближе к лучшему другу. В обеденный перерыв в медпункте нет ни души. Они об этом прекрасно знают, поэтому без лишних мук совести используют комнату без свидетелей в качестве переговорной зоны. В конце концов, если медсестра вернется раньше положенного времени, то всегда можно сделать вид, что мучающиеся от низкого давления старшеклассники зашли за таблеточкой кофеина. — Потому что я тебя позвал. Ван Ибо зевает, прикрывая рот рукой, и думает, что что-нибудь бодрящее ему и правда не помешало бы. Только не в таблетках, а в более привычном виде. Потому что сна в его организме конкретный такой недостаток. Но за перерыв они вряд ли успеют и поговорить, и попить кофейку. — И что? Я мог и не приходить, — пожимает плечами Исин и падает на пустующее кресло медсестры. Если она вдруг это увидит, то прибьёт с вероятностью в девяносто девять процентов, однако кто не рискует, тот не сидит в комфорте. — Но ты ведь хочешь услышать, что был прав. — Ибо склоняет голову набок, ловит заинтересованный взгляд друга и, не выдержав, фыркает от смеха. — Я ошибся. Ты был прав, Исин. Устроиться в клуб было дерьмовой идеей. Я поругался с тобой, а ещё чуть не проебал Чжаня. Да, ты предупреждал. Да, я не послушал. Да, я идиот, извини. — Извиню, когда расскажешь подробнее, — выдвигает вполне ожидаемое условие парень, если учесть, что с лучшим другом они разругались в пух и прах и практически не общались с тех пор, как тот пошёл работать в клуб. Ибо вздыхает. От сна у него сегодня одно лишь название. У Чжаня — справедливости ради стоит заметить — тоже. Несмотря на то, что говорили они в машине около подъезда Ван Ибо, в квартиру парень так и не поднялся. Они поехали домой к Сяо Чжаню, чтобы обсудить нормально то, что произошло, не впадая в крайности от страха расставания. Разговор вышел тяжёлым и из-за этого ощущался долгим. Если бы не будильник старшего, сообщивший о том, что пора собираться на работу, то они, быть может, и вовсе потеряли бы счёт времени. — Я не мог ему врать в лицо, поэтому начал придумывать всякие отмазки, чтобы не встречаться, а в итоге от всего этого вранья стало так стыдно, что не получалось даже сообщение нормально написать. Подумал, что это пиздец. Ну, конец полный нашим отношениям и мне самому. Чжань тоже очень сильно из-за моего отдаления и игнора накрутил себя и не знал, как быть. А вчера... — Ибо запинается, думая, какое слово лучше подходит к данным временным рамкам. — Нет, сегодня ночью. Да. Ночью один знакомый его выложил фотку со мной из клуба. И Чжань приехал туда. И я реально думал, что умру. Что после разговора между нами ничего не останется, что от меня самого ничего не останется. Но... как видишь, всё нормально. Мы всё обговорили. Жить снова можно. — Хорошо. А из клуба ты уволился? — уточняет Исин. — Вечером отработаю последний раз и уйду. Честно. Мы с Чжанем договорились. Так как? Мир? Ван Ибо поднимается с кушетки, на которой сидел до этого момента, и подаёт руку в знак примирения. Чжан Исин прожигает предложенную ладонь взглядом, что-то взвешивая в уме, а затем качает головой и всё же пожимает её. — Я скучал, — признается Исин, а затем тянет друга к себе, заключая в объятия. — Мог бы тогда и заговорить со мной первым, — хмыкает Ибо, но это скорее для вида. Оба парня прекрасно данное понимают по тому, насколько крепкими выходят объятия. — Не мог. Ты герой недоделанный. Думаешь, что сможешь всё и сразу. Не поймёшь всего пиздеца сложившейся ситуации до тех пор, пока тебя конкретно по голове не ударит. И возразить тут особо нечего. Исин прав на сто процентов. Ибо это в кои-то веки признаёт: буквально несколько часов назад они с Чжанем обсуждали, что ни одному из них нет нужды в отношениях геройствовать. Им обоим всё ещё надо учиться говорить сразу, если что-то не так, делиться собственными проблемами, а не пытаться взвалить на свои плечи разваливающийся на куски мир — в конце концов, удержать этот самый мир в целостности вдвоем куда проще, чем в одиночку. Любой человек — всего лишь человек. У любого есть определенный лимит возможностей. И нет никакой нужды опускаться на самое дно, касаясь его ступнями, чтобы убедиться, что глубже уже некуда. Это доказывание самому себе и другим, что ты выполнил весь возможный максимум, может привести к тому, что в один день воздуха в лёгких не останется вовсе и на дно опустится тело целиком. — Мог бы ударить меня по голове самостоятельно, а не дожидаться, пока это сделает жизнь, — всё же находит подходящий ответ Ван Ибо. — У меня нет настолько много сил, — фыркает Чжан Исин, а затем кидает взгляд в сторону двери и натурально бледнеет, отталкивая лучшего друга от себя. — Это не то, о чём Вы подумали! — восклицает он. Ибо крайне медленно поворачивается по направлению к двери, проклинает колокольчик, прозвеневший в этот раз недостаточно громко, а затем, столкнувшись взглядом с медсестрой, виновато чешет шею. — А о чём я подумала? — выгибает бровь женщина, переводя бровь с одного парня на другого. — О том, что мы зашли за таблеточками от давления, но передумали брать их самостоятельно и решили посидеть и дождаться Вас? — пробует сгладить ситуацию Ван Ибо. — Нет. Думаю, вы, уважаемые будущие выпускники, решили помыть окна в медпункте после уроков. В благодарность за всё хорошее время, что вы здесь провели, — озвучивает своё требование в качестве оплаты за молчание медсестра, и выбора как такового у парней не остаётся вовсе. — Конечно, — быстро соглашается Исин, — мы ведь так любим нашу школу. — Просто обожаем, — поддакивает Ибо. И если это цена за долгожданное перемирие и возвращение близких отношений с лучшим другом, то заплатить её будет лишь в удовольствие. Даже если придётся опоздать после занятий на тренировку и, скорее всего, напрочь вымочить рукава рубашки. ☽☽☽ Душно. В комнате абсолютно нечем дышать, и Ван Ибо не знает, связано это с тем, что на улице конец мая, или с тем, что он проторчал за учебниками практически весь день, прерываясь лишь на сообщения Сяо Чжаню и походы на кухню или в туалет. Время движется с необъяснимой скоростью: то тянется по-черепашьи, то летит без оглядки. Это похоже на отдельный вид пытки. Вроде как ничего особого не происходит, привычные дни тянутся, но тревога шепчет на ухо о том, что конец подобной жизни уже близок, что совсем скоро всё поменяется до неузнаваемости. Ван Ибо не знает, где он окажется и чем будет заниматься. Не может предсказать, какими будут результаты экзаменов и как пройдёт поступление. Он не знает о будущем наверняка ровным счётом ничего. Это заставляет чувствовать себя некомфортно. Заставляет утыкаться носом то в учебники в попытке вбить в голову различные знания, то в шею Сяо Чжаня — в попытке снять стресс от избытка этих самых знаний. Своеобразный замкнутый круг, который прервется совсем скоро, не гарантируя при этом обретения свободы. Смартфон звонит чересчур громко, отвлекая от поглотивших напрочь мыслей. Ибо вздрагивает и тянется к умному устройству, чтобы уставиться на надпись, красующуюся на экране, как на врага народа. Принимать звонок не особо хочется, но сбрасывать его желания нет совсем, поэтому парень всё же касается пальцем зелёной иконки и произносит не очень-то любезно: — Да? На том конце телефонной трубки слышен шум, но ответа как такового не следует. Через несколько секунд ожидания Ван Ибо думает, что идея отвечать была наиглупейшей, и собирается отключиться, но останавливается в самый последний момент, потому что слышит взволнованный голос. — Ибо? Я и не думала, что ты правда ответишь... — Ван Линь спотыкается на полуслове, очевидно, жалея о сказанном на эмоциях, но всё же продолжает. — Давай поговорим? — О чём? Раньше Ибо подумал бы, что женщина издевается. Намеренно провоцирует на агрессию, прекрасно зная, что вводные части разговоров сын терпеть не может. Но сейчас у него нет сил на злость. Стоит, наверное, поблагодарить приближающиеся экзамены хотя бы за это. Впервые за много лет пререкаться желания нет абсолютно никакого. Хочется лишь побыстрее закончить этот бессмысленный разговор. — Мы не общались с тех пор, как ты ушёл из дома. Неужели ты считаешь, что нам вообще не о чем поговорить? — гнёт свою линию Линь. — Мам, что ты хочешь? — спрашивает парень, и на линии возникает недолгая тишина, прерываемая лишь шумом на фоне. — Давай встретимся. — Я не собираюсь приезжать к вам. — Давай я приеду к тебе. — Нет, давай без этого. — Тогда мы можем сходить в кафе? Ван Ибо смотрит на часы. Время приближается к пяти вечера. Если поторопиться, то можно разобраться с этим уже сегодня. Так просто Ван Линь не отстанет, поэтому исходить надо из вполне очевидного принципа: чем раньше мучительная встреча, которая понадобилась матери по неизвестной причине, начнется, тем быстрее она же и закончится. — Ладно, я скину название кафе. Приезжай туда в шесть, — ставит своё условие Ибо, а затем сбрасывает вызов. Отправляет название кафе и его адрес сообщением, несмотря на то, что от одной лишь мысли о предстоящей встрече становится тяжело на душе. Их отношения не на том уровне, чтобы вот так совместно расхаживать по кофейням и ресторанам. Их отношения, объективно говоря, даже не на том уровне, чтобы можно было звонить без весомой причины. Это не повод для гордости, но и не повод для грусти. Состоявшаяся на данный момент реальность — не более. И пытаться её сейчас поменять кажется от начала до конца бессмысленной затеей, однако раз Ван Линь чем-то загорелась, то она мёртвого из могилы достанет, но своего добьётся. Ван Ибо вообще всю осознанную часть жизни удивляет тот факт, что при подобном характере женщина продолжает держаться за мужа и прощать все его ошибки за какие-нибудь сережки с бриллиантами. Она могла бы уйти от Ван Ичжоу и жить самостоятельно уже тысячу раз. Могла бы оставить мужчину вместе с его заморочками и выходками в прошлом. Но продолжает мириться с существующим положением дел и тащить весь этот цирк уродов в будущее. Часы на экране блокировки показывают половину шестого, когда Ибо выходит из квартиры и направляется в сторону кафе, находящегося неподалеку. Внутренности сжимает от необъяснимого беспокойства, и парень начинает жалеть, что вообще согласился на эту встречу. Он открывает диалог с Чжанем и пишет несколько сообщений, сразу же их отправляя. "Ты не поверишь, что произошло" "Я иду в кафе" "Чтоб встретиться с матерью" "Она позвонила, а я ответил зачем-то......" Не проходит и нескольких минут, как сообщения отображаются как прочитанные, а затем экран телефона светится входящим вызовом. Ван Ибо невольно растягивает губы в улыбке, заправляет отросшие пряди волос за ухо, словно Сяо Чжань может его сейчас видеть, а после принимает звонок. — Я напугал деда? — со смешком на губах интересуется Ибо. Мужчина на том конце провода фыркает, наверняка привычно качая головой. — Очень напугал, — с улыбкой в голосе подтверждает Чжань. — Думаю начать таскать с собой аптечку, чтобы от шока в один день не помереть. — Мне добавить в вишлист на сто дней наших отношений поход в аптеку? — Несомненно. — Хорошо. Ещё пожелания? — Позвони мне после встречи с Ван Линь, — переходя к более серьезному тону, просит мужчина, и в голосе его слышится беспокойство. — Хочу убедиться, что с тобой всё в порядке. А то статистика твоего состояния после общения с роднёй не самая лучшая. Ван Ибо смеётся, признавая данный факт, и обещает обязательно позвонить после окончания разговора. Сяо Чжань говорит, что будет ждать, и хочет добавить что-то ещё, но его прерывает входящий звонок по второй линии. Мужчина тихо матерится, потому что это что-то по работе, а затем, извинившись перед возлюбленным, отключается. Ибо смотрит на потухший экран телефона, понимая, что разговор с Чжанем помог избавиться от большей части волнения из-за встречи. Помог вспомнить, что он уже не маленький ребёнок, у которого нет никого, кроме родителей, а самостоятельный парень, у которого есть дорогие люди, готовые прийти на помощь в любой момент. Ван Линь занимает угловое место. У нее в руках бокал вина, а на другой стороне стола стоит чашка с кофе. Парень чувствует по этому поводу необъяснимую горечь и думает, что для полной комичности не хватает только тарелочки с мороженым на середине стола. — Привет, — Ибо садится на предназначенное ему место и делает глоток из чашки. Вкус не самый лучший: то ли из-за обстановки, то ли из-за того, что он уже привык к кофе, который делает Чжань. — Привет. Как ты? — женщина делает глоток вина, вопросительно смотря на сына. — Нормально. Ван Ибо понимает, что дело в вине. Даже сейчас — вино. Несмотря на то, что Ван Линь прекрасно осведомлена о его ненависти к алкоголю в руках родителей, она выбрала именно этот напиток для их встречи. Первой встречи за долгий период времени. — Видела в чате родителей, что с учёбой всё хорошо, поэтому не буду про неё спрашивать. — Не спрашивай тогда. Непонятно, зачем ты вообще всё ещё в этом чате состоишь. Женщина осушает бокал, жестом просит официанта налить ещё один, а затем вновь смотрит на сына. У неё ощущение, что между ними не просто стена, а натуральная пропасть, через которую даже при всём могуществе современных технологий никакой мост не построишь. — Что у тебя нового вообще? Какие-нибудь новости, которых я не знаю? — задаёт вопрос Ван Линь. — Новости, которых ты не знаешь? Да, их очень много. Тебе с какого момента начать рассказывать? С тех пор, как я съехал? Или с тех пор, как мне исполнилось... лет тринадцать, м? Ван Ибо смотрит на мать и действительно не понимает, что она от него хочет. Они особо не близки уже очень долгое время. Ещё в средней школе Ибо пытался. Он честно старался находить общие темы, принимать точку зрения женщины, хвататься за все её советы. Парень закрывал глаза на все ошибки и обидные фразы в его адрес лишь потому, что она мама. Но это время прошло. Сейчас друг напротив друга сидят два человека, у которых нет абсолютно ничего общего, кроме крови. И в этом нет вины Ибо. Он со своей стороны когда-то сделал всё, что мог. — Ибо, — женщина сужает глаза и склоняет голову набок, покручивая в руке наполненный официантом бокал. Привычный жест. Парень видел его тысячу раз и должен был уже приспособиться, но раздражение поднимается внутри с такой силой, будто это впервые. — Не пора ли уже перерасти ненависть к собственной матери? — Точно. — Ван Ибо закрывает рот ладонью в притворно удивлённом жесте. — Ты же моя мать, а не просто женщина, которая сидит у окна или на балконе и решает, в какую бы ещё секцию меня засунуть, чтобы я поменьше дома появлялся и пореже с тобой и отцом пересекался. Забыл совсем. — Я делала это для твоего блага. — Расти как попало, пока ты живёшь с козлом, мне на благо? Это даже звучит абсурдно. Ни о каком благе в этой ситуации не может быть и речи. Что у Ван Ибо было перед глазами в детстве? Любящая семья? Нет. Пример правильного поведения мужчины? Нет. Пример здоровых отношений? Снова — нет. И можно пройтись подобным образом по огромному количеству стандартных пунктов, необходимых для счастливой жизни ребёнка, в итоге так и не найдя ничего положительного. Ибо рано повзрослел. Ему пришлось повзрослеть, потому что никто, кроме него самого, не мог его защитить. Да, это опыт. Да, это развитие. Но разве Ван Ибо это просил? Разве его вообще кто-нибудь спрашивал? Ему всучили в руки подобных родителей и приказали разбираться самостоятельно. Без каких-либо первоначальных инструкций и сторонней помощи. — Вини и дальше в своих проблемах всех, кроме себя, Ибо. У тебя это отлично получается, — хмыкает Ван Линь и сжимает губы, чтобы не добавить что-то более обидное. — Знаешь, я иногда думаю, что скучаю по тебе. Пока не увижу тебя снова и не услышу то, что ты говоришь, — озвучивает свои мысли Ибо. — А потом понимаю, что скучаю не по тебе, а по той маме, которую сам же выдумал в детстве. Ван Ибо произносит, наконец, вслух то, что долгое время терзало его сердце. Он действительно скучает. Скучает по тому светлому образу, который приходил в детстве в его голову при упоминании матери. Скучает по тем нежным чувствам, которые его детское сердце могло извлечь даже из самого грубого слова женщины. Скучает по безграничной вере в то, что она любит его всем сердцем и делает для него только самое лучшее. Беззаботное время, когда маме было достаточно улыбнуться и протянуть свою ладонь, чтобы Ибо сразу же забыл о той боли, которую эта самая ладонь ему и причинила, — вот по этому парень скучает. Но он вырос. Вырос быстрее, чем хотелось бы, наверное, родителям и ему самому. И одних лишь фантомных образов стало недостаточно. Ван Ибо потребовались действия. Поступки со стороны родителей, которые в полной мере показали всю суть их отношения к нему. — Не знаю, чего ещё ты от меня ждёшь, — Ван Линь делает очередной глоток из бокала, вынуждая сына понять, что этот разговор ни о чем. Пустые усилия. — Того, что делают все нормальные родители, я думаю. Какой-то заботы, уважения? Но ты права. Говорить об этом бессмысленно. Вы с отцом не знаете, что делают нормальные родители, потому что никогда ими не были. Ван Ибо замолкает. Он допивает свой кофе, отставляет опустошенную чашку в сторону и смотрит на мать в ожидании продолжения диалога. Тишина висит над их столиком долгие несколько минут, после чего Ван Линь опускает бокал на стол, сцепляет руки в замок и произносит, наконец, то, ради чего и пришла: — Я уеду через несколько дней. — Отдыхать? — Не совсем. Мы с Ичжоу поговорили... Мне нет смысла торчать в доме, в нём больше нет детей. Вы с Джексоном теперь самостоятельные. Так что я уеду жить в другое место. Пойду на какие-нибудь интересные курсы, твой отец всё оплатит. Так теперь будет проще, чем строить из себя правильных мужа и жену. Ибо приподнимает брови, переваривая сказанное женщиной, а после задаёт единственный появившийся вопрос: — Вы будете разводиться? — Нет. — Ван Линь отрицательно мотает головой. — Если понадобится, то я в любой момент прилечу. — И снова сделаешь из себя примерную жену, — фыркает Ван Ибо, поймав главную мысль. Этого уже не поменять. Из их семьи нельзя слепить что-то нормальное, поэтому вот так разъехаться будет, скорее всего, самым оптимальным вариантом. — Ясно всё, мам, — парень поднимается с места, понимая, что больше ему делать тут нечего. Самое главное он уже услышал. — Удачи тебе тогда. — Ибо, — окликает сына в последний раз перед расставанием женщина, — не знаю, что ты там думаешь насчёт меня и каких-то моих поступков, но я правда всегда хотела тебе только лучшего. — Конечно, — приподнимает уголки губ на прощание Ван Ибо, а потом уходит. Он не сомневается в искренности произнесенных матерью слов. Вот только дело в том, что их понятия лучшего разительно отличаются. Как и пути достижения этого самого лучшего. А с этим уже ничего не поделать. Как есть, так есть. Они не стали лучшим примером взаимоотношений между матерью и сыном, но подобное, очевидно, суждено не всем. Топать ногами и размахивать кулаками от недовольства бесполезно. Этот факт нужно просто понять и принять. Его не поменять. Ван Ибо это теперь осознает. Он выходит из кафе, вдыхает вечерний воздух полной грудью, а затем набирает номер Сяо Чжаня, чтобы сказать, что всё хорошо. Всё действительно хорошо, ведь на не самых лучших отношениях с родителями его жизнь не заканчивается.